Антон вздохнул. Разочарование, злость, усталость — это он выталкивал из себя вместе с воздухом. У Богданова разорвалось сердце. Внезапная зависимость от оценки Горячева проступила холодной испариной на лбу.
— Да ты днем объяснил достаточно… — пробормотал тот и нахмурился. — Я знаю, зачем люди собирают чемоданы, Лев. И приблизительно понимаю, зачем готовят поддельные документы. И говорят при этом: «вот сейчас есть возможность, а завтра ее может не быть»… Когда ты собирался уехать?
— Я не собирался, — Лев покачал головой. Когда ты часто попадаешься на лжи, любое слово становится ею пропитано. Это как положить гнилой овощ к свежим: плесень перекидывается на них со скоростью света, оставляя на следующее утро зловоние гнили. — И говорил не об этом. Это Елена пытается дать нам шанс, если вдруг…
Его перебил Горячев, усмехнувшись.
— Если вдруг что? Ну, я понимаю… Вот был Роман. Ситуация — дерьмо. Но неужели настолько? Чтобы бежать? — Антон развел руками, а в его голосе начала закипать эмоция, которую он пытался погасить. Обида. Ярость. И снова — бесконечный поток вопросов срывался с губ: — Да и что тут Елена? Она, что ли, приезжала тебе сумки собирать?
— Да. После того как она узнала, что я с тобой сделал… Ее повело, Антон. Она истерично собирает все дела целую неделю, сама организовала паспорта, собрала чемоданы. Надо было их убрать, — вздохнул Лев, ощущая, как смешок Горячева неприятно врезался в память.
— Надо было их… разобрать, — поправил Антон — и затух. Казалось, за это время он уже успел распрощаться и придумать запасной план на «если что вдруг» для себя. — Богданов, этих метаний я больше не перенесу… И рыбку съесть, и на хуй сесть — это нет, не выйдет. Я свой выбор сделал. А ты?
Лев стиснул челюсти от злости. Делать, даже озвучивать выбор — означало отрезать множество имеющихся вариантов для маневра в опасной ситуации. Позиция Елены была относительно понятной — она казалась типичным гомофобом, который прикрывал свой страх хаотичными стремлениями. Стоило ли Богданову следовать чужим стереотипам и предвзятости? Разве мало он положил к ногам семьи своей жизни, мало изуродовал молодости? Теперь, глядя на Антона, Лев видел все иначе: страх потери оказался сильнее страха быть разоренным. Сильнее даже желания выгоды.
— Я очень дорого за это заплачу, — выдохнул наконец Лев, когда пауза критически затянулась. Антон смотрел на него выжидательно, но каждая секунда причиняла ему боль — он дрожал. Это была еще одна правда. — Ладно, давай скажем Елене, что мы вместе? Она мой близкий человек, единственный близкий… Если она этого не будет знать, если я не заявлю о своих намерениях, все так и будет продолжаться. Скинем общее фото, напросимся на свадьбу в новом качестве… Это загладит мою вину?
Антон набрал в легкие больше воздуха и потупил взгляд. Он нервно потер ладони, как будто пытался согреться. Лев чувствовал, что Горячеву по-прежнему было стыдно открыться перед другими людьми одним из тех, кого он раньше высмеивал и презирал. Все это теперь напоминало ходьбу по раскаленным углям, но Горячев то ли слишком ловко скакал по ним, то ли просто не привык искать легких путей. Его стихией оставались самые абсурдные и опрометчивые решения.
— Хорошо, — Антон похлопал ладонью по краю стола. — Да. Для начала мы просто скажем ей. Я тоже виноват в том, что она к тебе так… Либо пускай и меня считает извращенцем — либо знает, что ты не монстр. И что теперь есть кому за тобой ехать на Колыму в случае чего.
— Я надеялся, ты откажешься, — невесело пошутил Богданов и только теперь осмелился подойти и чмокнуть Антона в макушку. Тот поежился, но не отстранился. — Она никому не скажет, если ты переживаешь за это. Но, боюсь, меня кастрирует… — Лев взял телефон, что все это время покоился на столе, решительно открыл диалог с Антоном в телеграме. Фотографии прошедшего дня оживали один за другим: вот Богданов с Горячевым просто сидят, прижавшись друг к другу и привалившись к кирпичной трубе, на фоне небесного пожара; вот губы Льва на виске Антона, на щеке; вот камера на мгновение теряет фокус, потому что влюбленные смотрят друг на друга — за секунду перед броском. Последним оказалось украдкой снятое видео. Всего полторы минуты от долгого, пьяного поцелуя — и ветер в волосах, и редкие одурманенные взгляды из-под ресниц… Все было красиво, как в кино. Словно некий режиссер поставил эту до одури нежную сцену для своей мелодрамы, в то время как актеры успели срастись с героями, забрать их истории и вписать в игру настоящие чувства, ожить — и оживить все вокруг.
— Мы… хорошо выглядим вместе, — Горячев мягко толкнул Льва плечом. — Я надеюсь, для Елены это будет достаточным аргументом, чтобы не увозить тебя на край света и не лишать тех частей, которыми я хотел бы пользоваться для выражения безудержной страсти.
— Боюсь, что не будет. Это же Елена, Антон, — вздохнул Богданов, ощущая, как сейчас одним шагом развернет вектор своей жизни на все сто восемьдесят градусов. Было страшно и смешно. Руки дрожали, набирая сообщения уже в другом чате. Лев опустился, упираясь локтями в стол, так, чтобы Антон видел переписку.
«Я попал. — Лев задумался, поковырял ногтем стекло телефона. Признание тяжело ложилось даже в непредвзятое окно диалога. Вероятно, потому, что оно было для Богданова первым. — Очень сильно попал».
Дальше он прикрепил фотографию. Самую невинную из всех, что были — они с Горячевым просто сидели рядом, вместе. Богданов не верил, что на изображении он, как и не верил, что рядом с ним — Антон. Льва тряхнуло, когда Елена вошла в сеть и прочитала сообщение. И вовсе залихорадило, когда она начала отвечать. Плечо крепко сжала теплая рука Горячева.
«Вам пиздец. Обоим. Я еду», — ответила Богданова и вышла из сети. Лев оглянулся на Антона.
— Ну… Пускай приезжает, — усмехнулся тот и снова опустил взгляд в отпечатанные на пузырьках диалога слова. — Если что, как самый настоящий говнюк, буду драться с женщиной…
— Да ну, — улыбнулся Лев. Вдруг стало легче. — Это вечная война между братьями и сестрами. И самые сильные полегли в этом безбожном сражении… — Он задумался, выключив телефон в объятии ладоней. В потемневшем экране отразилось собственное лицо, все еще хранившее следы побоев. — Антон, у меня еще много скелетов в шкафу. А что если… Что если ты возненавидишь меня, пока найдешь их все?
Горячев выдохнул и улыбнулся одними уголками губ, — его лицо тоже отразилось в черном зеркале. Он подвинулся ближе к Богданову и привалился виском к его плечу.
— К нам еще в конце прошлого года ходил заниматься борьбой парень… В общем, нормально ходил, и обученный был уже. Но мы как-то болтали в раздевалке и общались, мол, кому зачем такие навыки боя, какие цели на будущее. А он ответил: «Чтобы гопникам давать в морду, когда доебутся». Мы спросили, мол, а чего, какие проблемы… Он, видимо, за права свои стоял и все такое, но сказал прямо, что у него район не очень хороший, плюс там все про всех знают, а он, мол, нетрадиционной сексуальной ориентации. Ну и за год из сладенького мальчика решил уже куда-то подтягиваться… Мы ничего не сказали в тот раз, — Антон прикрыл глаза. — Но когда у нас были спарринги — ну, мы же опытнее уже были, я и пара там приятелей… Короче, не отбился он от «гопников». И мы этим его затравили. Он держался, вроде, месяц, с ноября по декабрь. Но если он хорошо стоял и даже где-то давал сдачи, мы его просто укладывали. И в раздевалке укладывали. В синяках уползал. Потому что недомужик. Хотя тренеру ничего не сказал, да и терпел реально. Или еще мы его заламывали и издевались, это же тактильное дерьмо — мол, нравится, когда чей-то член в сантиметре от задницы? Хороший взрослый парень Горячев, а?.. — он хмыкнул. — Хотя тот пацан нормальный был. Ну… Нормальный. Просто сказал нам все. И все…
Лев ощутил, что его ноша от чужих душевных камней внезапно становится легче — уравновешивается. В квартире было тихо, но по-доброму тепло. А еще теплее — от присутствия.
— Частая история. С такими как я, — усмехнулся Богданов. — Ладно, видишь, как карма сработала. Сначала ты издевался над геем, теперь гей издевается над тобой. Горячев, может, ты нихрена не любишь, может, это стокгольмский синдром?
