Так что «органы» Тоцкий не любил издавна. И небезосновательно полагал, что и к его изгнанию из рядов советских студентов приложил руку тот самый настырный капитан, со слащавым голосом и безграмотной речью, которого Тоцкий слегка «подколол» в процессе беседы. Не сдержался капитан, организовал обструкцию.
Когда КГБ разогнали под всеобщее народное ликование, особенно радовались не только пострадавшие, но и стукачи—энтузиасты вместе с сексотами—профессионалами. Кого было больше среди праздновавших — разобрать было трудно. Тоцкий не радовался, он знал, что цирк уехал, а клоуны остались.
Ни одно государство не обходится без такого рода службы. Оно, если говорить честно, и правильно. Враг не спит и все такое прочее. Имеет место быть, пусть и не в тех количествах, как силятся представить публике работники доблестных органов, но все же… Что делать многотысячной армии тех, кто никогда ничего, кроме ловли врагов внешних и внутренних не занимался? И ничего другого не умеет по жизни? Что делать? Не на улицы же идти, грабить? Нет, нет и еще раз нет! А что?
Вскоре Тоцкий узнал — что.
Коммерсанты в погонах, многие из которых действительно были крепкими профессионалами, организовали свой собственный бизнес. Кто в одиночку, кто вместе с бандитами, кто рука об руку с бизнесменами, а самые осторожные и предусмотрительные — под государственной крышей, с удостоверениями действующих сотрудников СБУ в карманах.
Такой же процесс, необратимый и пагубный для всей правоохранительной системы, шел и в МВД, но там удивляться было не чему — это было просто следование, укоренившимся за многие годы, традициям. Тоцкий, по роду своей работы, знал особенности и различия служб, не любивших и не доверявших друг другу, не понаслышке, на собственном опыте. Но, если бы ему было поручено, так смеха ради, какой-нибудь социологической службой сравнить уровень коррупции в этих двух почтенных организациях, то пальма первенства досталась бы доблестным сотрудникам милиции. Хотя денежные взносы он носил и тем, и другим — разница была очень существенна.
Именно эти соображения и определили выбор линии поведения, которой он собирался следовать. Из всех вариантов он выбрал наиболее рискованный, но и эффективный — вариант лучшей защиты — нападения. Не он начал эту войну. Но она шла, в ней были жертвы, в ней пролилась кровь — с обеих сторон. И Тоцкий не собирался отсиживаться в окопе, изображая хронического идиота, втянутого в чужие махинации. Он даже улыбнулся этой мысли — все равно никто не поверит. На их стороне — сила, но арестовали его не ОБЭПовцы, а комитетчики и есть шанс устроить большой шум, вывалив на стол, в виде аргументов, правду, о которой все знают, но делают вид, что и не слышали никогда. Разве что, за исключением тех случаев, когда внутренняя безопасность устраивает образцово-показательную расправу над выбранным начальством козлом отпущения.
Он думал над этим в машине, пока его везли по городу, он думал над этим, проходя через КПП во внутрь здания, он думал над этим, пока его вели по лестницам и длинным казенным коридорам, смердящим многолетним страхом. Внешне, он оставался спокойным и безучастным, но внутри он был напряжен и насторожен — замечая все подробности происходящего. Начинался очередной раунд, а Тоцкий, несмотря ни на что, любил бой, как любит его опытный боец. Не видя в нем смысла жизни, но и не представляя жизнь без него.
Когда Миронов распахнул двери кабинета и Андрей шагнул туда вслед за ним, общий план действий был уже готов. Детали Тоцкого не интересовали. Скорость мышления и находчивость были его коньком.
— Наручники снимите, — приказал Миронов, садясь в неплохое кожаное кресло, наверняка результат спонсорской деятельности какого-нибудь проштрафившегося бизнесмена.
Молчаливый сотрудник поковырялся в замке, «браслеты» щелкнули, раскрываясь, и Андрей с наслаждением тряхнул затекшими кистями.
— Спектакли любите? — спросил он с иронией. — Что я ваших архаровцев разбросал бы и сбежал? Без наручников?
— Люблю, — сказал Миронов. — Спектакли люблю. И правила люблю соблюдать. Так положено, Андрей Викторович, по закону. Курите?
— Да.
— Курите, если хотите. Разговор у нас долгий будет.
— Надеюсь. Но курить не могу.
— Почему? — удивленно поднял брови Миронов.
Тоцкий промолчал, глядя на него.
— Ах, да … — Миронов запустил руку в пакет, где лежали вещи, изъятые у Андрея во время ареста, и выудил оттуда начатую пачку «Кемэла» и тяжелую зажигалку «Ронсон». — Пользуйтесь, потом положим обратно.
— Ах, хитрец, — подумал Тоцкий. — Тонкий вы, однако, человек, господин капитан! Как мастерски себя позиционируете, просто завидки берут. В три фразы, в два жеста — все о себе. Мягкий, справедливый, уважающий букву закона, но больше ценящий его суть, гуманный.
— Спасибо, — сказал он в слух, — верну по первому требованию.
И закурил.
Он дымил крепкой сигаретой, сидя на твердом, неудобном стуле ( у них, наверное, где-то фабрика, которая делает специальные неудобные стулья для подследственных), пока Миронов, облокотившись на высокую спинку, листал папку, толстую, из плохого картона, грязно-коричневую, пахнущую архивом — лежалыми бумагами. Рядом с его правым локтем, на столе из ламинированного ДСП, лежали еще три таких же — пухлых и растрепанных, из-за выпирающих из них бумаг. Слева от него, на том же столе, стоял компьютер, неплохой, если судить по монитору, как заметил Тоцкий, но составляющий такой явный диссонанс с архивными папками, что Андрей невольно улыбнулся.
Два разных времени встретились на столе этого высокого, круглолицего человека с веселой россыпью веснушек на щеках — новое, одетое в серый пластик, и старое — в картонном плаще. Старое побеждало. Вместо того чтобы смотреть на монитор, Миронов, как и его предшественники, глотал бумажную пыль.
Миронов улыбку заметил.
— Вам смешно? — осведомился он с оттенком озабоченности.
— Нет. Не очень. Это что, все мое дело?
— А что — это вас удивляет?
— Господин капитан, а как вас по имени-отчеству? Предупреждаю, гражданином начальником называть все равно — не буду. А просто Миронов — как-то неудобно выходит.
Теперь уже улыбнулся Миронов.
— Диссидентского творчества начитались, Андрей Викторович? Или бульварной литературы? Зовут меня Александр Сергеевич, как Пушкина. Запомните легко. А это все, действительно, ваше дело. С года 1979, когда вы ещё в школе учились, и по сей день. Только по нашему, с позволения сказать, ведомству. Впечатляет?
— Есть немного. Читается интересно?
— Как роман. Вы любите романы, Андрей Викторович?
— А как же, Александр Сергеевич! Жаль, времени на все не хватает, но самое интересное и сейчас проглатываю. У меня к чтению болезненное пристрастие. С детства. У вас разве там не написано?
— Написано, — сказал Миронов без тени усмешки, — и это написано, и многое другое. Жаль, вам читать не положено, а то б знаете, как удивились? Тут и, гм-гм, — он откашлялся, — свидетельства некоторых ваших знакомых, и незнакомых, но осведомленных граждан, и рапорты, и прочие любопытные документы. И все о вас.
— Могу догадываться. Интересно, наверное?
Миронов опустил глаза и перевернул несколько страниц.
— Интересно. Очень. Вы знаете, Александр Викторович, а мы с вами однокашники?
— Да что вы? Не припоминаю, честно говоря.
— Я шел позже вас. На два года. Истфак университета. Я даже вас помню. По КВНу. Застал в восемьдесят третьем, восемьдесят четвертом.
— Конечно, — сказал Тоцкий. — Последний сезон. В восемьдесят четвертом, как я полагаю, по согласованию с вашим нынешним ведомством, нас и прикрыли.
— Ну, это только в рамках города. На факультетах оставили, чтоб не перегибать. А в восемьдесят седьмом, с разрешения нашего ведомства, опять открыли.
— Я этого не помню. Я, к этому времени в магазине работал. Грузчиком. Со мной лично — перегибов не опасались.
— У господина Марусича?
— У господина Марусича.
— Неплохое место, надо сказать.
— Особенно, когда вылетаешь пробкой с пятого курса. Самое то.
— Тут, — он постучал пальцем по папке, — пишут, что господин Марусич вам покровительствовал. Относился с особой симпатией. Что связь эта сохранилась до наших дней. Что структуры Михаила Михайловича и сейчас обслуживаются у вас в банке.
— Сейчас уже не обслуживаются, — сказал Тоцкий. — Скажу вам, Александр Сергеевич, по большому секрету, что в настоящий момент у нас в банке никто не обслуживается. Там об этом не написано?
— В конце, — сказал Миронов, — в самом конце — в качестве выводов. И рекомендаций. Что вы несправедливо обиженного разыгрываете, Андрей Викторович? При всех моих личных симпатиях к вам — вы преступник. Самый настоящий.
— Послушайте, коллега, — сказал Тоцкий насмешливо, — я понимаю, что на истфаке этому не учат, но в Высшей школе КГБ вам, наверное, сообщили, тоже по большому секрету, что есть такое понятие в юриспруденции — презумпция невиновности. Аксиома из Римского права. Его, конечно, у нас не празднуют, царица доказательств нам ближе, по классовому принципу, но, ради Бога, воздержитесь, по крайней мере, пока, называть меня преступником. Или суд уже состоялся? Заочно?
