что отец свёл наши с Сашкой дороги, было не с руки. Могли не понять, как майор НКВД смог нарушить клятву, при этом дослужиться до генерала. Кроме того, вписаться в новую жизнь, когда поменялся не только строй, но и поменялось мышление живущих в стране граждан, оказалось не просто настолько, что были моменты, когда я не знал куда себя деть. Ощущение было такое, словно, прожив большую часть жизни в слепоте, я вдруг прозрел. Если бы не Николай, не знаю, смог бы я начать жить по-новому.
Не ожидая, что Ростовцев начнёт говорить об отце, Илья вдруг почувствовал, как совесть начинает вгрызаться в сознание.
— На тот момент вы были уже знакомы?
— Да. Николай позвонил на пятый день после моего вступления в должность. Пригласил на вашу московскую квартиру, где мы проговорили всю ночь. Разговор начался с того, что мне было передано письмо, на конверте которого значилось слово РАД.
Увидев три буквы, мне вдруг стало невыносимо стыдно за то, что не нашёл возможность поддержать брата, когда тот нуждался в этом больше всего. Да, был далеко от дома. Да, не знал, что Сашке трудно и что жизнь его в опасности. Но я должен был почувствовать, предостеречь, проявить участие, дать совет, наконец. Нет же, отсиделся за стеной обстоятельств, прикрывшись бронёй невозможности вернуться к нормальной человеческой жизни.
— Что означали буквы РАД?
— Ростовцеву Алексею Дмитриевичу. Саша до последнего оставался верен принципам. Чтобы не скомпрометировать меня, ограничился инициалами адресата, зашифровав те в слово РАД.
В письме не было ничего, что касалось наших с Сашкой отношений. Только то, что я должен доверять Николаю, как самому себе. Прочитав, попросил ввести в курс дела.
У отца твоего на тот момент был план, как сохранить архив в тайне, заодно вывести Гришина на чистую воду. Речь шла об организации тайника. Я настаивал на том, чтобы архив был помещён в банк.
Николай слышать не хотел, убеждая, что лично обещал Александру сохранить бумаги, передав те в день двадцатипятилетия Элизабет.
Почему двадцатипятилетия, а не тридцати и не двадцати? Не знаю. Возможно, двадцать пять лет являлись для Александра гранью между созреванием человека в плане ответственности за содеянное. Возможно, что-то другое… Так или иначе, столь оправданный с позиции осторожности подход предоставлял возможность убедиться, способна ли будет Элизабет осознать то, что скрывал в себе архив. Лиза могла быть далёкой от всего, что значилось под грифом «совершенно секретно», а значит, посвящение в суть изобретения Теслы могло осложнить ситуацию до предела, а то и того хуже, вывести из-под контроля.
— Что вы имеете в виду?
— Папашу Лемье. Узнай тот, что Соколов завещал передать архив дочери, давление на Элизабет было бы такое, что та могла не выстоять. А так просьба Александра не была оформлена юридически, а значит, не имела статуса завещания, что предоставляло возможность действовать по обстоятельствам.
Поразмыслив, я и Николай приняли решение не спешить, понаблюдать, как будут развиваться события дальше.
— И как они развивались?
— Двумя путями. Тот, что избрал Лемье, имел характер межгосударственных отношений. Заручившись поддержкой министра культуры Франции, француз завалил Российские ведомства просьбами возобновить поиски реликвий Соколовых, при этом гарантировал не только финансовую поддержку, но и несусветные по тем временам премиальные тем, кто укажет на местонахождение тайника.
— Он что хотел поправить своё финансовое положение?
— Нет. Ювелирные украшения, картины интересовали Лемье поскольку — постольку. Француз был уверен, в тайнике хранятся документы по «лучу смерти».
— В чём его убедил Гришин?
— Наверное. До момента появления Ленковского позиция полковника была похожа на выжидательную. Активность начала проявляться с момента, как стало известно, где спрятан архив.
— О чём поведал ему Ленковский?
— Не думаю. По поводу дружбы Богданова с Соколовым Ленковский был в курсе. Что касается передачи архива на хранение журналисту, такого он даже представить себе не мог.
— В таком случае, откуда Гришину стало известно, что архив находится в Никольском?
— Общение с учёным научило Гришина мыслить по-иному, что дало возможность обрести способность сопоставлять грани между желаемым и реальным.
— По-другому сказать, Ленковский натолкнул полковника на мысль, что архив может храниться в Никольском.
— Вроде того.
На какое-то время комнату накрыла тишина.
Следившие за диалогом Ростовцева с Ильёй «зрители» жаждали продолжения, оттого ни у Рученкова, ни у Ленковской мысли не возникало произнести что-то, что могло сдвинуть разговор с мёртвой точки.
Богданов, впав в размышления, видел лишь то, что рисовало сознание: отец, сейф, полковник. Мыслей относительно Ленковского быть не могло, поскольку не было в сознании ничего, что могло дать хоть какую-то пищу к размышлениям.
Стоило паузе начать сходить на нет, Ростовцев заговорил так, словно всё, о чём говорилось до этого, было предисловием. От последовательности мыслей зависела последовательность слов. От последовательности слов зависело понимание того, без чего разговор мог потерять смысл.
— С момента знакомства Ленковского с Гришиным события начали развиваться с быстротой уходящего в неизвестность поезда.
Почувствовав, что цель рядом, полковник предпринял попытку убедить Николая передать архив ФСБ, то есть ему. Когда тот отказался, последовала череда подкупов. Суммы исчислялись не десятками и даже не сотнями тысяч долларов, счёт шёл на миллионы.
Подкупить журналиста не получилось. Пришло время перейти к угрозам. Запугивание с позиции ФСБ, воров в законе, чеченцев, которые якобы тоже разыскивают архив, сыпались, как из рога изобилия.
Нашлось место в этом роге и Лемье, который якобы готов был нанять киллера.
Естественно, продолжаться это долго не могло, и мы начали думать, как выйти из положения. Первое, что приходило на ум, обратиться к официальным органам.
— Но вы и есть представитель этих самых официальных органов, — не удержался, чтобы не уточнить Илья.
— Так — то оно так. Но Александр взял с Николая слово, что тот не отдаст «луч смерти» КГБ ни при каких обстоятельствах. Недоверие к службам безопасности страны было воспитано в Соколове с детства. Отсюда и неприязнь.
— И как вы вышли из положения?
— Путём внедрения в среду заговорщиков своего человека, имя которого Дмитрий Кузнецов.
От неожиданности Богданов на какое — то время потерял дар речи.
Когда обрёл, потускневшим от потрясения голосом произнёс: «И как давно вы его внедрили?»
— К сожалению, не тогда, когда следовало. Причин тому было две. Первая — поздно сообразили. Вторая — не подворачивался удобный случай.
— Помог Жак, который вовсе не Жак?
— Да. Обычный московский паренёк, хорошо знающий французский, при этом обладающий даром актёрского мастерства, которому понадобился телохранитель. Если быть совсем точным — человек, которого Гришин планировал использовать в виде машины для запугивания. Подыскать такого
