— Подожди, Боря, не рычи на юношу! — Скорее всего, в Виноградове умер великий педагог. Он питал неистребимую симпатию ко всем, кто тянется к свету знаний, кто еще способен напрягать мозги. — Подожди… А что, если наоборот?
— Как это?
— Ну, допустим, некто приглашает беднягу на кухню, для доверительной беседы. Чтобы без посторонних ушей. Выслушивает, узнает, что надо, — и ликвидирует. А насчет попить — просто попросил, для отвлечения внимания.
— Это чьих таких посторонних ушей? — хмыкнул Борис.
— Ну, к примеру — Лелика.
— Не знаю… А почему не могло быть так, что пришли к моему отставнику, что-то не поделили, убили его. А на шум Лелик высунулся — и его заодно!
— Не катит! — яростно бросился рвать реванш милиционер: — Не годится… Мужика сразу убили, а этого вашего приятеля еще связали сначала. Врезали пару раз, прежде чем застрелить…
— Соображаешь, — вздохнул Дагутин.
— В принципе они могли Лелика и с собой притащить…
— Сюда? Зачем это?
— Не знаю… Слушай, Боря, если кто к тебе или к матери твой приходил, — он впускал?
— Еще чего! Все разговоры — только через дверь. Из военкомата, помню, повестку…
— А ментов? — нерешительно вставил сержант.
— Слушай, ты! Если ты такой умный…
— Американец сказал бы: если ты такой умный, где твой миллион долларов? — На пороге стоял почему-то довольный майор Филимонов, начальник «уголовки» отдела, работавшего по налету на Кристинкину квартиру. Этот самый Александр Олегович примчался посреди ночи, по первому же звонку, но Виноградов не общался с ним с того момента, как отправили в морг покойников.
— Вот именно! — воспрял Дагутин. — Ну, скоро?
— Собственно, все. Заканчиваем. А что касается вашей дискуссии. Мой опер, когда первый раз сюда заезжал, пообщался с этим мужичком. Попросил, если что узнает, — сразу звякнуть.
— Это если я появлюсь?
— Ну не только вы, Дагутин. И насчет Виноградова, и насчет Завидовского… Установка была — впустить, задержать в квартире, связаться с нами.
— Он что — согласился? Вот сволочь!
Филимонов укоризненно покачал головой:
— Согласился.
— А мог бы жить еще да жить, — не удержался Владимир Александрович.
— Вероятно!
— Значит, скорее всего, первым пришел Лелик… Тогда понятно, почему он его впустил! А уже потом — что… менты?
— Или те, кто так представился…
— Нет, скорее всего — они изображали милицейскую засаду. Появились после отъезда вашего сыщика, запудрили мозги соседу, тем более почва уже оказалась подготовлена, и он рад был Борису подгадить… Взяли Завидовского, когда появился, убили, а потом и «помощнику» рот заткнули!
— Сомневаюсь. — Филимонов оторвался наконец от косяка, обошел покрытый плюшевой скатертью овальный стол и уселся в кресло. В то самое кресло, где убили Лелика.
В этом не было и намека на цинизм — просто голая производственная необходимость: мест свободных не наблюдалось, а предстояло заполнить бланк.
— А почему это господин майор изволит сомневаться?
Филимонов спокойно поднял глаза на Бориса:
— Из-за этого.
Выложив перед собой стандартные, наспех скомканные пополам листы бумаги, он развернул их так, что видны стали ровные строчки заполнивших эти листы официальных текстов. Виноградов заметил герб города, двуглавых орлов, факсимильные закорючки начальственных подписей… Кое-где черно-белое пространство страниц перечеркивал неестественно алый кровавый мазок.
— Значит, Дагутин, это точно не ваше?
— Не мое.
— Правильно… Хмырь из прокуратуры приказал все-таки внести их в протокол.
— А почему вам? — удивился Виноградов.
— Ла-адно, это не самое худшее. — Майор, неожиданно даже для самого себя, радостно улыбнулся. Прокомментировал: — Оба дела объединили. Мы теперь наш налет на квартирку Вережко этой вашей сюда приобщаем. Пусть местные поколупаются!
Радость начальника уголовного розыска была вполне объяснимой и по-милицейски понятной, но Дагутин не удержался:
— Не хотите работать?
— Глухаря не хотим! — уточнил Филимонов. — Так что не грех товарищам помочь в такой малости, как составление пустячного протокола. Итак…
Он покосился в сторону кушетки, так и не придвинутой обратно к стене после обнаружения того, что сейчас предстояло описывать.
— Итак! «В ходе осмотре места происшествия… за кушеткой, в пространстве между задней спинкой и обоями… обнаружены двенадцать листов ксерокопированного машинописного текста на бланках… следующие реквизиты… Листы имеют ярко выраженный поперечный сгиб, механические повреждения отсутствуют. На страницах… имеются следы в виде пятен красного цвета…»
— Пожалуй, товарищ майор прав! — прокомментировал Виноградов.
— Насчет чего?
— Сосед впустил их, когда Лелик уже сидел у тебя. Может, заснул… Он почувствовал неладное и успел запихнуть документы, куда дотянулся.
— А это что — его?
— А чьи еще?
— Не знаю…
Что-то Владимиру Александровичу не нравилось. Что-то мешало, не позволяя принять предложенную версию.
— Готово! Подписывайте за понятых…
— Но это все, надеюсь?
— Я тоже… Спасибо.
Начальник розыска аккуратно упаковал документы в конверт и протянул их сержанту:
— Все, свободен. Передай в отдел к себе, там следователь из прокуратуры где-то должен ошиваться.
— Найду! — На сегодня дежурство закончилось, и это было приятно. — Разрешите идти?
— Я же сказал… Привет!
— До свидания. — Подать руку первым милиционер не решился, а встречной инициативы никто из остающихся не проявил.
— Бывай здоров!
— Желаю удачи, молодой человек, — несколько сгладил неловкость Виноградов.
Хлопнула дверь.
— Вы домой, Виноградов? — поинтересовался майор.
— А куда еще?
— Могу подвезти. Я на своей, а живу через два дома от вас, за универсамом.
— Саныч! — предостерегающе хмыкнул Дагутин.
— Бросьте… — поморщился майор. — Доставлю в целости и сохранности. Безо всяких провокаций!
— Я не об этом. — Борис выразительно покосился на пристроенную рядом с телевизором авоську. — Как, Саныч?
В сетке томилась вечерняя, нетронутая по причине случившихся потрясений бутылка «Русской». И некоторое количество еды, готовое стать закуской.
— Не, я не буду. Не хочется!
— А за помин души?
С такими аргументами Виноградов обычно не спорил:
— На донышко… Не возражаете?
— Нет. Святое дело! Я подожду.
Чувствовалось, что Филимонов — мужчина достойный. Такое поведение заслуживало награды, и Дагутин не помня зла, предложил:
— Будешь?
— Давай!
Переход на ты совершился абсолютно естественно и непринужденно.
— Вам, ментам — что! Выпил, сел за руль…
— Разные гаишники попадаются.
— Ой, только не надо! Он нам, Саныч, будет рассказывать.
Дагутин разлил — немного, граммов по пятьдесят:
— Земля ему пухом!
Выпили. Чем-то загрызли.
— Еще?
— Нет, хватит. Едем?
— Да, конечно! — Виноградов заторопился, неловко ощупал себя, убеждаясь, что все на месте:
— Домой. Только домой…
По городу покатили — одно удовольствие! Поток трудящихся в это время обычно устремляется из спальных районов в направлении центра: грохот, шум, вонь… Потрепанные автобусы, толпа на турникетах, мат-перемат и трамвайные склоки. Машины наползают одна на другую, пихаются, вылетают на рельсы, отчаянно разбивая ходовую часть на ямах и рытвинах, и все это только для того, чтобы через несколько метров уткнуться в тоскливую неподвижность заглохшего посредине моста многотонного панелевоза.
Повязанные общей бедою, извечной бедою русского человека, родившегося не там и не тогда, здесь все ненавидят всех: водители-профессионалы — многочисленных «чайников», владельцы личного автомобиля — бездарный общественный транспорт. Те, кому удалось-таки втиснуться в чрево троллейбусов, с ненавистью провожают глазами уютные салоны чьих-то «жигулей», едущие ненавидят идущих. Дорога на работу… Это кузница жутких семейных конфликтов, горнило бездарных решений на службе, это страшное оружие, сокращающее путь нации к вырождению — нравственному и физическому.
Сегодня — другое дело… Сегодня Виноградова везли не «туда», а «оттуда». Стрелка спидометра весело балансировала между крейсерскими цифрами — и майору удавалось рассчитать скорость так, чтобы без лишних потерь проскакивать светофоры.
Чувствовалось, что маршрут для него знакомый, накатанный.
— Постоянно мотаетесь?
— Приходится.
— Бензин-то хоть казенный?
— Как когда…
— А чего же так далеко от дома-то? — постарался поддержать необременительную беседу Владимир Александрович. — Поближе не перевестись?
