Помещение было скудно освещено несколькими потолочными светильниками, которые все еще функционировали. Раздвижные перегородки возвышались на целых двадцать сантиметров над головой Билла, и это мешало ему видеть, что делалось по другую сторону прохода. Быстро, но бесшумно они проскользнули мимо эстрады, направляясь к тому месту, где несколько минут назад видели Бухилу.
Дойдя до крайнего прохода, они повернули и начали подниматься по нему — осторожно, затаив дыхание, и с каждым шагом голоса слышались все отчетливее. Миновали две пустые клетушки с включенными компьютерами, возле третьей Билл придержал Кельтум за рукав, Прислонился к косяку двери и с величайшей осторожностью заглянул внутрь. И отпрянул, увидев Бухилу. Он не рассмотрел, к кому обращался имам, заметил только его необыкновенные глаза, горевшие завораживающим огнем. Невидимый собеседник ответил, но так тихо, что слова невозможно было разобрать. Резко, характерным движением Бухила откинул голову и рассмеялся.
Билл почувствовал, как исчезло сковывавшее его напряжение, и необычайное облегчение затопило душу. Человек, допрашиваемый враждебно настроенным полицейским, не мог смеяться так задушевно и заразительно. Кто бы ни был сейчас рядом с Бухилой, одно было ясно: это его друг. Билл улыбнулся девушке и, отпустив ее руку, подтолкнул вперед.
И в этот самый момент он увидел собеседника имама; уставившись на знакомый профиль, он не верил своим глазам. Потом, задыхаясь от волнения, обхватил рукой Кельтум, оттащил ее от входа, а другой рукой зажал ей рот в страхе, что девушка вскрикнет от неожиданности.
Он крепко прижимал ее к себе, держал за руки, лицо ее касалось его лица. Поверх его ладони сверкали ее широко раскрытые глаза, в них были изумление и негодование. Билл резким движением через плечо показал ей головой на кабинет, а потом беззвучно, с преувеличенной четкостью артикулируя губами, чтобы она правильно поняла его, произнес:
— Де Медем.
Глаза Кельтум раскрылись еще шире и наполнились ужасом, голова качнулась вперед, словно отталкивала его руку, не желая верить.
— Да! Я видел его, — снова зашевелил он губами, выразительно кивнул, заглянул ей в глаза и, крепко прижимая к себе обессилевшее тело, медленно отвел руку от ее рта. На ее обмякшем лице выразились потрясение и недоверие. Билл показал на проход.
— Быстро, — прошелестел он губами и подтолкнул ее. — Уйдем отсюда. Быстро.
Она, казалось, ничего не расслышала и не двинулась с места. Билл бережно взял ее за плечи, она никак не реагировала, словно окаменела. Он обнял ее за талию, прижал к своему бедру и буквально понес по проходу. Когда они поравнялись с соседней клетушкой, она выпрямилась и отстранилась. Он удивленно взглянул на нее, но она отвела от него глаза и вошла в клетушку. Взгляд ее был устремлен на противоположную стену. Билл пригнулся, в два прыжка догнал ее и опять схватил за руку, она обернулась и пристально посмотрела ему в лицо.
— Кельтум, — беззвучно прошептал он, — что вы делаете? Нам нужно убираться отсюда. Необходимо все обдумать.
— Я хочу послушать, о чем они говорят, — покачала девушка головой. — Я хочу знать! — Она отбросила его руку, повернулась и пошла дальше.
Билл поколебался мгновение, глядя ей вслед, а потом снова бросился за ней и, быстро приложив пальцы к ее губам, не дал ей возразить.
— Ладно, — прошептал он. — Это ваше право. Только пропустите меня вперед.
Он подошел к дальнему углу, постоял, прислушался, затем нагнулся, просунул пальцы под перегородку и бесшумно отодвинул ее в сторону. Образовалась брешь, достаточно широкая, чтобы они могли пройти. Билл поманил ее за собой и первым проскользнул в щель.
Показывая на ходу Кельтум, как следует бесшумно ставить ноги — с пятки на носок, Билл направился к последней перегородке, отделявшей их от Бухилы и де Медема. Он взял ее за руки, присел на корточки и осторожно притянул к себе. Холодные как лед пальцы дрожали в его руках. Она отрешенно смотрела в пространство с видом человека, чудом избежавшего гибели. Тонкая перегородка совершенно не заглушала голоса, они слышались так ясно, словно собеседники находились в двух шагах от них.
— Ну, дорогой мой… э-э… имам, не смею больше вас задерживать. — Кельтум услышала этот глубокий, грубый голос, знакомый по сотням радио- и телепередач, и все ее тело затрепетало. Билл крепко, до боли сжал ее руки, безмолвно умоляя молчать. — Сегодня вечером очень плохо с транспортом, и поэтому, я думаю, вам дорога каждая минута.
Билл удивленно поднял брови. Эти слова были сказаны с изысканнейшей любезностью, но от него не ускользнуло глубокое презрение, прозвучавшее в растянутых слогах обращения «имам».
— В конце концов, вы же не хотите опоздать на самолет?
Кельтум вслушивалась в разговор, и ее опустошенное, исстрадавшееся лицо мучительно скривилось.
— О чем вы говорите, де Медем! Разве я какой-нибудь подросток из гетто? Почему я должен быть рабом расписания какой-то там авиакомпании? Завтра я стану североафриканцем номер один, а вы хотите, чтобы я вернулся в Алжир самолетом Эр Франс, третьим классом «не курить»? — Он выдержал паузу, как заправский актер. — Нет, мой друг. — Его голос затрепетал от гордости. — Разумеется, нет. В Орли меня ждет собственный реактивный самолет.
— О, — произнес де Медем с чуть слышимой насмешливой интонацией в голосе, — великолепно! Мне нравится, что у вас во всем свой стиль, Бухила. Но вы же приземлитесь глубокой ночью. Спаситель отечества спускается с небес в поздний час, когда боготворящее его население наслаждается сном. Это какая-то антикульминация! По-моему, вам нужна торжественная встреча в аэропорту, достойная выдающегося деятеля международного класса. Ваша политическая кампания должна начаться у трапа самолета!
— Вам же можно доверять? Правда? Разумеется, я не полечу сразу в Алжир. Сегодня ночью я вылетаю в Тунис, а в Алжир я рассчитываю прибыть завтра к полудню. В это время мусульмане выходят из мечетей, и весь мир узнает, что имам Бухила совершил такое, о чем никто другой и мечтать не смел. Ни Фатах, ни Черный Сентябрь — никто! Убийством Брукнера мы ударим в самое сердце Сиона. Такого поражения им еще не приходилось терпеть! Бухила отомстит за мучеников Газы, и эта весть воспламенит базары и мечети. В моей стране много стариков-инвалидов, гордящихся своими подвигами тридцатилетней давности, их не удержать! Мне не придется выставлять самому свою кандидатуру на выборах — народ выйдет на улицы и будет умолять меня сделать это.
— А вы не преувеличиваете эффект, который произведет наша операция? — рассмеялся де Медем. — Теперь, когда израильтяне и арабы как будто помирились.
— Арабы! — фыркнул Бухила. — Арабские правительства — вот кого вы имеете в виду. Египет с его прозападными марионетками-правителями! Иордан, Саудовская Аравия с их смешными королишками! Зачем они мне нужны? Это вчерашний день. А будущее за нами, за такими людьми, как я. Истинными защитниками веры.
— Звучит захватывающе, — равнодушно заявил де Медем, — но вам следовало бы принять во внимание, что ведь не вы лично застрелите его. Не станет ли ваш народ почитать тех двух несчастных идиотов больше, чем вас?
— Но они же мои личные телохранители, глупец, — хохотнул Бухила, — они ничего не делают без моего приказа. У меня есть масса документов, чтобы доказать это.
— Мммм. Разумеется, не все будут аплодировать вам. Израильтянам, например, все это очень не понравится. Мстительность у них в крови. Око за око и все такое прочее. Я уверен, что вы все обдумали, но на спине-то у вас глаз нет, и где бы вы ни жили — в Президентском дворце, Народном дворце, — они все равно постараются добраться до вас.
— Что случится, если я погибну? — драматически возвысил голос Бухила. — Я вам уже говорил: мое дело продолжат другие. Пришло наше время, де Медем, понимаете вы это?
— Ах, дорогой, — вздохнув, проговорил де Медем. — Так вы, значит, действительно верующий? Да вокруг меня таких пруд пруди. Вот и Вадон тоже, как и вы, искренне верит, что в его руках спасение французской нации, — и с шутливым изумлением прибавил: — Долгие годы он только тем и занимается, что составляет свой план!
— Вадон? Тщеславное ничтожество. Как вы думаете, он не испугался бы умереть? — с глумливой усмешкой спросил Бухила.
— Ну, в этом вы, по-моему, ошибаетесь. Он необыкновенный человек, гораздо сложнее, чем вы думаете. Он многого боится: пятен на своем галстуке, появиться на людях непричесанным. Наизнанку вывернется, только бы не выглядеть смешным. Но смерть? Не скажу наверняка, но мне кажется, он не испугался бы ее. Правда, при условии, что смерть будет элегантной. Знаете, он уже встречался с ней лицом к лицу. Смелость — это не то, что человек может потерять, как свои рефлексы или волосы. Поверьте мне на слово, смерть для него ничто по сравнению с угрозой разоблачения. Вот почему, мой друг, я хочу, чтобы вы сберегли те фотографии, — с неожиданной злостью проговорил он. — С их помощью я держу его мертвой хваткой.
