«Опять я в облаках витаю», – очнулась Ана Мария, включаясь в оживленную болтовню своих гостей.
Лопес Мансур не спускал внимательных глаз с Карлоса Састре. Этот человек, безусловно, интересовал его больше, чем другие гости. Все шло своим чередом: обычный званый обед, такой же заурядный, как заурядны сидевшие за столом люди. И даже бесспорная красота Кармен Валье к концу обеда уже не впечатляла Мансура – может быть потому, что, будучи несколькими годами старше остальных, он, видавший виды, за время обеда утратил к ней интерес или разочаровался. Но Карлос Састре… Тут была какая-то тайна, Мансур это чувствовал. Его первое впечатление постепенно менялось: он по-прежнему считал Карлоса выскочкой. «Ну, а я? Я-то сам кто? Да попросту нахал», – подумал Мансур, пытаясь стать на одну доску с Карлосом. Но за время обеда он все больше и больше убеждался, что Карлос не просто выскочка из тех, кто готов заплатить любую цену, лишь бы пробиться наверх, занять высокое положение, а для чего – и сам порой не понимает: такими людьми движет неизгладимое воспоминание о бедности, зависти, унижении… Нет, Карлос не таков. Мансур угадывал что-то более изощренное и продуманное в его взлете, и начало ему положил, безусловно, какой-то внутренний толчок, никак не связанный с положением или деньгами, которые оно сулило. Нет, деньги Мансур не презирал, но он был уверен, что для Карлоса они стали средством, а не целью. Он отметил и то, что человек, слывший закоренелым холостяком, сразу обратил внимание на Кармен Ва-лье, и какое внимание! Безусловно, Карлоса тянуло к этой женщине, а та, умея никого не выделять, не воспользовалась этим умением и открыто отдавала предпочтение Карлосу, что в глазах Мансура, умевшего совершать ошибки и ценить удачи других, означало: Кармен Валье тоже заинтересовалась этим выскочкой. Успеет ли он увидеть их сближение? В том, что оно произойдет, Мансур не сомневался, и свои симпатии заранее отдал ему, а не ей. Мансуру вообще никогда не нравились женщины, окружающие себя толпой поклонников, лишь бы избежать необходимости выбрать кого-то одного. Вернее сказать, признавался себе Мансур, он на собственной шкуре узнал, какую боль те способны причинить, и не желал этому выскочке подобной участи. С другой стороны, было очевидно: все только и ждут, когда же между этими двумя что-то произойдет, отчего положение их становилось сложнее. Мансур не знал, понимают ли это Карлос и Кармен? Поразительно, но им, казалось, не было до этого дела; другими словами, сложность ситуации их не страшила – они не собирались отступать, и было в их поведении что-то беззастенчивое, производившее впечатление на Мансура.
И тут Карлос Састре объявил во всеуслышание:
– Мы с Кармен не хотим обманывать ожидания дорогих гостей, поэтому мы вас покидаем.
У Аны Марии все внутри опустилось. Светская условность грозила обернуться неловкостью. Возможно, неловкость не то слово. Но надо же, и все это она устроила своими руками! И вот, к концу обеда, простая условность, приглашение Кармен в пару Карлосу за столом, уже не только становилась поводом для разговоров, а превращалась в нечто более серьезное. Под покровом условности в завязавшийся между ними легкий флирт неожиданно что-то вползло, и если остальные видели тут просто забавную игру, которая с уходом Карлоса и Кармен стала явной, то Ана Мария чувствовала: добром это не кончится.
Она взглянула на Фернандо, и ей показалось, что тот отвел глаза. Ана Мария не очень полагалась на свои ощущения и предчувствия, и поэтому боялась их: временами они выходили из-под ее контроля, как в тот день, когда сносили старую пристройку около дедушкиного дома. Она пустовала давно, лет двадцать, и в тот день Ана Мария увидела, как из пристройки выскочили двое рабочих, занимавшихся сносом, и тут же, следом за ними выползли несколько гадюк: наверное, они давным-давно жили там. У нее тогда замерло сердце – от страха и от завораживающего вида бесшумно и торопливо проскользнувших тварей: те спешили скрыться в зарослях кустарника у реки, откуда они, наверное, и наползли. Страх ее чуть отступил, только когда она услышала голос дедушки: он громко удивлялся, что в пристройке были змеи – ведь известно, что гадюки не переносят шума и суеты человеческого жилья. А эти, наверняка, обитали тут давно, и даже полевые работы их не спугнули.
– Это все потому, что река близко, – сказал один рабочий. – Они приползли оттуда, пока вас дома не было, и затаились, а сегодня мы их спугнули.
– Может, у них там потомство, – предположил дедушка.
– Что вы, – возразил другой рабочий, – будь там потомство, они бы бросились на нас.
Точно так же Ана Мария чувствовала себя и сейчас. Она не была готова к тому, что неожиданно обрушилось на нее: там, где другие видели просто забавный поворот событий, за которым ничего не должно последовать – или должно? – она видела знак беды. Нет, не беды, но чего-то неправильного. Что-то пойдет не так, как должно. И мысль, что лето будет омрачено мрачными предчувствиями, как небо темными тучами, угнетала Ану Марию.
И тут она заметила, что Лопес Мансур не участвует в общей оживленной беседе, а смотрит вслед Карлосу и Кармен. На минуту Ане Марии показалось, что его тоже одолевают странные предчувствия.
– Преступление загадочное, а значит, тут есть о чем беспокоиться, – говорил в эту минуту Фернандо.
Опять это преступление.
Елена смотрела, как Кармен и Карлос отделились от остальных, пересекли площадку перед портиком и медленно пошли вниз по аллее, вдоль которой росли грабы. Гости уже пили кофе, перебравшись от большого стола в уголок, где плетеные кресла в привольном беспорядке расположились около такого же дивана. Рядом на столике стояли кофейные чашечки и пирожные. Елена в сотый раз спрашивала себя, о чем, интересно, думает ее сестра, вокруг которой вечно вьются мужчины, и почему, собственно, она не выходит замуж. Елена не собиралась вмешиваться ни в жизнь Кармен, ни в ее отношения с окружающими, но шестое чувство подсказывало ей. что дело тут не столько в неразборчивости, сколько в нерешительности. Елена была убеждена, что ее сексуальный опыт значительно превосходит опыт сестры, и эта уверенность приятно щекотала нервы. Кармен вела странный образ жизни, который Елена ни в коем случае не одобряла. Сегодня ни один из присутствующих мужчин не годился на роль пажа: возможно, поэтому Карлосу удалось полностью завладеть вниманием Кармен, и, стоя в двух шагах от остальных, они чувствовали себя наедине.
Посмотрев на Карлоса, Елена раздраженно пробурчала: «Ну и манеры!» Глядя, как он машет руками, как пускает в ход все свое обаяние, ухаживая за Кармен, она все больше и больше распалялась. Елена подумала, что надо было под благовидным предлогом отказаться от этого приглашения. И если она этого не сделала, то только из-за Аны Марии, – такая милая, ну как ей откажешь. Но Елена считала, что сегодня ей пришлось проявить больше выдержки, чем можно требовать от человека на отдыхе: за столом она терпела этого зануду Мансура, а теперь еще этот Карлос, который совершенно покорил ее сестру, отойдя с ней в сторону и не обращая ни малейшего внимания на остальных. «Почему я ее пригласила? – спрашивала себя Елена, и ответ напрашивался сам собой: Потому что я делаю это каждый год, и в этом году Кармен согласилась».
И все-таки у Карлоса, как у всякого холостяка, были отвратительные манеры. Конечно, встречаются исключения, но к Карл осу это не относилось: он был невоспитанным холостяком, который привык считаться только с собственными желаниями: в любую минуту мог повернуться и уйти, не затрудняя себя соблюдением элементарных приличий, если кто-то или что-то его не интересовало. Конфликты, мелкие неудобства, да просто скука, зачастую неотделимые от человеческих отношений, – все это было неведомо Карлосу. Он ускользал, и все тут. Под любым предлогом. А подчас и без него. Кто дал ему право чувствовать себя на особом положении? «Мы, – думала Елена, – мы все, и, в первую очередь, Ана Мария, которая носится с ним, будто он ее брат». Если Карлос начинал скучать, он просто отключался и с головой погружался в свои мысли. И никто его не упрекал. Сегодня ему вздумалось быть оживленным – и он был оживленным. Завтра ему вздумается молчать – и он слова не проронит. «А на других наплевать, – думала Елена, – хорошо устроился!» И вот теперь он говорит и говорит, не давая Кармен и рта раскрыть, завораживая ее, словно заклинатель змей. Это он-то, такой молчаливый, когда ему хочется! Елена легко раздражалась, но время и опыт сделали свое: обуревавшие женщину мысли и чувства не отражались на ее лице. И только Хуанито, благодаря прожитым бок о бок годам, часто угадывал, что мучает жену.
– Елена, дорогая, посмотри в другую сторону, у тебя же все на лице написано, – прошептал он.
Она думала: ну и пусть, пусть замечают, пусть все знают, каково ей, может, тогда оставят ее в покое, как Карлоса, и она будет делать, что вздумается. Но нет, такой удаче не бывать. А ведь она только и хочет, чтобы все вели себя вежливо, другими словами, – как положено. Кому нужны представления, вроде того, что устроили Кармен и Карлос? Это как с дурными манерами. Почему люди прилагают столько усилий, чтобы выглядеть невоспитанными? Почему многие не умеют себя вести? Елене виделось в этом какое-то извращение. Каждый год она встречает в Сан-Педро людей, выставляющих напоказ свои дурные манеры, словно весь год они старательно соблюдают приличия, а на отдыхе, наконец, позволяют себе расслабиться и больше не прятать хамство, которое им приходится – по мере возможностей – скрывать в течение остальных одиннадцати месяцев. И таких с каждым годом все больше и больше. Если и дальше так пойдет, то скоро от них некуда будет деться.
