– А он увидит?
– Надеюсь. Территория тут небольшая. Увидев тебя, сторож, по идее, начнет тебя гнать. Попробуй с ним поговорить, и главное, дай понять, что ты ночуешь на базе уже вторую ночь.
– Алиби?
– Оно самое. Скажешь – за забором надежнее, поэтому и спишь здесь. Вообще, поплачься в жилетку – молодой художник, приехал на этюды, и так далее. Выгнать он тебя все равно выгонит, но запомнит. Ну, а потом иди на дачу. И жди моего приезда.
– А если не выгонит?
– Вряд ли. Думаю, выгонит. Тогда попроси пустить тебя на базу днем. Скажи – хочешь порисовать лодки, удильщиков. Если откажет, все равно приди завтра к базе и поторчи у него на глазах с этюдником. Неплохо то же самое сделать и послезавтра, для полной гарантии.
– Понял.
– И не забудь про кепку. Не снимай ее на ночь. Хорошо?
– Хорошо.
– Ну тогда поехали. Там, у забора, желательно не говорить, объясняемся жестами.
По-прежнему не зажигая огней, Сашка тронул машину. Девятка поползла вдоль стены камышей. Метров через двести начался забор. Машина остановилась у дальнего его края. Вышли, молча достали из багажника надувной матрас. Так же молча его накачали. Через забор я перелез довольно легко, с помощью Сашки. Спрыгнул на мягкую землю, и тут же с другого конца базы раздался собачий лай. Я застыл, повернувшись в ту сторону.
Сашка тихо сказал:
– Сейчас она замолчит…
Точно. Тявкнув еще пару раз, собака замолчала. Я принял через забор надувной матрас, затем набитый вещами рюкзак и сумку.
Хлопнула дверь, заработал мотор, машина уехала.
Усевшись на матрас, я развязал рюкзак. Пошарив внутри, быстро нашел термос, пакет с бутербродами. Мысленно поблагодарив Сашку, отпил прямо из горлышка горячего сладкого чая, уничтожил несколько бутербродов. Теперь самое главное: обмазаться детским кремом. Достал из кармана тюбик, долго втирал крем в лицо и руки.
Уже вытянувшись под пледами на матрасе, предался самым приятным теперь для себя размышлениям. Действие мази должно пройти к утру… Если оно пройдет… Что же будет, если оно пройдет? Что же будет? Алена… Наверное, это будет то, что принято называть счастьем… Именно счастьем… Скоро ее увижу… Единственное, о чем я сейчас мечтаю, – чтобы скорей прошло действие мази… А остальное все так хорошо… С этой мыслью я заснул.
Проснулся я, когда сверху вовсю светило солнце. Посмотрел на часы – уже одиннадцать. Крепко же я спал! Не разбудили ни палящее солнце, ни доносящиеся громкие голоса. Прислушался: звякнула цепь, заскрипели уключины. Кто-то сел в лодку. Осторожно потрогал щеки – как будто гладкие. Лоб, подбородок, шея – тоже. Только отросла щетина и с лица осыпается какая-то шелуха. Неужели все прошло? Жаль, нет зеркала, посмотреть. Потрогал голову. Кепка. Джинсовая… Снял было ее, но тут же вспомнил – снимать нельзя. Натянул снова. И, откинув прогретые солнцем пледы, сел на матрасе.
Минут десять сидел, подставив лицо солнцу. Утро прекрасное, и главное, никуда не нужно спешить. Из блаженного состояния вывел голод. Я натянул кроссовки, встал, сделал зарядку, позавтракал. Потом поставил этюдник, закрепил на нем лист ватмана, достал из рюкзака кисти, краски, набор фломастеров, карандаши. Что рисовать? Ладно, какая разница…
Довольно долго я добросовестно штриховал карандашом бумагу, буквально вымучивая каждую нанесенную на ватман черточку, но потом ушел в себя и заработал по-настоящему. От эскиза меня оторвали лишь необычные звуки. Вдруг понял: рядом стоит собака. Посмотрел. Вот она. Та самая, большая, мохнатая, с загнутым вверх хвостом. Стоит рядом, громко дыша. Поглядывает то на меня, то на эскиз.
Собак я не боюсь, к тому же Сашка предупредил, что отдыхающих этот пес не трогает, поэтому сказал: «Ух ты, псина… Привет», – и продолжил работу. Но почти тут же из кустов вышел невысокий крепкий старик, судя по всему, сторож. На старике была бейсбольная шапочка, когда-то красная, сейчас же выгоревшая почти добела, линялая майка-безрукавка и ношеные-переношеные джинсы.
– Доброе утро, – сказал старик.
– Доброе утро.
– Я здешний сторож, зовут меня Николай Иванович. А вы наш? Что-то я вас не припомню.
– Нет. – Я отложил карандаш.
– Понятно. А откуда вы?
– Ниоткуда. Я сам по себе.
Присев на корточки, Николай Иванович цокнул, подзывая собаку. Взял подошедшего пса за загривок.
– Значит, сами по себе. А как вы сюда попали? – Скомандовал: – Дик, место! – и пес исчез.
Сторож склонил голову набок:
– Парень, изложи, откуда ты здесь возник?
– Извините, но пришлось перелезть через забор.
Сторож подошел к этюднику, посмотрел на эскиз. Повернулся:
– Что, серьезно?
– Серьезно. Приехал порисовать. Вторую ночь здесь ночую. У вас.
Сторож перевел взгляд на матрас, примятую вокруг траву.
– Силен. «У вас». Что, места вокруг мало?
– Видите ли, тут как-то спокойней. За забором. И потом я давно уже облюбовал вашу базу.
– Это почему же?
– Колорит. Лодки, причал. Рыбаки. – Полез в карман, достал десятку: Вот, возьмите.
Сторож посмотрел на десятку, на меня. Почесал в затылке, не спеша поправил шапочку:
– Д-да. Вот что, парень, десятку свою спрячь. Пригодится. Ты вообще знаешь, где находишься?
– Знаю. База «Рыболов Сенежья».
– Что, живешь рядом?
– Да нет. Просто часто приезжаю.
– Приезжаешь и приезжай. Но отсюда уходи. У меня тут сейчас начальство. От него десяткой не отделаешься. Понял, парень? Забирай причиндалы и сваливай. Без обиды. Хорошо?
– Хорошо. Но все же возьмите! Я хочу еще прийти порисовать. А?
– Да спрячь ты свою десятку. Осенью, когда никого нет, – пожалуйста. А сейчас давай. Через двадцать минут приду, проверю – чтоб тебя уже не было. Заведующий у меня в отпуске, я один. Так что давай. Не до тебя сейчас. Все, сматывайся. – Повернувшись, Николай Иванович исчез в кустах.
Выпустив из матраса воздух, я сложил вещи в рюкзак и сумку. Вышел из ворот базы и двинулся к Сашкиной даче. Пройдя минут двадцать по лесу, увидел за деревьями знакомый высокий забор. Над забором торчала скошенная в одну сторону черепичная крыша, был виден солярий, часть мансарды. До боли знакомая Сашкина дача.
Открыв ключом калитку, я по выложенной из плит дорожке подошел к полутораэтажному коттеджу.
В доме первым делом прошел в ванную. Не без некоторого замирания остановился перед большим зеркалом. Перевел дух: черт, все в порядке! Я прежний: обычный, двадцатисемилетний. Правда, на шее, подбородке и щеках остались еще легкие покраснения. Но ясно, что они скоро пройдут, как и обещал Сашка.
Мощный двигатель работал без перебоев. Трейлер шел ровно. Шитик покосился направо, на невысокого белобрысого Клюя. Тот никак не мог справиться со сном: то закидывал голову на спинку сиденья, то вздрагивал и бессмысленно смотрел вперед. За окном со стороны Клюя вот уже шесть часов подряд тянулось море, от самого Туапсе. Шитик подумал: «КамАЗ – это машина». Двигатель практически крутится без остановок с утра, от самого Белгорода. И ни одного сбоя.
Через полчаса, когда трейлер проскочил Гудауту, Клюй размяк еще больше. Шитик посмотрел на часы – пятнадцать ноль семь по московскому, или шестнадцать ноль семь по местному. Сейчас будет Новый Афон, потом перевал, и все. Конец пути – Сухуми. На условленном месте в Сухуми, на углу улицы Чачкалия и Бзыбского шоссе они должны встать и ждать, когда подойдет невысокий человек в синей футболке. Человек должен назваться Ашотом и знать их туфтовые[1] имена – Юра и Женя. Подойти к трейлеру Ашот должен сегодня, от восемнадцати до двадцати по местному времени. Если же Ашот до двадцати не появится, они должны отъехать. И, убедившись, что все спокойно, встать в тихом месте. В десять утра вернуться на ту же точку. И снова ждать Ашота. Когда он придет… Шитик усмехнулся. Когда он придет, они получат навар. Навар настолько крутой, что, получив его, каждый из них сможет делать все, что захочет. Надолго забыв о своих бедах.
Еще минут через сорок, уже на перевале, Шитик решил: перед Сухуми, сразу за виадуком, надо дать Клюю кофе. Иначе до встречи с Ашотом он так и не очухается. Кофе в стоящем под сиденьем термосе был для них драгоценностью, они берегли каждую каплю. В термосе оставалось не больше чашки, но теперь уже беречь кофе не нужно. Клюя можно понять – он вел машину с утра. А перед этим спал часа два, не больше. Шитик вспомнил: когда он показал Клюя Крыжу, тот сразу одобрил выбор. В чем, в чем, а в людях Крыж разбирается. Клюй, хоть никогда не нюхал зоны и не водился с ельней[2], показал себя молодцом. И в дороге, и там, под Смоленском. Крыж наверняка похвалил бы их. Похвалил бы… Черт… Шитик выругался. Единственный человек, которого Шитик боится, – Крыж. Ведь то, что Крыж стал Вадимом Павловичем, из всей ельни знает только он один. Только он, Шитик. И все.
За виадуком Шитик трясанул Клюя за плечо:
