— Нет, спасибо, это у меня нервное… Я ничего не понимаю. Если Алиса не собирается меня убивать, о чем вы все время предупреждаете?
— Собирается и еще как собирается! И сделает она это, как и в случае с хирургом — совершенно безнаказанно, иначе игра будет несостоятельной. В конце игры должен быть приз либо чувство удовлетворения, а не наказание за содеянное.
Это же вы внушали ей с десяти лет, что все человеческие поступки — это только игры. “Ребенок — Взрослый — Дитя” — она хорошо это усвоила. Вы самонадеянно решили, что самая интересная книжка для десятилетней девочки на ночь — это “Игры, в которые играют люди” Берна?! Поздравляю. Вы — следующий.
— Следующий?..
— Хирург, по мнению Алисы, был виноват в смерти тети Ираиды и матери. А вы убили тетю Леонидию. Бедная, бедная Леони, так, кажется, ее называла Алиса?
Куда же вы, Гадамер? Подождите, я могу вам помочь, меня не интересует убийство Леони, да подождите же, черт бы вас побрал, ну вот… Порвала колготки.
Сеанс… Импульсивный идиот!
Сеанс окончен в шестнадцать сорок”.
* * *
Отчим ворвался в квартиру слишком рано для его обычных приходов — в шестом часу, бросился в кухню, стал рыться в шкафах и ронять посуду на пол.
Забравшись в стол, он разбил две тарелки и мою кофейную чашку. Я завопила что есть мочи, собирая осколки чашки, кореец нервно извинился и потребовал поставить на стол все высокие бокалы для сока. Я оттеснила его от стола и предложила разбить супницу, а бокалы не трогать, все равно это смешно — переливать суп из кастрюли в супницу, а потом — из супницы в тарелку. Но ему потребовались именно бокалы! Принюхавшись и не обнаружив запаха спиртного, я спросила, где он был. Оказывается, на сеансе у Пенелопы. “Полтора часа идиотского бреда”, — так он это назвал. Мне бы научиться за полтора часа трепа доводить взрослого мужчину до такого исступления! Достала бокалы. Отчим выстроил их в ряд, два раза пересчитал, поменял местами, опять посчитал.
Считай, не считай — бокалов всего четыре. Жалобно заявил, что должен быть еще один бокал. Именно он ему и нужен. Ну, Пенелопа, я тебе это припомню! Нет бокала, нет его, и все! Как это — все? Разбили. Давно. Леони разбила или он сам. Ах, он не помнит, чтобы разбивал бокал? Это было в прошлый Новый год, напился и разбил! Ладно, ошибочка вышла, в прошлый Новый год мы были в его родовом гнезде, под Тверью, там другие бокалы. Значит, в позапрошлом.
Хорошо-хорошо, я сознаюсь, это я разбила нечаянно бокал, и если он не перестанет орать, разобью остальные четыре!
После такого заявления отчим посмотрел на меня взглядом удава, оценивающего размеры ужина, и задумчиво подошел к окну. Открыл створку, свесился, потом, ни слова не говоря, выскочил из кухни и хлопнул входной дверью. Ну, Пенелопа!.. Я старалась, как могла, неужели в разговоре с нею что-то проскочило? Я стала вспоминать все мною сказанное тогда на сеансе.
Я не знала, куда пошел кореец, об этом я узнала позже, когда встретила соседку со второго этажа и та поинтересовалась, нашел ли мой отец портмоне, которое у него выпало из кармана, когда он наклонился из окна? Оказывается, он лазил на козырек крыши! Окно соседей со второго этажа выходит как раз на козырек, который нависает над входом в подъезд. Кореец прикинул, что если выкинуть бокал в кухонное окно, тот грохнется как раз на козырек, и решил поискать бокал или его осколки, объяснив соседям свои действия поисками упавшего из окна портмоне. Наивный.
Первое, что я сделала, когда пришла домой после изолятора, свесилась из кухонного окна… и пошла к соседям на второй этаж. Интересно, они сказали ему, что я вылезала недавно на козырек за блокнотом?.. Наверное, сказали, потому что домой он не пришел, я заснула за полночь, отчима все не было (черт бы побрал эту Пенелопу!), еще сбежит чего доброго, ищи его потом по всему свету…
Но кореец вернулся, я этого не слышала и увидела его уже на полу в коридоре, лежащего в своем утреннем кимоно на животе.
Дело в том, что утром к нашему подъезду с громким визгом тормозов подкатили два джипа. Из них вышло много мужчин в одинаковых одеждах, с одинаково отсутствующими шеями, и сначала я подумала, что во дворе будут снимать фильм, и несколько минут искала глазами тележки с камерами. Тележек не оказалось, зато тут же возникла “массовка” — полукругом собравшиеся ранние зеваки в ожидании “разборок”.
Когда позвонили в дверь, я стояла коленками на подоконнике в длинной ночной рубашке, еще совершенно расслабленная после сна, изучая обстановку во дворе. Поэтому когда звонок стал долдонить беспрерывно — мелодичные удары гонга, — к двери подошел кореец в своем утреннем кимоно. Утреннее кимоно корейца — это желтые хризантемы на фиолетовом шелке. Почти минуту он смотрел в глазок, не понимая, что там такое чернеет, а это было дуло пистолета, приставленное с той стороны двери к линзе. Обычно кореец предельно осторожен, но тут открыл дверь на ширину цепочки, потому что еще не совсем проснулся и от любопытства. Цепочка была тут же сорвана мощным ударом, а кореец повален на пол и обыскан. Два человека из джипов быстро обошли квартиру, я слезла с подоконника, вышла в коридор и увидела лежащего на полу корейца (на животе, руки на затылке) и стоящих рядом с ним братьев Мазарини, повторяющих друг друга, как в кривых зеркалах. Тот, что был слева от корейца, тут же уставился на меня и нервно вытер ладони о полы пиджака. Тот, что справа, заметил этот жест и погрозил брату пальцем.
Помощников, обыскивающих квартиру, братья выслали во двор (я слышала, как один из них шепнул, что “это дело личное, семейное”), корейца подняли с пола, отнесли под руки в гостиную, потребовали показать паспорт, изучили документ с медлительностью и тщательностью участкового с незаконченным средним образованием, после чего мне было приказано одеться поприличней (“…а то брат нервничает!”) и принести пиво.
— У нас нет пива, — развела я руками. — Хотите сока? Правый брат начал возмущаться и говорить: “Так не бывает, чтобы в приличном доме — без пива!”, а левый только нервно вытирал рот рукой и сглатывал.
— Или оденься приличней, или разденься совсем, или сейчас дождешься! — повысил голос правый брат.
— Не смейте трогать ребенка! — возмутился отчим. Я ушла к себе, сняла прозрачную ночную рубашку и оделась за сорок секунд (рекорд). Осмотрев меня в облегающих джинсах и свитере с высоким воротом, правый брат кивнул, а левый судорожно вздохнул.
Нас усадили за стол, сами братья сели напротив нас. К этому времени они перепутались, но я безошибочно угадала левого по масленому взгляду, которым он уставился в мое лицо. Его более стойкий к прелестям недозревших девочек брат, сосредоточенно сопя, покопался в карманах и выложил на стол маленькую коробочку. Открыл ее и вывалил кольцо. Золото и большой прозрачный камень.
— Она говорит, что любит тебя, — заявил брат, любуясь кольцом.
Кореец пожаловался на головную боль и попросил разрешения выпить чего-нибудь. Он старался изо всех сил, но ничего не понимал.
— Блин, я же сразу сказал девчонке принести пива, я же сразу по запаху твоему это сказал! — вдруг возмутился брат и стукнул кулаком по столу.
— Алиса, — попросил кореец, — принеси коньяк и кофе.
Я встала, левый брат тоже привстал, но был силой усажен на место.
Руки трясутся. Неужели они договорятся? Нет, я этого не вынесу, еще ждать больше двух лет, пока отчим угробит медсестру?! Он же не шестнадцатилетия моего дожидаться будет, он же по правилам приличия, чтобы не было лишних вопросов, дотянет до моих восемнадцати! А к тому времени, глядишь, и боевой задор, и ненависть к нему во мне иссякнут потихоньку с полным созреванием главного женского органа — матки. Неужели они договорятся?..
— Господа, — уважительно произнес кореец, как только выпил первую маленькую чашечку кофе и рюмку коньяка под выжидательное сопение братьев, — чем могу помочь? Вы меня ни с кем не спутали? У нас этажом выше коммерсант живет, если не ошибаюсь, машинами торгует…
— Завтра поженитесь, — перебил его один из братьев.
— А вы уверены, что невеста согласна? — покосился в мою сторону кореец, прося о помощи.
— Она сказала, что любит тебя, хотя я не понимаю, как можно любить китаезу, — мрачно заявил другой брат, а я показала глазами ничего не понимающему отчиму на окно.
Он потер лицо ладонями и уставился на окно с удивленным отчаянием.
Посмотрел на меня. Я кивнула. Опять — на окно, пока узнавание не изменило его напряженное лицо. Ну, наконец-то проассоциировал! На подоконнике стояли в синей вазе желтые хризантемы. На них я и кивала. Рита, осмотрев все кимоно отчима (утреннее, в котором он сидит сейчас за столом, обеденное — желтые хризантемы на зеленом шелке, вечернее — белые хризантемы на черном шелке с золотой вязью иероглифов по низу рукавов и праздничное — желтые хризантемы на белом шелке), приходила к нам в гости теперь только с хризантемами, которые лично я считаю цветами похорон. А ей кореец после тех заветных роз в сквере цветов почему-то больше не дарил.
