мать с отцом, решившие, что ей пора умереть.
* * *
Я спала, это точно. Сначала смотрела на облако, в которое мы влетели, а потом уснула. Когда проснулась, все вокруг было синим. Небеса – это как в раю. Я в небе! Обязательно расскажу об этом Якобу. Он, наверное, тоже ждет меня там. Поэтому мы и не встретились на выходе из большого магазина.
Похоже, я все-таки по нему скучаю.
Только совсем немножко.
Пустой гроб.
До сих пор Гренсу не приходилось участвовать ни в чем подобном, а ведь комиссар криминальной полиции имеет дело со смертью едва ли не каждый день.
Он хорошо понимал, что имели в виду родители Линнеи.
Может даже, понимал, что они чувствовали.
Линнея каждый день умирала у меня на руках.
Тем не менее распахнул дверь кабинета Эрика Вильсона и, продолжая идти прямо на него, заговорил, прежде чем шеф успел положить трубку телефона.
– Дайте же мне время.
Вильсон раздраженно замахал руками, прижал палец к губам.
Но Эверт Гренс, похоже, не был настроен разговаривать на языке жестов.
– Неделю? Четыре? Больше?
Теперь шеф положил трубку, оборвав невидимого собеседника на полуслове. И выглядел не особенно довольным.
– Как ты думаешь, для чего я закрылся у себя в кабинете? У меня был важный разговор. Я специально задерживаюсь на работе дольше других, чтобы уладить дела, требующие уединения. И именно в это время ты, Гренс, врываешься ко мне и хочешь…
– Три недели? Четыре? Больше?
– …хочешь, чтобы я выслушал тебя, так? Чтобы ради тебя изменил свои планы?
– …потому что я с самого начала был уверен, что следствие не использовало всех возможностей! – пытался перекричать его Гренс.
Она где-то там, живая или мертвая.
– Сядь, Гренс.
– Я хочу найти ее, вернуть родителям. Домой – живой или мертвой.
– Эверт, садись.
Эрик Вильсон ждал. Он замолчал и только смотрел на комиссара, выплевывающего ему в лицо фразу за фразой. Пока Гренс не опустился на один из стульев для посетителей.
– Ты нездоров, Эверт.
– Хватит причитаний. Я не молод, но не умираю.
– Элиза, она беспокоится за тебя.
Эверт Гренс громко застонал.
– То есть это она теперь вместо Херманссон? Вот кто действительно беспокоился о моем здоровье! Глаз с меня не спускала.
– Элиза подозревает, что с тобой не все в порядке.
Гренс всплеснул руками.
– Ну да. Голова немного кружилась. Но сейчас мне лучше.
– Лучше? Эверт, ты выглядишь измотанным больше, чем обычно. Притом что никогда не выглядел особенно бодрым. Ты бледен, слаб. Я давно заметил, Элиза всего лишь напомнила мне. Я ведь не только твой начальник, я за тебя отвечаю. Отвечаю персонально – за тебя. Ты сорок лет работал здесь на износ и до сих пор уходишь с работы позже всех, если уходишь вообще. Ты всего повидал, Гренс. Не удивлюсь, если дело кончится каким-нибудь посттравматическим стрессом. Стресс – реакция на душевную травму. И необязательно связанную с конкретным событием, причина может быть и совокупной.
Гренс поднялся. Сел снова, на этот раз на стол Эрика Вильсона.
– Хватит, Вильсон.
– …а я повидал полицейских. Знаешь, какие парни прошли через мои руки? Суровые, опытные, они не желали слушать никаких предупредительных сигналов. Никаких звоночков – все это выдумки. Обычно это плохо кончается, Гренс. Опасность важно разглядеть вовремя.
Стол скрипел, как будто намекал на что-то, но комиссар не двигался с места.
– Ты прав, я повидал много. И научился дистанцироваться от тяжелых воспоминаний.
– Это не всегда работает, Гренс.
– Это работает безотказно. У меня, во всяком случае.
– Однажды может не получиться и у тебя. Воспоминания догонят… Рано или поздно дадут о себе знать, есть у них такое свойство. И тогда тебе придется иметь дело со всеми призраками сразу. Придется, Эверт!
Гренс наклонился к шефу, и скрип перешел в нечто, похожее на жалобный металлический скулеж.
– Как долго я смогу этим заниматься, Вильсон? Пять недель? Шесть? Может, семь?
Эрик Вильсон был высокий, широкоплечий мужчина. Может, поэтому он никогда не повышал голос? В этом не было необходимости, поскольку авторитет был как будто встроен в его тело изначально.
Но сейчас Вильсон закричал:
– Ты вообще не будешь этим заниматься! Потому что не получал такого задания, я же уже объяснял тебе сегодня после обеда. И сейчас, после того как выйдешь из этого кабинета, ты займешься теми делами, которые лежат у тебя на столе. Официальными расследованиями! А об этой семилетней девочке, которую завтра объявят мертвой, советую тебе забыть.
Не такое уж большое расстояние разделяло кабинеты Вильсона и Гренса, но в тот вечер комиссар так и не вернулся на свое рабочее место. Вместо этого он развернулся и покинул полицейское здание, где даже стены имели уши. Гренсу нужно было сделать один звонок и так, чтобы его никто не слышал. Потому что Гренс собирался обратиться к тем, с кем ни при каких других обстоятельствах ни в кое случае не стал бы иметь дело.
До сих пор он старался держаться как можно дальше от пресс-конференций, а если не получалось, отделывался несколькими пустыми фразами. Журналисты существовали для него в виде желтых стикеров с телефонными номерами, которые записывал какой-нибудь бедолага с регистрационной стойки, – только для того, чтобы Гренс потом одним движением смел все это в мусорное ведро.
И вот теперь он решился обратиться к ним сам, потому что нуждался в их помощи.
Как и любой аноним, он был немногословен. Информация носила частный характер, поэтому предназначалась лишь немногим избранным редакциям. Прежде всего тем, кто имел дело с историей девочки, пропавшей три года назад.
Теперь она получила продолжение.
Похороны. Девочки, которая так и не вернулась домой.
* * *
Теперь мы почти прилетели – так сказал голос в динамике. (Думаю, это говорят те самые люди, которые постоянно ходят по самолету и спрашивают, не хочу ли я чего-нибудь съесть или выпить. Я не отказалась ни разу!) Мы идем на посадку и снова оказываемся в облаке. А может, пролетаем сквозь него – этого я не знаю. Знаю только, что голубое небо осталось где-то там, вверху. Это единственное, в чем я уверена.
И еще в том, что теперь еще больше скучаю по Якобу.
Да.
Теперь еще больше.
Он пробовал уснуть дома, но черная дыра, в которую превратилась постель, продолжала расти. Хотя, похоже, вздремнуть все-таки удалось, потому что Гренс видел сон.
Ему снилась женщина со скамьи на кладбище, которую, как он теперь знал из материалов закрытого расследования, звали Йенни. При этом она очень походила на Анни. Выглядела как Анни, и говорила как
