Александр Сергеевич Горохов
Приговоренный к власти
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
ИГРЫ НА ВЫБЫВАНИЕ
Он тихо прикрыл за собой двери, отчетливо понимая, что вместе с женщиной, оставшейся в квартире на широкой и теплой постели, отсекает от себя навсегда очередную часть прожитой жизни.
Вызвал лифт.
Периоды своей жизни он отмерял и запоминал по женщинам, с которыми был связан. Время отмерялось не днями рождения, не окончанием учебных заведений, не мировыми событиями, а подругами, олицетворяющими прожитое.
В школьные годы он был восторженно влюблен в итальянскую киноактрису и на фильмы с ее участием ходил по пять раз. В десятом классе влюбился в директора своей школы, молодую царственную даму, видел ее в своих блудливых юношеских снах абсолютно голой и страстно в него влюбленной.
Когда учился в техникуме, страдал и изнывал от плотской тяги к валютной проститутке Вальке-Полтора рубля, и неприличные сны превратились в реальность.
До призыва в армию он недолго играл в ресторанном оркестре на ударных, и у него было несколько смешных девчонок, одинаковых, как ласточки, и не оставивших в памяти даже имен.
Период службы в армии и недолгая гражданская жизнь после нее тоже впечатались в сознание удивительными женскими лицами, но вспоминать об этом времени он не любил.
На зоне, в исправительно-трудовых лагерях, никаких женщин не было.
Теперь он закрыл дверь за Ларисой. Прощай — ничего друг другу не должны — и никаких обид.
Он спустился на лифте вниз и вышел на улицу.
Ясно и ласково светило утреннее майское солнце. Москва напрягалась в последних усилиях, готовясь к великому празднику. Даже здесь, в тихих переулках Замоскворечья, во всех витринах, на плакатах и полотнищах, натянутых поперек улиц, светились цифры «1945–1995». До священного Дня Победы оставалось меньше недели, а Россия готовилась к нему больше года.
Он сделал несколько шагов и оглянулся.
На углу трое горластых грузчиков разгружали фургон с пивом, а бойкая молодуха уже начала выдавать бутылки нетерпеливым мужичкам, которые топтались вокруг нее, словно жеребчики.
Он взял бутылку и подумал, что по-настоящему праздника у него не получится. Не будет праздничного настроения. Минувшая мировая война для него мало что значила — он знал о ней только по литературе. А вообще о войне имел собственное мнение, потому что к своим неполным двадцати шести годам он, Лешка Ковригин, успел хлебнуть и войны, и любви, и тюрьмы. По русскому поверью, не хватало только «сумы». Но от «сумы» он тоже не зарекался — быть может, она ждет его за углом.
Он сделал из бутылки добрый глоток и рассеянно оглянулся. Взгляд его задержался на темно-синем «БМВ», стоявшем неподалеку. Лешка любил автомобили, считал их символом цивилизации. Синяя красавица казалась принцессой на фоне грузовиков и прочей плебейской шушеры, снующей мимо.
Затем появился и владелец этого чуда — вышел из парадных дверей высотного дома и, на ходу копаясь в карманах, шагал прямо к машине. Он искал ключи, но при этом выронил на тротуар зажигалку и был настолько чем-то раздражен (что-то бурчал себе под нос, губы шевелились), что потери не заметил.
— Эй! — окликнул его Лешка.
Но мужчина не расслышал, дошел до машины, вставил в замок ключ и распахнул дверцу.
— Начальник! — во все горло закричал Лешка. — Зажигалку потерял!
Мужчина обернулся, глянул на Лешку, потом — на свою зажигалку, кивнул, сделал несколько шагов от машины и уже наклонился, когда за его спиной «БМВ» рвануло.
Рвануло с грохотом и пламенем из-под руля. Машина подпрыгнула, встала пружинисто на все четыре колеса и тут же загорелась.
Взрывной волной владельца машины вмазало в стенку.
Лешка попятился со своей бутылкой в руках, а пирамида ящиков развалилась. Где-то звенели вылетевшие из окон стекла, кто-то истошно закричал — но не по делу, как через пять секунд убедился Лешка, ибо никого всерьез не задело — эдакая общая везуха.
Только владелец машины плашмя лежал у стены, но не производил впечатления мертвеца — это бы Лешка определил сразу.
Лешка крикнул на бегу: «Звоните в милицию!» — и в несколько прыжков подскочил к поверженному. Он знал, что этого не следует делать, но все-таки перевернул его на спину.
Мужчина открыл глаза и выругался. Потом сел на тротуар, глянул на полыхающий лимузин и выразился помягче:
— Во, зараза! Горит, как костер для шашлыков.
Лицо пострадавшего на какой-то миг показалось Лешке знакомым, но вспоминать не стал, а сказал быстро:
— Ты, мужик, сиди пока спокойно. Ты можешь от шока боли не чувствовать, но можешь быть контужен.
— Заткнись, — поблагодарил его за совет пострадавший.
Толпа собиралась в отдалении и не очень густая — опытные москвичи уже знали, что может дернуть и второй взрыв.
— Не повезло, сволочам, — сказал пострадавший. — Ну, я их еще достану.
Он взглянул на Лешку.
— Это ты мне насчет зажигалки крикнул?
— Да не до этого теперь. Сиди спокойно.
— Послушай-ка, а ведь мне твоя рожа знакома. Ты меня не вспоминаешь? Я Феоктистов Сергей Павлович.
Лешка засмеялся.
— Нет, Араб, я тебя не вспоминаю.
— Все! Я тебя тоже вспомнил. Видеотеку ты в Измайлове держал. Алексей, да? Мы с тобой еще ехали Белый дом защищать, — и тут же он завыл со злостью: — Ты посмотри, какие гады! Перед таким праздником машину подорвали! Ничего святого у сволочей за душой нет!
На перекрестке мелькнули желтые милицейские «жигули», коротко вякнула сирена, и Араб сказал быстро и тихо:
— Слушай, выручай. У меня пистолет с собой незарегистрированный. Обыщут чего доброго, почти наверняка. Возьми пистолет, держи мою визитку и смывайся. Позвони вечером.
Наклонившись к нему, Лешка незаметно принял пистолет и засунул за пояс брюк.
— А если не позвоню?
— Так и черт с тобой. Отваливай, но не бегом. Вечером увидимся.
Лешка выпрямился, легко запахнул ветровку и двинулся навстречу милиционерам, разглядывая визитку, зажатую в руке. Написано было, как сказано:
Феоктистов Сергей Павлович
Президент банка ЛФД
Член попечительского Совета
«Дети XXI века»
Что же получалось — бывший Араб прошел славный путь от мелкого вымогателя до попечителя детей будущего века?
Вот так, пока группы занимались ерундой, рэкетир Араб стал Сергеем Павловичем Феоктистовым, президентом банка.
Лешка попытался припомнить, когда и где встретил Араба впервые. Кажется, лет пять назад… Зимой девяносто первого года… или летом? Пожалуй, в середине лета, и был, конечно, понедельник, потому что вся дрянь русской жизни начинается в понедельник… Но, может быть, и в конце лета, но тоже в понедельник… Утром…
…Он проснулся от нахрапистого и бесцеремонного стука. Судя по грохоту, в двери его квартиры лупили ногами. А уж потом принялись колотить кулаками — требовательно и нетерпеливо.
Лешка поднялся с дивана, не испытывая никакого испуга. В одних плавках он шагнул в прихожую, мельком взглянул на висевшую у косяка тяжелую милицейскую дубинку, отомкнул замок и резко распахнул двери.
На лестничной площадке стояли двое. Соседи по дому — грузчик Авдюшко и пенсионер Ильин. Закадычные друзья, страстные любители горячительных напитков, и оба держали Лешку за кредитный банк, в который можно было не возвращать занятых сумм. Авдюшко пьяно покачивался, по лицу его бродила светлая и наглая улыбка. Ильин был строг и крепко держался руками за перила лестницы.
— Крышка тебе, Лешка, буржуй недорезанный! — выкрикнул Авдюшко, брызгая слюной сквозь выщербленные зубы. — Кончилась твоя пятиминутка фраера! Давай на бутылку, а то щ-щась кликнем красноармейца, чтоб тебя за амбар отвели и — в расход пустили!
— Пошел вон, — сонно и беззлобно сказал Лешка.
— Ты так не разговаривай! — заерепенился Авдюшко. — Нынче власть опять переменилась!
— Да! — глухо и сурово подтвердил Ильин. — Да здравствует диктатура пролетариата!
— Опять пролетарии всех стран соединяйтесь? — миролюбиво спросил Лешка.
— Да! — в остекленевших глазах тощего Ильина замерцал мрачный огонь. — Железный кулак пролетариата гордо взметнется под высь и как стальной молот обрушится на гнилые головы буржуев-поработителей!
— Где это вы с утра надрались, друганы? — Лешка уже вспомнил, что на кухне у него стоит бутылка дешевого портвейна, припасенная для подобного рода утренних ситуаций.
— В Израиле у тебя друганы! — оскорбился Авдюшко. — А мы, как прежде, — гегемон! А всем частникам и фермерам будет революционный трибунал! Понял?
— Ни хрена не понял, — сокрушенно сознался Лешка. В душе он любил этих пьяных дураков — и трезвых, и набравшихся.
