– Речь идет о месье Ардекуре.
– Ах… этот бедный Ардекур… какой плачевный финал… С его стороны, это недостойный поступок… Я бы никогда не подумал, что он способен на такое! Что бы вы, собственно, хотели о нем узнать, месье?
– Просто, были ли на его счету деньги или он был закрыт.
– Закрыт? Нет, это вовсе не в правилах наших клиентов. Но, тем не менее, я сейчас же запрошу сведения о счете месье Ардекура.
Он нажал на кнопку, и в кабинете появилась персона неопределенного возраста, меньше всего похожая на тот тип женщин, к которому мы обычно относим секретарш.
– Будьте любезны, мадмуазель Матильда, проверьте счет месье Ардекура.
– Хорошо, господин директор
Она выскользнула из кабинета, словно тень. В ее отсутствие я попытался расспросить директора о состоянии дел Ардекура, стараясь включать в свою речь как можно больше вежливых фраз:
– Не знаете ли вы случайно, месье, имя нотариуса, который занимался капиталами Ардекуров?[5]
– О, конечно! Этим занимался метр[6] Гажубер Он живет на улице Сен-Жан. Если вам нужно о чем-то справиться у него и если это не очень личное, можете позвонить из моего кабинета, господин комиссар, пока мадмуазель Матильда принесет нужную справку.
– Вы весьма любезны, месье директор, и я с удовольствием воспользуюсь вашим предложением.
Владелец кабинета по селектору попросил кого-то из служащих связать его с нотариусом. Как только это было сделано, он после многочисленных приветствий объяснил суть дела. Затем передал мне трубку.
– Алло, метр Гажубер?
– Да, я.
– Метр, вас беспокоит комиссар Лавердин из Национальной Безопасности.
Да, слушаю
– Метр, я прошу вас ответить, не знаете ли вы о крупных долгах вашего покойного клиента, месье Ардекура?
– У Ардекура? Долги? Ну, месье комиссар, сразу видно, что вы его не знали. Нет, уверяю вас, у моего клиента, месье Анри Ардекура, никогда не было ни единого долга и ни единого не оплаченного векселя Этого вам достаточно?
– Вполне, метр, благодарю вас.
Едва я положил трубку, как вошла мадмуазель Матильда и протянула директору лист бумаги Он взглянул на него.
– Так я и предполагал. Счет месье Ардекура на сегодняшний день составляет 30 223700 старых франков.
Когда я возвратился в комиссариат, Дюруа сказал, что звонил какой-то Понсе и просил меня ему перезвонить Интересно, что хотел поведать мне этот человек?
– Алло, месье Понсе?
– А! Месье комиссар, я по поводу тех бумаг, что вы мне показывали.
– Да, и что же?
– Кто-то их отпечатал на машинке.
– Конечно же, месье Ардекур.
– Это невозможно
– Но почему?
– Потому, что месье Ардекур никогда не умел печатать на машинке. Думаю, что он даже никогда и не пробовал.
– В таком случае, кто же пользовался машинкой "Руаяль"?
– Я. О, я вовсе не силен в этом и чаще всего печатаю одним пальцем, но иногда и это выручало. Если случались вещи более серьезные, мы обращались к профессионалам.
– Вы действительно уверены, месье Понсе, что месье Ардекур никогда не умел печатать на машинке?
– Абсолютно уверен, месье комиссар.
Я уже собирался повесить трубку, как в голову мне пришла одна идея:
– А мадам Ардекур?
– Она? Да. Кажется, это когда-то даже было ее профессией. Но месье Ардекур никогда не прибегал к ее услугам. Он не хотел посвящать жену в свои дела.
– Спасибо, месье Понсе, и до свидания.
Итак, Ардекур сам не печатал этих бумаг… Можно было предположить, что на скачках играла его жена? Но в таком случае она прятала бы свои бумаги у себя, а не у мужа. И зачем бы ей было нужно играть в тотализатор, если муж и так дарил ей все, что она хотела? Учитывая все это, во мне родилось подозрение, что кто-то хотел, чтобы я нашел эти бумаги.
Я позвонил Ретонвалю и поставил его в известность о найденном документе. Он сразу же сказал, что его уверенность начинает колебаться. В свою очередь, я ответил, что тоже начинаю путаться в этом деле.
– Меня смущает то, господин Главный комиссар, что кража двадцати миллионов, в которой больше нельзя сомневаться, была совершена, очевидно, кем-то из близких Ардекура, хорошо осведомленных о его делах. Поэтому месье Понсе, как мне кажется, остается вне подозрений.
– А девушка?
– Девушка…
– Мадмуазель Ардекур?
Я подпрыгнул от неожиданности:
– Мишель Ардекур!
Месье Ретонваль сухо заметил:
– Вы что же, никогда не слышали о детях, которые убивают своих родителей?
– Да, но все же…
– В уголовных делах, дорогой коллега, не бывает "все же"!
– Но зачем ей убивать отца и мачеху, которые ей ничем не мешали?
Месье Ретонваль проворчал:
– Возможно, они ей мешали самим своим существованием.
– Но, месье Главный комиссар, Мишель Ардекур – разумный образованный человек. Она прекрасно понимает, что в случае, если она возьмет эти двадцать миллионов, то именно ей же и придется их возвращать из своего наследства.
– Да, на первый взгляд это действительно кажется абсурдным… Узнайте еще вот что: застраховал ли свою жизнь Ардекур.
* * *
Поже почти сразу же ответил мне по телефону, что месье Ардекур был застрахован в компании "Бьенфезане", что по улице Дезире.
Я нарочно старался не обращать внимания на оскорбительные по отношению к Мишель Ардекур предположения Ретонваля, но чувство смущения все больше овладевало мной. Я позвонил в компанию "Бьенфезане". Ее директор на другом конце провода попросил меня сначала повесить трубку, чтобы самому перезвонить, и таким образом проверить, действительно ли я служу в полиции. После того, как это было сделано, я узнал, что Ардекур застраховал свою жизнь на двадцать пять миллионов и сделал это уже достаточно давно. Эту сумму должна была унаследовать Элен Ардекур, в случае же и ее смерти указанные деньги переводились на имя Мишель Ардекур. Меня охватило чувство глубокой пустоты внутри меня, и мне даже показалось, что я снова слышу скрипучий голос Главного.
– Есть люди, убивающие отца и мать по менее веским причинам, чем эта.
Взяв себя в руки, я отправил Даруа в Лион, для того, чтобы выяснить, где была Мишель в тот самый день.
* * *
Фажа, занявшие место мадам Триганс в баре-ресторане, все еще сохраняли деревенский вид. Муж был большим и рыжим, с огромными плечами лесоруба. Жена имела приблизительно ту же комплекцию и производила впечатление женщины, только что подоившей корову. Они были весьма симпатичной парой. Оба еще не успели приобрести городских привычек: их беспокоило буквально все, и они были совершенно бесхитростными. Когда я им рассказал о краже двадцати миллионов, их реакция была моментальной:
– Неужели мы должны платить еще раз?
Я их успокоил, и это принесло им заметное облегчение. Семейство Фажа оказалось вне всяких подозрений,– следовательно, мне необходимо было либо расширять, либо сузить круг поисков. Я предпочитал расширить его, так как сужение означало бы принятие версии виновности Мишель Ардекур. От одной мысли об этом мне становилось не по себе. Но если она была виновна, то зачем же было приходить ко мне и настаивать на версии убийства? Ей было бы достаточно сказать, что в последнее время отец подавал признаки нервозности, и в девяти случаях из десяти дело было бы закрыто. Она же изо всех сил старалась доказать, что произошло именно преступление. Воспоминание об этом успокоило меня. Конечно, существовало это непонятное чувство, которое она питала к Пьеру Вальеру… Но это еще раз доказывало, что она была обыкновенной женщиной. Мысль о том, что Мишель Ардекур могла быть убийцей своих родителей, была для меня невозможной.
Чтобы очистить свою совесть, я решил еще раз отправиться на улицу Руайе.
Когда Мишель открыла дверь, я сразу же понял, что она кого-то ждала. Увидев меня, она разочарованно сказала:
– А, это вы…
Ее разочарование было болезненным для меня:
– Извините, что побеспокоил вас в такое время, мадмуазель, тем более, что я даже точно не знаю, зачем пришел.
Она удивленно посмотрела на меня:
– Вы не знаете…
– Это может показаться вам мальчишеством, но мне вдруг пришла в голову мысль, что я вам нужен. То есть, извините,– нужна моя помощь.
Она прошептала:
– Входите.
Закрыв дверь, Мишель прислонилась к ней.
– У вас удивительная интуиция, месье комиссар, хотя я и была уверена, что этот вечер проведу одна.
– Одна? А месье Вальер…
– Он не пришел.
Она сдерживалась изо всех сил, но все-таки расплакалась.
Это выбило меня из колеи. Неуклюже, стесняясь, я взял ее за плечи:
– Мадмуазель, что случилось?
– Простите меня за эту минутную слабость, господин комиссар. Но после всего, что произошло, на меня обрушился еще один удар, очевидно, наиболее жестокий,– разрыв с Пьером.
