Фан Тхук Динь решительно направился к дому Май Лан.
К By Лонгу привели женщину лет тридцати. Она объявилась в уезде Хыонгтхюи, расположенном в освобождённой зоне. Бдительные жители заподозрили в ней переброшенную врагом шпионку и сообщили куда следует. Под каким-то предлогом её доставили в уездный центр, где она потребовала встречи с «самым высоким руководителем» безопасности в освобождённых районах, чтобы «сообщить важное известие».
И вот она сидит перед By Лонгом — начальником спецслужбы освобождённого района. Видно, что волнуется. Он внимательно изучает эту женщину. Открытое лицо, но глаза почему-то потухшие, растерянные, печальные. Кое-как заколотые волосы. Не очень-то она заботится о своей внешности. После первых фраз женщина, кажется, успокоилась. Седина в волосах By Лонга и его доброе лицо оказали на неё благоприятное действие.
— Я хотела бы поговорить с вами наедине, господин… — робко начала женщина, явно не зная, как обратиться к By Лонгу.
By Лонг сделал знак находившимся в комнате товарищам и улыбнулся:
— Я готов выслушать вас, ти.
— Не знаю, поверите ли вы мне или нет… — продолжала она, всё ещё робея.
— Вы хотели поговорить наедине, — строго заметил By Лонг. — Мы верим вам, ти. Скажите всё, ничего не скрывая.
Женщина потупилась и опустила голову, как бы не решаясь перейти к главному.
— Вот что я скажу вам сначала, господин. Я хотела поговорить с вами, потому что мой муж — личный охранник Нго Динь Кана.
Она подняла глаза на By Лонга, ожидая его реакции, полагая, что её слова вызовут гнев и удивление у этого начальника. Он же, напротив, был невозмутим, будто ничего не слышал, и спокойно ждал, что она скажет дальше. Женщина, разумеется, не догадывалась, что сидящей перед ней человек получил подробное сообщение о ней ещё до того, как она перешла на территорию освобождённых районов. И с первого же её шага здесь за ней скрытно следили внимательные глаза. Она не могла также знать, что её засылка в освобождённые районы была согласована с органами безопасности патриотов, с By Лонгом.
А Лонг сидел и думал: «Вот это и есть тот человек, о котором сообщал X-30. Сама ли она пришла в органы безопасности? Ведь в донесении X-30 не предусматривалось такого варианта. Что бы это значило?»
Внешне By Лонг оставался безразличным, а в действительности лихорадочно думал, перебирая в уме различные предположения. Он всегда старался удержать инициативу в своих руках. Когда Май Лан замолчала, он заметил:
— Говорите, говорите, прошу вас. Я внимательно слушаю. Успокоитесь, не надо себя взвинчивать. Мы поверим тому, что вы скажете искренне и правдиво.
Май Лан, казалось, немного повеселела.
— Раньше я тоже работала для Сопротивления, была кадровым работником. Но теперь всё не так. Поймите мою беду.
— Если кто захочет помочь родине — поможет, какие бы ни были сложные условия. Мы вас понимаем, — подбодрил её By Лонг.
Май Лан почувствовала, что может рассказать этому человеку всё. Она видела его впервые в жизни, но сразу те прониклась к нему доверием и уважением.
Она вкратце рассказала By Лонгу о своей жизни. О счастье, которое испытала с любимым человеком, когда вышла замуж. Об участии в революционном движении — это было очень трудное, но радостное, весёлое время. О тяжести возвращения в Хюэ после заключения Женевских соглашений 1954 года. О торговле текстильными изделиями с лотка на рынке Донгба и прилипчивых взглядах Ли Лама. О чудовищном страхе, парализовавшем её всю после того, как семейство Нго убило её мужа. О терзающих душу мыслях, когда она в полубессознательном состоянии лежала больная, а рядом было двое малышей и молчавший как столб Ли Лам. О тяжести решения — будто сам себя осуждаешь на смерть — пожертвовать собою, чтобы любой ценой сохранить детишек — плоть и кровь любимого человека. Она и не подозревала, как это будет трудно — жить рядом с Ли Ламом под презрительными взглядами знакомых и незнакомых.
By Лонг слушал её рассказ очень серьёзно, не подавая виду, что всё это ему уже известно. Видя, что её повествование слушают с сочувствием, она сказала и о том, что однажды, когда её ребёнку потребовалась неотложная помощь, она случайно повстречала Фан Тхук Диня, который оказал ей неоценимую помощь. И она и Ли Лам безмерно благодарны Диню. А недавно Фан Тхук Динь попросил её встретиться с одним старым другом в освобождённых районах.
— Господин Динь, — говорила Май Лан, — сказал, что этот человек поверит мне, и поэтому-то он обратился ко мне с просьбой. Я, мол, и дорогу знаю, есть у меня здесь и знакомые, и пристанище (на самом-то деле нет уже у меня здесь никого), а поэтому мне, мол, более сподручно сделать это, чем кому-нибудь другому. Господин Динь очень добр ко мне, он мой благодетель. Вот я и согласилась. А потом подумала: хоть господин Динь и добр ко мне и к моим детям, но он всё-таки советник Нго Динь Кана. Так ведь? А как же может доверенный советник Кана знать нашего кадрового работника и зачем он меня посылает разузнать о нём? Я вместе с мужем работала в подполье. (By Лонг отметил, что она употребляет слово «муж» только по отношению к своему погибшему супругу и не называет так Ли Лама.) И потом, чудно как-то: Динь советовал мне разузнать об этом его здешнем друге по-особенному, дать знать о себе тайным знаком, и встречи наши должны быть тоже особенными. Я много думала. Конечно, господин Динь по-настоящему добр ко мне, но я ещё не забыла погибшего мужа, двое его детишек стерегут мою душу. А подумаю о жизни, и придёт на ум: неужто я так и не встречусь больше с вами? Неужели никогда не увижу друзей моего мужа? Поэтому я и постаралась прийти к вам, рассказать о моих делах и попросить у вас совета, как это бывало прежде.
By Лонг хорошо понимал все трудности и волнения Май Лан. Эх, вьетнамская душа! Удивительна ты, вьетнамская душа! Сколько горя вынесла эта женщина, но никогда и не в чем не опозорила она память мужа и не предала веру детей. Сколько, наверное, слёз пролила, сколько презрительных, унизительных слов о себе выслушала, но никто де мог упрекнуть её в измене родине и революции. Она ждала судного дня, хотя каждый день её судил суд собственной совести. Она не уклонялась от суда своих детей, друзей своего мужа, суда тех, с кем она работала в прежние дни, она — невиновная. Она хотела вернуться, чтобы стать рядовым бойцом патриотов… «Поэтому я и постаралась прийти к вам, рассказать о моих делах и попросить у вас совета, как это бывало прежде». Её прерывающийся от волнения голос, рассказ о бедах подтверждали то, что было сказано о ней в доставленном By Лонгу донесении. Если и были у него какие-то сомнения, они рассеялись. Он посмотрел на неё и искренне сказал:
— Если вы хотите, чтобы мы относились к вам, «как бывало прежде», когда был жив ваш муж, прежде всего не называйте нас господами. Мы знали вашего мужа. Мы были его друзьями. Нам многое известно и о вас.
По её щекам катились слёзы, и она не вытирала их. Но дымок печали постепенно улетучился, глаза женщины радостно заблестели. Это была радость человека, вновь завоевавшего доверие людей. Май Лан прошептала:
— Спасибо вам, друзья.
Напряжение спало. Женщина продолжала рассказ более спокойно. Она сообщила By Лонгу, с кем её просил встретиться Фан Тхук Динь, как должна проходить эта встреча, что на пей надо было передать. Временами она улыбалась. В эти моменты она забывала и Ли Лама, и всю горечь своей нелёгкой жизни.
А By Лонг подумал о том, что его дела, пожалуй, усложняются. Некоторые места из рассказа Май Лан он записал в рабочую тетрадь, потом расспросил Май Лан о деталях, обсудил с ней некоторые стороны её дальнейшего пребывания в освобождённых районах.
На перекрёстке трёх пыльных дорог, окаймлённых леском, неподалёку от хутора переселенцев из равнинных районов, была лавчонка. Даже не лавчонка, а заведение, где можно было и подстричься, и купить сладости или выпить зелёного чая. Приземистая хижина была построена из бамбука, покрыта листьями и ничем не отличалась от лавчонок, торгующих прохладительными напитками и чаем, которые встречаются повсюду на сельских дорогах Вьетнама. Хозяин заведения был уже в возрасте: было ему что-то около пятидесяти. Он носил очки для дальнозорких, у него было квадратное лицо, тонкие губы, короткая стрижка. Ростом он был высок, медлителен в движениях, ходил неизменно только в чёрной одежде и, казалось, ничем не интересовался, кроме своих ножниц. Но если присмотреться внимательно, можно было заметить, что, хоть он и делал вид, что сосредоточивается на обслуживании очередного клиента, все разговоры посетителей у стойки, где торговала чаем его жена, не пролетали мимо его ушей.
Как бы специально контрастируя с ростом мужа, женщина была миниатюрной, худенькой, словно её точил туберкулёз. Она говорила мало, молча наливала чай либо, так же молча, если просил посетитель, подавала несколько конфеток или пачку табака. У них не было детей. На расспросы любопытных муж и жена отвечали, что, мол, были дети, да не удалось поднять — померли. Заведеньице это супружеская пара держала довольно давно, с тех пор как переселенцы из других районов обосновались на хуторе. У них не было друзей, они обычно никуда не ходили, с наступлением темноты запирали двери, так что и к ним никто не ходил. В округе мужчину звали Шинь-парикмахер, поскольку над входом в заведение висела доска с выведенным киноварью словом: «Парикмахерская». Мебель в домишке была самая немудрёная: кровать, бамбуковая лежанка, шкаф из досок, постоянно закрытый наглухо, кое-какая, довольно неряшливая, одежда.
