2
С самого утра моросил дождь, не прекращался ни на минуту. Амирхан Даутович, подъехав к клад-бищу, оставил машину внизу у дороги, а на кладбищенские холмы поднялся пешком. Шофер на-помнил ему про зонт, но Азларханов подумал: есть в этом что-то оскорбляющее память Ларисы. Он даже шляпу оставил в машине -- нелепым казался ему жест: подойдя к могиле, снять шляпу, а затем вновь ее надеть.
Затяжные осенние дожди размыли холмик, тя-желая желтая глина просела -следовало бы под-сыпать. На фанерном щите в изголовье можно было разобрать только цифры, написанные фломастером, остальное слизали дожди: "1940 -1978" -- годы, отпущенные судьбой его жене. Там же, на завалившемся вправо щите, висели еще два жестяных венка с истлевшими черными лен-тами -наверное, от прокуратуры и музея. "До чего убого, казенно, -- с тоской подумал Амирхан Даутович. -- И при жизни мало что успеваем дать че-ловеку, а такие кладбища -- насмешка над па-мятью". И тут он на миг представил, как мотался, искал, клянчил, заказывая гроб, Эркин Джураев, как, может быть, потом сколачивали из досок ка-кого-нибудь отслужившего забора или сарая... Он так ясно увидел эту картину, как хоронили Ларису, что неожиданно заплакал -- в первый раз с того проклятого утра, когда ему сообщили, что Ларисы больше нет...
Среди всей этой убогости, грязи, заброшенности слова казались неуместными, и Амирхан Даутович так ничего и не сказал жене на их горьком свидании, молча побрел к выходу. Погруженный в свои мысли, он не замечал ни дождя, ни того, что уже сильно промок.
Недалеко от выхода с кладбища он вдруг по-скользнулся на мокрой глине, нелепо взмахнул ру-ками и упал. Встал -- и упал снова. Но во второй раз не поднялся, почувствовал, как сердце его зна-комо подкатилось к горлу, и с неожиданным об-легчением обреченно подумал: "Ну, вот и все, конец! Прости, милая, что не защитил, не уберег... не покарал твоего убийцу. Прости за пошлость же-лезных венков, за фанерный щит без имени... Про-сти, что в последние твои часы на земле не был рядом с тобой и в твоей могиле нет горсти моей земли...".
На миг он представил холодные ветреные ночи на этих холмах и как гремят у изголовья, тревожа ее покой, ржавые венки, и от бессилия что-либо изменить заплакал снова. Потом он, как ему по-казалось, закричал: "Нет!!" -- и из последних сил пополз к выходу. Он просил у судьбы месяц, только месяц, чтобы не осталась на земле безымянной могила его любимой жены. Это последнее жела-ние -- выжить сейчас во что бы то ни стало -- на-верное, и спасло его.
Моросил дождь, сгущались сумерки, по разбитой машинами и повозками грязной дороге у пустын-ного кладбища полз человек -- ему необходимо было выжить.
Шофер, задремавший в тепле машины, очнул-ся -- кладбище на горе потонуло во тьме, ни единого огонька, и тишина кругом, только шелест дождевых струй. Он понял, что с прокурором что-то случилось. Привычным жестом потрогал в кармане куртки тя-желый пистолет и бегом кинулся к кладбищу. У самого выхода наткнулся на Амирхана Даутовича, быстро нащупал пульс, не медля поднял прокурора и понес его к машине.
И снова реанимационная палата, затем кардио-логическое отделение областной больницы, где его лечили и от тяжелой пневмонии, -- еще два месяца между жизнью и смертью. Через месяц, когда уже пускали посетителей, он попросил, чтобы к нему заглянул начальник городского отдела ОБХСС. За все годы своей работы прокурором Амирхан Да-утович никогда не обращался к тому ни с какой просьбой, хотя хорошо знал, какими безгранич-ными возможностями располагал этот тщедушный человек по прозвищу Гобсек, занимавший свой пост лет двадцать. Начальник отдела пришел к Амирхану Даутовичу в тот же день, и не без опаски. Может, какая-нибудь со знанием написанная ано-нимка поступила, думал он, но после первых же слов больного облегченно вздохнул: просьба про-курора выглядела пустяком, и он был рад, что представился случай услужить самому неподкуп-ному Азларханову.
На другой день в палату провели двух молодых людей, по внешности братьев; это, как оказалось, и были известные в городе мастера, братья Гри-горяны. Держались оба с достоинством, больному выказали подобающее уважение; сразу поняли, что прокурору сегодня хуже, и оттого слушали его не перебивая.
-- Наверное, вам уже объяснили, зачем я по-просил вас прийти?
Братья молча кивнули.
-- У меня нет никаких планов, никаких поже-ланий. Я очень надеюсь на ваш вкус, ваше мастерство, ваш талант. Одно могу сказать вам, как мужчинам: я очень любил ее... -- И Амирхан Даутович протянул им фотографии Ларисы Павлов-ны.
-- Мы хорошо ее знали, и она нас знала -- мы ведь скульпторы, да вот как сложилась жизнь... -- Потом, видимо, старший после паузы продолжил: -Мы уже были утром на месте. Несмотря на убо-жество кладбища, место для могилы выбрано не-плохое, выигрышное для такого памятника, который мы с братом уже представляем... Положитесь на нас, не волнуйтесь, мы сделаем как надо и с вашего позволения заберем эти фотографии... -- И братья поднялись.
-- Одну минуту, -- остановил их слабым жестом прокурор. -- Сколько это будет стоить?
Братья назвали сумму, не маленькую, но гораздо меньше, чем стоила такая работа, -- Амирхан Даутович еще в Ташкенте узнал все, что ему было необходимо. Прокурор улыбнулся и протянул при-готовленный заранее конверт.
-- Вот возьмите, расчет сразу... знаете мое по-ложение, сегодня жив... Здесь ровно в три раза больше, чем вы назвали...
Братья хотели было вскрыть запечатанный кон-верт, но Амирхан Даутович остановил их:
-- Не надо. Мы не дети, всякий труд, тем более такого рода, должен хорошо оплачиваться. Особенно если хочешь получить что-то достойное. Ну а че-ловеку, что отыскал вас по моей просьбе, можете назвать другую сумму, вашу, -- я не буду в претен-зии...
Братья понимающе улыбнулись и тихо вышли из палаты.
Амирхан Даутович закрыл глаза. Успел все же... Хорошо, что успел.
3
В своем доме на Лахути прокурор появился толь-ко спустя почти пять месяцев после того утреннего звонка в конце августа, когда ему сообщили о смерти Ларисы. Шла вторая половина января, сыпал мелкий снежок, на проезжей части дороги быстро превра-щавшийся в грязное месиво, но сад во дворе был красив. Увидев голубую ель, Амирхан Даутович с грустью отметил, что впервые ее не нарядили на Новый год.
Прокурор оглядел так и не укрытый на зиму виноградник: кое-где висели еще грозди неопавшего, не убранного по осени винограда; особенно живучим оказался сорт "Тайфи" -- красные, слегка пожухлые кисти еще дожидались пропавших хозяев. Слабые карликовые деревья впервые встречали зиму не-утепленными, и Амирхан Даутович подумал, что если и выживет сад -- только волею случая; впрочем, это он относил и к себе. Лужайки заросли сорной травой, кусты живой изгороди нестрижены. Сколько труда уходит, чтобы сделать, создать, и как мало нужно, чтобы все пошло прахом...
Он прошел по дорожкам сада, засыпанного по-жухлой осенней листвой, пытаясь воскресить какое-нибудь давнее, счастливое воспоминание, но это ему не удалось. Сорвав крупную кисть "Тайфи", он вошел в дом, ставший теперь словно бы чужим.
Через неделю он улетел в Крым. После двух инфарктов подряд Амирхан Даутович нуждался в санаторном лечении и постоянном надзоре опытных врачей.
Крым пошел ему на пользу: здесь он воспрянул духом и уже не чувствовал себя обреченным, как в тот день, когда впервые появился у себя во дворе после пятимесячного вынужденного отсутствия. В начале февраля, когда он приехал в Ялту, следов зимы уже было не сыскать -- все шло в цвет, дур-маняще пахло весной, морем. С гор, с виноградников "Массандры" легкий ветерок приносил в город запах пробудившейся к жизни земли. Наверное, столь оче-видная тяга всей окружающей природы к росту, к жизни, цветению сказалась и на настроении Амирхана Даутовича. Он подолгу гулял один по набе-режной, вглядывался на причалах в названия ко-раблей, но все они были недавней постройки, спу-щенные на воду пять -- десять лет назад, а ему хотелось встретить хоть один корабль-ветеран, на который он мог завербоваться когда-то в юности. Странно, казалось бы, море и корабли должны были вызывать в нем ностальгию -- как-никак отдано че-тыре года Тихому океану, но из той прошлой жизни помнилось лишь одно: что там, на флоте, он дал себе клятву обязательно стать юристом и посвятить правосудию всю свою жизнь. Когда-то, много лет назад, он вглядывался с палубы эсминца в почти невидимый за туманом берег и с волнением думал о том, как сложится дальше его жизнь. Теперь он подолгу стоял на разогретом солнцем берегу, всмат-риваясь в уходящую за горизонт морскую ширь, и тот же вопрос мучил его четверть века спустя.
После короткой бесснежной зимы вновь ожили кафе, вынесли на набережную легкие пластиковые столы. Амирхан Даутович даже облюбовал одно та-кое -"Восток" и заглядывал туда сразу после обеда. Народу было немного, и вскоре ему уже привычно ставили на стол бутылку минеральной воды и стакан красной крымской "Алушты", что предписали курорт-ные врачи после тяжелой пневмонии. Он сидел тут, греясь на солнышке, не спеша выпивал свой стакан вина, разбавляя его минеральной водой, чем вызывал удивление малочисленных посетителей. Изредка пе-ребрасывался с соседом фразой-другой, но предпо-читал одиночество. Что-то стариковское было в этих долгих часах раздумий на открытой веранде "Вос-тока", напротив главного причала порта, и человеку, знавшему прокурора раньше, бросилось бы в глаза, как резко постарел он за эти последние полгода.
