своим видом выражая желание жить. Гренс выбрал этот и еще следующий, потому что на нем Линнея была в окружении других детей.
– А теперь взгляните сюда.
– Да?
– Нет, не на нее. На остальных.
Йенни подсчитала, сколько их там было – девять человек. И все выглядели такими же счастливыми, как и Линнея.
– И что я здесь такого должна увидеть?
– Нет ли среди них вашей девочки?
Женщина взглянула на фотографию. Потом на следующую, на которой Линнея тоже была не одна, и таким образом быстро просмотрела всю пачку.
– Нет.
– Уверены?
– Уверена. Альвы здесь нет. Ни на одной из них.
Она вернула кипу, которую Гренс тут же убрал во внутренний карман. Больше говорить было не о чем. Гренса спасла проходившая мимо пожилая пара. Мужчина и женщина поздоровались с ним и Йенни, как это обычно делается в местах, где людей объединяет горе. Гренс ответил на приветствие, и старики удалились. Когда хруст гравия под их ногами стих в отдалении, неловкое молчание возобновилось, и на этот раз ситуацию спасла Йенни.
– До сих пор не знаю, как вас зовут.
Она осторожно улыбнулась.
– Вы не представились ни вчера, ни сегодня утром по телефону.
– Эверт.
Он прокашлялся:
– Эверт Гренс.
– Очень приятно, Эверт Гренс. А я, как вы уже, наверное, знаете, Йенни. И еще раз спрашиваю у вас, чего вы от меня хотите.
– Чего хочу?
– Если вы надеетесь убедить меня, что эти бесполезные снимки и есть причина нашей с вами встречи…
– Они не бесполезные.
– Правда?
Она всплеснула руками. Улыбка стала уверенней – больше никакой пустой болтовни.
– Ну, хорошо. Допустим, я хотел от вас чего-то еще, кроме этих снимков…
Она еще раз всплеснула руками. Ждала продолжения.
– Я полагаю, что истории Альвы и этой девочки как-то связаны между собой.
– Связаны?
– Они ровесницы. И пропали в один день, с разницей в несколько часов. Но их дела никогда не объединялись. Одно закрыто. Другое понижено в приоритете, потому что и полицейские, и родственники устали так, что осталось только сдаться. Туннельное видение, так я это называю. Неудивительно, когда дел все больше, а следовательские ресурсы все на том же уровне.
Женщина опустила руки и откинулась на спинку скамьи, которая угрожающе затряслась.
– Зачем вы мне все это говорите?
– Сам не знаю. Просто мне кажется, что именно вы запустили все по новой. Очень может быть, что оба расследования будут продолжены, пусть неофициально. Сейчас я не могу обсуждать это ни с коллегами, ни с начальством. Но главное даже не это. Понимаете, я дал себе клятву никогда больше не ходить на похороны. Но сегодня, уже через пару часов, здесь будет похоронена девочка с фотографий, которые вы только что разглядывали. Точнее, в память о ней будет зарыт еще один пустой гроб. И я не могу явиться на церемонию один.
* * *
Толчок – и все вокруг подпрыгивает.
Так бывает всегда, когда приземляется самолет. Это говорит тот, кто знает мое имя.
И еще он сказал, что мне нечего бояться.
Но я и не боюсь.
Разве совсем немножко.
Мужчина в зеркале выглядел нелепо.
Пиджак никак не застегивался на животе. Брюки оказались коротковаты, хотя Гренс давно перестал расти. Ботинки следовало бы почистить кремом. Сделать узел на галстуке тоже не получалось, как Гренс ни старался.
Комиссар отошел на несколько шагов от зеркала в прихожей, как будто это могло помочь.
Черный костюм, который он больше никогда не наденет, висел в старом шкафу на чердаке. Белый галстук обнаружился в гардеробе в спальне, среди сложенных полотенец и наволочек.
Единственным разумным решением было бы отправиться в полицейский участок и попросить помощи Свена Сундквиста, старшего коллеги и лучшего друга Гренса. Не менее разумным представлялось обратиться к Эрику Вильсону, который тоже был специалистом по галстукам. Но ни тот, ни другой не должны были видеть траурного костюма. Вильсон ясно дал понять, что дело закрыто. А Свен, конечно, напомнит, чем обычно заканчивались несанкционированные расследования Гренса и о том, как легко в таких случаях слететь с катушек.
Поэтому комиссар, как мог, сам расправил галстук, который тут же сморщился снова. Пригладил поредевшие волосы, которые почему-то легли не на ту сторону, вздохнул, запер входную дверь и спустился в подъезд, оставив свое отражение дома.
Уже на пути к машине комиссар толком не знал, что он делает. Почему не поехал в больницу на обследование? Головокружение – опасный симптом, признак надвигающегося инфаркта, гипертонии и тысячи других недугов. Зачем же тратить время и силы на то, до чего Гренсу не должно быть никакого дела? Может быть, именно на этот раз имело бы смысл развернуться, пока не поздно?
Они встретились, как и было условлено, у подножья длинной лестницы Северной часовни, под моросящим дождем, который испарялся, не достигнув земли. Она была в черном и держала обернутый в бумагу букет красных роз. Было ли дело в ее манере держаться или что-то такое мелькало в ее взгляде, но при виде Йенни Гренс, как и в прошлый раз, первым делом вспомнил об Анни.
Когда она обняла его, комиссар попятился от неожиданности, но потом увидел, что почти все присутствующие здороваются таким образом. Возможно, из желания хоть как-то согреться на таком холоде.
Они явились рано, лишь пара фотокорреспондентов в стороне ожидала начала церемонии. И Гренс подавил в себе желание подойти и поблагодарить их за то, что пришли. Изящное здание церкви, будто отталкивающееся от земли двумя боковыми стенами, устремляясь к небу мягкими очертаниями сводчатого купола, внутри так же оказалось пустым.
Если занять места справа от входа, где-нибудь подальше, за выставленной небольшой ширмой, чуть закрывающей вид на алтарь, шанс остаться незамеченными достаточно велик.
Вскоре передние скамьи оказались заполнены. Негромкие голоса отскакивали от стен и витали вверху под самым куполом. На массивной каменной плите, окруженный зажженными стеариновыми свечами, стоял пустой гроб.
– Спасибо, – прошептал Гренс, наклонившись к Йенни. – Спасибо, что пришли.
Йенни огляделась, словно проверяя, насколько прилично здесь беседовать:
– Мне все еще непонятно, что я здесь делаю.
– Просто я не умею вести себя на похоронах, мне нужна поддержка.
– Зачем здесь вы, мне тоже не вполне ясно.
– Это последний шанс понять хоть что-нибудь. Увидеть то, чего не увидели следователи.
В этот момент невидимый орган прервал любую попытку разговора вступительным псалмом – гимном покоя и скорби. Теперь уже ничто не могло остановить церемонию.
Хуже было только само прощание, обход гроба. Люди выстроились в очередь, чтобы проститься с девочкой, которую власти, по просьбе родителей, объявили мертвой.
В такие моменты
