Однако же, даже в немногих чертах, ясных в закатном солнце его можно было узнать: он напоминал персонажа Уолта Келли или Эла Кэппа,[218] карикатурно угрюмый и враждебный, с неуклюжей, бросающейся в глаза, потрёпанной фигурой, все черты лица и тела словно притянуты усилившейся гравитацией, излучающий сигналы: «НЕ ПОДХОДИ, ИЛИ БУДЕШЬ ЗАСТРЕЛЕН». Неудивительно, что у этого идиота не было друзей и он всегда встревал в драки и жёсткие споры: мучитель тех, кто впускал его в свою жизнь и ничтожество, избивающее жену. Но всё же он стал подшипником истории, что было в высшей мере странно и непредсказуемо.
Я зажёг фары. Увидев это, он обратил внимание на знакомые формы «Вагоньера», подошёл и сел ко мне. Тронувшись, я сказал:
— Добрый вечер, Алек.
— Добрый вечер, товарищ! Я готов, — сказал он на ломаном русском. — В пятницу вечером я поеду в Форт-Уорт и вернусь в понедельник утром с винтовкой для…
— Алек, — прервал я его, — как я понимаю, ты не читал сегодняшних газет и не говорил с коллегами на складе?
— Я читаю газеты днём позже. Так дешевле, я их из мусора беру. А коллеги не стоят и…
— Ладно, ладно. Времени мало, а ставки высоки. Теперь слушай меня внимательно, ничего не говори. Не реагируй и не кричи в радости. Ситуация в корне изменилась.
Он повернулся и сказал:
— Я весь из ушей.
Вероятно, это значило на его ломаном языке «я весь слух», чему он не смог подобрать русского эквивалента.
Идиот, господи боже. Но всё же я приступил к делу.
— В пятницу, в половину первого автоколонна проследует перед зданием, в котором ты работаешь, по Элм-стрит. В открытом лимузине будет президент Соединённых Штатов. Алек, одним выстрелом из своей винтовки ты можешь изменить историю. Это великая возможность, настолько великая, словно сами законы вселенной благоволят моральности нашей попытки подтолкнуть прогресс. Алек, ты выстрелишь для нас? Тот ли ты человек, что был ниспослан для этого?
Я слышал, как у него перехватило дыхание, как он прочищает горло. Смотреть ему в лицо у меня не было сил: я знал, что увижу кавалькаду безумия, нарциссизма, жадности и амбиций, а мелкие глаза-бусины будут гореть яростью. «Подлецы всегда готовы убивать», — подумал я.
— Товарищ, — наконец сказал он, перейдя на английский. — Боже мой, да, чёрт возьми, я всю жизнь этого ждал, конечно, я одним ударом изменю курс истории, я покажу миру величие…
— Успокойся, дурак, — сказал я, — ты верещишь как школьница. Держи себя в руках и слушай, понял?
— Да, да, конечно, — согласился он, всё ещё по-английски.
— По-русски. Я настаиваю, что всё обсуждение этого дела должно вестись на русском.
— Да, сэр.
— Такими делами мы занимаемся очень неохотно, но мы не хотим, чтобы он послал войска вторгнуться на Кубу или куда-нибудь ещё, а он выказывает признаки нестабильности, недостатка суждений и откровенной имбецильности. Он слишком управляем и безрассудно амбициозен, у него нет моральных принципов. Искрит так, что может зажечь атомную войну. Его следует остановить, а вашу нацию должен возглавить ответственный лидер. Алек, тебе следует понять, что нажимая на спуск, ты не уничтожаешь, а созидаешь.
— Да, да, я понимаю.
Естественно, он не понимал, а я попросту дурачился, швыряя последнюю гранату в свою же упорствующую оборону, споря с самим собой.
— Алек, раз уж ты за это взялся, то сделать всё нужно абсолютно чётко. Мы обеспечим тебе отход, устроим место, чтобы отсидеться и вытащим из страны, а потом доставим в Гавану, к славе, где ты по праву займёшь место среди борцов-революционеров. Примерно через год мы доставим к тебе жену и детей, но мы гарантируем тебе это лишь в случае строго следования условиям. Ты понимаешь?
— Я согласен, согласен. Я слышу. Если дойдёт до этого, живым я не сдамся. Возьму с собой пистолет[219] и погибну, отстреливаясь, умру за…
— Нет, нет, нет, — я боялся, что этот идиот пойдёт вразнос по Далласу, стреляя куда попало. — Тебе нельзя брать пистолет, поверь, — я на ходу слепил подходящее враньё, чтобы отговорить его, — если ты убил президента по политическим мотивам, исходя из своих идеалов— какими извращёнными они не находили бы их — то даже если тебя схватят как преступника, но всё же будут уважать, в тебе увидят достоинство и смелость. А вот если при этом ещё убьёшь почтальона или домохозяйку, то станешь очередным негром-убийцей, чьей казни на электрическом стуле даже его дети порадуются. Ты ведь не хочешь этого? Так что пистолет оставь дома и поклянись мне, что не причинишь вреда никому, кроме своей цели. Мы настаиваем на такой дисциплине, потому что мы не мясники, мы учёные-марксисты.
— Да, сэр, — сказал он.
— Расскажи мне, как ты поступишь.
Он выложил весь расклад. Завтра вечером, во вторник, он съездит домой и заберёт винтовку, разобрав её, чтобы можно было спрятать и пронести в здание в бумажном свёртке так, чтобы никто не обратил бы внимания. Он поднимется на шестой этаж, который обычно пустует, поскольку там просто хранится всякое. Расположится так, чтобы видеть Элм, проходящую через площадь Дили к тройной эстакаде и выстрелит в президента, когда тот будет проезжать.
— Из какого окна ты будешь стрелять?
— Что?
— Из какого окна? Можно любое выбрать, так какое же ты выберешь?
— Ну… думаю, из среднего.
— Почему?
— Оно посередине.
— Отличное объяснение. Ты гений. Где именно на Элм будет находиться президент в момент твоего выстрела? Это определяющий фактор в выборе окна. На месте будет поздно решать, ничего хорошего не выйдет.
— В каком месте мне нужно выстрелить в него?
— Ты знаешь, как относительно улицы располагается здание.
— Я…я не знаю. Какое ни выбери…
— Ты идиот. Тебе нужно, чтобы он был ближе всего, двигаясь медленнее всего. Ответ даст тебе любая карта. В каком месте он будет ближе всего и замедлится при этом? Потому-то ты такой неудачник, Алек. Ты не думаешь, а пускаешь все на самотёк!
Он потупил взгляд, пристыженный, но тут я увидел, как его тупое лицо озарилось. Бинго! Эврика!
— Когда он будет поворачивать! Поворот с Хьюстон на Элм очень крутой!
— Отлично. Там поворот в сто двадцать градусов. Машина длинная, так что пройдёт поворот медленно, практически замерев. Он будет ясно виден с расстояния в семьдесят пять футов, любой идиот попадёт.
— Я не идиот, — сказал он. — Конечно, я ошибаюсь, но все…
— Какое окно, Алек?
— Угловое. Ближайшее к нему. Если бы я планировал стрелять в него, когда он будет уже на Элм, то сдвинулся бы к следующим окнам дальше по Элм.
— Замечательно, — сказал я, радуясь тому, что он разгадал элементарную загадку (с чем, однако, не справились теоретики-конспираторы, следует добавить) и я мог заслуженно похвалить его, подняв боевой дух. — Выстрелишь, когда он будет рядом, практически замрёт на месте. Единственный выстрел в центр груди. Ничего сложного.
— Как рыба в бочке, — сказал он по-английски с жуткой ухмылкой.
— После выстрела, — продолжил я наставления, — у тебя будет совсем немного времени, чтобы скрыться. Полиция ворвётся в здание через минуту. Бросай винтовку и иди — но не беги! — вниз по лестнице. Не схвати одышку, чтобы не глотать воздух. В глаза никому не смотри, но и не прячь взгляда, сохраняй нейтральное выражение лица. Выйди из здания и затеряйся в толпе. Снаружи будет хаос. Пройди вниз по Хьюстон один квартал до угла Хьюстон и Пасифик. Там ты увидишь эту машину, хоть за рулём могу быть и не я, а кто угодно: парочка, старушка, мексиканец, стиляга какой-нибудь. Садись назад и ложись на пол, приготовься к долгой, скучной поездке. Через несколько часов мы доставим тебя в безопасное место, где ты сможешь расслабиться, поесть и попить. На следующий день — вернее, ночь— мы вывезем тебя из страны. Это будет серьёзным испытанием и потребует выносливости, ответственности, внимания к деталям и послушания. Верь нам, Алек, хорошо? Ты сможешь?
Он ответил — да.
— Я бы хотел, чтобы у нас было время для повторения, репетиции, стрелковой практики — всего такого. Ты сможешь попасть в несложную, практически неподвижную цель в семидесяти пяти футах от тебя?
— Я хороший стрелок. Я не промахнусь, — ответил он.
— Ладно. Будем справляться тем, что есть. История почему-то выбрала тебя, так что тебе следует оправдать этот выбор. Я верю в тебя, Алек, верю как никто другой. Ты обязан мне, ты обязан своей истинной родине, ты обязан истории. Не подведи.
— Товарищ, клянусь…
Я оборвал его, так как мы уже миновали его дом, и по-русски обнял его, унюхав своим брезгливым носом чопорного новоангличанина, которым я был и остаюсь, запах человека, редко утруждавшего себя гигиеной.
— Иди, малыш Алек, и стань героем.
Он вышел, я же тронулся, оставив его позади.
