У Гульнова и Тимонина лица так и вытянулись. Ну и ну! Вот это подарочек!
Шрамко выдвинул ящик стола и передал Климову колоду карт:
— По двадцать пять рублей. Но качество отменное.
— Подарки для придурков! — скаламбурил Андрей и придвинулся к Климову. Тимонин тоже наклонился над столом.
Да, на игральных картах вместо червовой дамы была Комарницкая. Лицо, шея, груди. Все как полагается. Глубокая цветная фотография.
Вот тебе и Костыгин, чувствительная натура, лирик- пейзажист.
Глаза у Комарницкой блаженные.
— А «снежком» она не баловалась? — имея в виду морфий, спросил Гульнов, намекая на профессиональный доступ убитой к наркотикам, и Климов отметил про себя, что его помощник довольно быстро схватывал все то, что он лишь хотел выразить. А жаргонные словечки — это от молодости. Потом надоест.
— Это идея, — сказал Климов. У него совсем выскочило из головы, что убитая была близка к наркотикам. Спрашивая себя, как он мог так лопухнуться, не учесть этот момент, он посмотрел на Шрамко, но тот с грубоватой теплотой в голосе лишь фыркнул:
— Вот где у меня сидят ваши идеи! — и похлопал себя по загривку. — Идите, знакомьтесь.
Задержанный производил жалкое впечатление. Большие уши, тощая шея, ребристая грудь с выпирающими ключицами. Затравленно-испуганный блудливый взгляд. Есть такой сорт людей: пришей-пристебай.
Он разбито, скособоченно дошлендал до предложенного стула и, прежде чем сесть, зачем-то оглянулся на конвойного.
«Наркоман», — заподозрил Климов.
Гульнов отошел к окну, сбоку рассматривая сутулого, а точнее, горбатого «офеню», как он метко окрестил глухонемого.
Тимонин приставил стул к столу, закинул ногу на ногу.
Подождали переводчика.
Как только он пришел, начали допрос.
Сначала «офеня» сидел с самым удрученно-кислым видом, лупил свои зенки по сторонам и непонимающе вертел головой. Поскольку слышать он не слышал и говорить не мог, обиженный природой-матушкой, вполне естественно было ожидать такой прелюдии.
Выложив на стол колоду карт, Климов в упор посмотрел на сгорбившегося перед ним глухонемого. По всему видно, что тот с тупым упрямством будет отпираться. Лгать, хитрить, изворачиваться. Делать вид, что он утюг и ничего не понимает. Старая, как мир, игра. И ей надо было сразу положить конец.
Вытащив из колоды карт червовую даму, Климов протянул ее глухонемому:
— Кто эта девушка?
Тот боязливо сунулся вперед, но в тот же миг отдернул руку и обратился взглядом к переводчику, противно хмыкнув: я, мол, тут при чем?
И Климов жестко, напрямую рубанул, держа перед собою карту:
— А при том, что нашли мы ее убитой! Это ясно?
От Климова не ускользнуло, как напрягся Андрей, несмотря на внешнее свое спокойствие. Достаточно было увидеть его пальцы, сцепленные за спиной. Но сейчас он думал не столько о своем помощнике, сколько о реакции «офени» на свои слова. Для себя он решил, что если и вести допрос, то только так — припирая глухонемого к стенке. Но аффектированная мимика и жестикуляция задержанного, обращавшегося ко всем сразу и к переводчику в отдельности, напоминали бред.
Допрос не получался. Глухонемой нес околесицу. С таким же успехом можно было говорить о погоде, благо она последние дни не менялась.
Тимонин вяло покривился, и Климов, перестав внимать «офене», а вернее, его переводчику, уже собрался отпустить задержанного, как до его сознания дошла тревожащая фраза: «Он свою гонку закончил, и мы вместе с ним».
— О ком это он? — забыл о своем желании прекратить допрос Климов и напряг внимание, чтоб уловить, где ложь, а где желаемая правда. Ответа не последовало.
— О ком это вы? — переспросил переводчик, но глухонемой молчал. Уставясь на деревья за окном, он весь ушел в их созерцание.
Фраза, насторожившая Климова, таила в себе что-то драматическое, из ряда вон выходящее, но что?
— Я спрашиваю, кто закончил гонку? — повышая голос и чувствуя, что едва сдерживается, он вновь потряс перед «офеней» картой. — Кто это «мы»? Кто «вместе с ним»?
Климов догадывался, что разгадка убийства близка и, не придуривайся глухонемой, они бы, переходя от одного вопроса к другому, полегонечку бы распутали клубок противоречий, намотавшихся по ходу розыска.
Но чертов «офеня» молчал.
Чтобы понимать реакцию людей, нужны не только интерес и внимание к ним, но в достаточной мере и терпение. Последнего обычно многим не хватает. Не хватало его порой и Климову. Или это ему так казалось, когда он выходил из равновесия, но сам он считал, что не хватает. Что касается Тимонина, который сидел, опираясь локтем о стол и закинув ногу на ногу, точно его в этой беседе, как и Гульнова, ничего не интересовало, то он не раз показывал другим, что такое мастер своего дела, постоянно напоминая, что самое главное в их работе — это умение владеть собой. Он был настоящим следователем — цепкая память, безукоризненная логика, хорошо развитое ощущение подвоха и способность к точно выверенным действиям. У него уже сложилось свое мнение о глухонемом и, видя, что у Климова на лице прорезается желание схватить допрашиваемого за грудки, он взял инициативу в свои руки. Если до этого допрос шел рывками, с недомолвками и путаницей, то теперь он потек по иному, более гладкому руслу. С легкой руки Тимонина, который не давал глухонемому умолкнуть, хотя особо и не нажимал, переводчик еле поспевал воспроизводить как можно правильнее речь задержанного.
— Я клянусь… конечно, я урод… вы можете меня упрятать… Вам-то что… но я не виноват. Не убивал, клянусь… зачем, зачем? Ведь я не сам… Я гад… но если бы вы знали… Это он… Зачем вы меня… А-а-а!..
Так кричат ночью в колодец, чтобы испугаться собственного эха.
Климов потер веко.
Удерживая в уме все, что выкричал «офеня», он уцепился за слова: «Пусть я подлец, но вы меня не видели». Где не видели? С кем? Когда? Почему глухонемого это так тревожило?
— Пусть ответит, где и с кем его не видели? Кто закончил гонку? Кто? Костыгин?
Разгадка была рядом, но ее трудно было ухватить.
Червовая дама с лицом Комарницкой, казалось, посмеивалась над Климовым — что возьмешь с глупого майора!
Несмотря на душившую его досаду, вызванную запирательством «офени», он не дал выхода своей горячноеги, лишь скрипнул зубами и передернулся: мразь, одно оправдание подонку, что убогий.
Тимонин придержал его: не распаляйся, не гони, и так расколем. Но глухонемой, припадочно визжа и брызгал слюной, уже валился на пол.
Упал, забился, пустил пену.
Климов терпеть не мог подобных сцен.
— Отпускай его, — сказал Тимонин. — Сейчас он невменяем. Он что-то знает за собой такое, что землю будет грызть, а нам не скажет.
— Ты думаешь, что это… он? — беря себя в руки, спросил Климов и отвел глаза от корчившегося на полу «офени». Не зря кем-то подмечено, что чем большее число людей работает бок о бок, тем тяжелее сохранить душевное равновесие.
Когда Андрей приподнял и посадил на стул безвольно присмирелого глухонемого, тот пришибленно заозирался, вздрагивая телом и прикрывал голову руками неизвестно от кого. Было ясно, что ему, действительно, сегодня не под силу давать какие-либо вразумительные показания.
Выдохнув воздух, застрявший от нервного спазма в груди, Климов уперся в стол руками и опустил голову: «офеню» надо отпускать. Тимонин прав: за глухонемым придется последить.
Не успела закрыться дверь за отпущенным на все четыре стороны «офеней» и вышедшим вслед за ним переводчиком, как принесли две телефонограммы: одну из Подмосковья, другую с Алтая. И если первая была ценна лишь той информацией, что Авдеев Ю.П. в городе Чехове не проживает, снялся с паспортного учета и уехал три года назад на Чукотку, то вторая изменила ход климовских мыслей. Пробежав несколько раз глазами текст и запомнив его про себя, Климов передал листок Андрею.
— Телефонограмма: «Сообщаем: человека, похожего на объявленного в розыск Костыгина Г.М., видели в горном районе Алтая у пещеры Кермес кулак. Начальник Горно- Алтайского ОВД. Подпись», — зачитал Гульнов.
