— Я тут расслабляюсь слегка после дальней дорожки, не желаете ли для компании?
Тот приветливо, но тоже с оттенком робости, улыбнулся:
— Да, спасибо, я бы выпил винца.
Простоватое последнее слово мало шло ко всем этим бутылкам — каждая гордилась собой.
— Что предпочитаете?
— Да я знаете... как-то...
— Утром, если вы натощак, лучше этого вот «Бордо», — приехавший снял бутылку, — вам ни один папа римский не предложит.
— А они разве пьют?
— Пфу, еще как. Ну, не напиваются, конечно, на людях.
Где-то он действительно читал про одного папу римского, который и альпинизмом занимался, и сигары курил, и по паре бутылок вина в день ухлопывал.
А какой цвет у этого терпкого «Бордо», со склона, куда вообще не допускается бездумно веселая молодежь, — в красной прозрачности проступает черное, однако лишенное мрачности и увлекающее живой глубиной.
— Пожалуйте.
Человек поставил на стол два объемных бокала, и пришедший, поблагодарив, протянул к своему руку — пожившую уже, поработавшую, с каким-то пластырем на среднем пальце правой руки. Вид аккуратный, но очень провинциальный — брюки, рубашка с длинными не по-летнему рукавами — отставного совсем фасона.
Припоминается со слов покойного — он инженер-механик из кукуевского какого-то уральского городка. Кажется, и не был здесь у брата ни разу.
И робость тут у него ко всему.
— Как там жизнь, Олег, между Европой и Азией?
— Ну, — вопрос слегка затруднил, — жизнь простая — дамба, небольшая электростанция. Бедная жизнь, — сказав это, он вдруг заспешил: — Мне-то что, брат деньги высылал, можно сказать — нужды ни в чем никакой, — отпил из бокала большим глотком и закачал головой: — У нас не то что такого вина, а вообще никакого приличного не завозят. Водку, которые вроде меня люди с деньгами, просим шоферов из центра возить.
— Народ самопальную пьет?
— Ее, самогон тоже пьют, — и, чтобы сойти с безрадостной темы, улыбнулся и произнес: — Зато рыбалка, хорошая рыбалка у нас.
— У нас на Дону тоже рыбалка. Брат к вам не ездил? Ко мне рыбачить несколько раз приезжал.
Собеседник сконфузился:
— Да неудобно было и звать-то в нашу тмутаракань. И таракань у нас в прямом смысле, я вот живу в нестаром доме, а с насекомыми этими, ну, ничего не могу поделать. — Он развел руками: — Гостиницы у нас — вообще никакой.
— Да, затюкали Россию.
Человек еще подумал о том, что этот вот рядовой инженер лишился теперь постоянного источника денег, и, наверное, боится. Не похож он на баталиста, там, конечно, наступательную политику ведет шустрый Аркадий с женой. Что-то про нее говорил покойный, как-то назвал... «эксквизитная штучка»... закончила московский университет... сам-то Аркадий тоже простой инженер, только переключился за дядины деньги на бизнес.
Вино стало приятно греть.
Что у них за баталии и на какой стадии, у этого Олега спрашивать неудобно. Надо будет спросить напрямую именно у племянника. Не про торговлю за свои доли, разумеется, а сколько времени они собираются держать вот такой запертой ситуацию с похоронами.
Впрочем... мысль мелькнувшая показалась заманчивой — в город сейчас поехать, знакомых кое-кого повидать, и даже вот — зайти в родную прокуратуру. Он, кстати, ведь теперь даже долларовый миллионер. Ну, на некоторые рожи взглянуть теперь особенно любопытно.
— Леша, я в город поеду. А, Мака-ар!
— Здравствуйте.
Вот бывают славные лица, что в них, а приятно смотреть.
— Здравствуй. Отчего хитро улыбаешься?
— Жду, когда вы про телят меня спросите.
— И спрошу!
— Он теперь, Сергей Петрович, огромный телятник купит. Вас отвезти в город или сами поедете? Вон, хотите, на Мерседесе?
— Нет, Леш, я принял слегка.
— С нашим номером не остановят.
— Нет, спасибо, прогуляюсь до трассы, там меня подвезут.
— Позвоните из города, если что.
— Не беспокойся, к вечеру возвращусь. Слушай, Олег этот — не был здесь вроде ни разу?
— Не приезжал. А племянник с двоюродным братом в последние месяцы чаще прежнего наведывались.
Зима — лето, хорошо всегда летом, разрешительное оно, вседозволяющее. А ничего про него всерьез не написано, только про жниц у кого-то и про ос. Нет, впрочем, у Митяева сказано: «лето — это маленькая жизнь» — нежно сказано. И морда тоже приятная, хотя не похожи они с Макаром... А осень — зима, тут любят — «очей очарованье», «крестьянин торжествуя»... Однако вот странно — «его лошадка снег почуя, плетется рысью как нибудь», рысь — это ж бег, даже если слабенькая лошадка рысью идет, человек бегом еле рядом удержится, а если здоровый рысак... К тому же еще «плетется», рысью плетется, бежит и плетется... а крестьянин при этом торжествует?.. Нет, ну дикая какая-то сцена!.. А попробуй, скажи. Пушкин! Словно гвоздем прибьют... Или, в школе еще мучило: «Счастлив, кто посетил сей мир в его минуты роковые». Ка-ак сказать! Смотря где в тот момент находился... Чье это? Тоже Пушкина?..
— Девушки, извините, пожалуйста. Вы образованные, «Счастлив, кто посетил сей мир в его минуты роковые» — кто написал?.. Тютчев?.. Хм, я слышал, тихий был человек, кабинетный. А сами вы как относитесь? ... Не к Тютчеву, нет, а чтобы в мире при вас прямо наступили роковые минуты?.. К тому и идет?.. Но не хотелось бы все-таки?.. Да, совпадает. Спасибо, я проверял свои детские впечатления.
Вон трасса видна. И машины снуют.
Белобрысый Макар приспособился на скамейке в тени рядом с начальником.
Тот осведомившись сначала, сидит ли их третий в «служебке», пообдумав что-то, спросил:
— Значит, этот двоюродный брат сказал, что продаст тут все?
— Ну. Так и сказал.
Старший покивал нерадостно головой:
— Кончилась наша привольная жизнь. Ты с деньгами-то что думаешь делать? Может и правда, ферму в родной деревни откроешь?
— Скот купить не проблема, а кому там работать-то, Леш. Старики, а которые не старики — пьянь, они ж не работники. Я вот... как ты сам думаешь, удобно Сергея Петровича попросить?
— К нему на работу? А почему неудобно. Я и сам, если хочешь, спрошу.
— Спроси.
Там за стеной, в соснах, застучал дятел — обычная его полуденная работа, и можно не смотреть на часы.
— Скоро обед заказывать, мне к ним сходить?
— Сходи.
Старший, продолжая что-то обдумывать, сам себе произнес:
— Или я запомнил неправильно...
Другой выжидательно повернул к начальнику голову.
— Хм, не пойму, — тот вроде как смотрел на кирпичную в тридцати метрах стену, но взгляд до нее не доходил, — утром сегодня, когда делал обход помещений, чувство появилось нехорошее.
— Какое нехорошее?
— Мы с нотариусом вчера, и с тобой вместе, вскрывали сейф, так? Делали опись.
— Так. Ключ ты отдал нотариусу.
— А когда нотариус опечатывал сейф, он, я заметил, сдвинул слегка кружочек, что закрывает вход для ключа.
— Крышечку эту?
— Да. Ну, не сильно сдвинул, градусов на десять-пятнадцать.
— Я не заметил.
— Ты в стороне стоял. А сегодня смотрю — кружок стоит ровно-ровно. — Он повернул голову к подчиненному: — Я пробовал, винт там тугой, сам кружок не сползает.
— Ну мало ли, за ночь...
— А что, у нас колебание почвы было? И в хозяйственном блоке что-то не так, факт — побывал кто-то.
— Там красть-то особо нечего.
— Там нечего. А к сейфу — вот ощущение просто — подход был, хотя и не получилось. — Он посмотрел теперь очень значительно: — Может быть, это был пробный подход?
— А дверь в помещенья хозяина?
— Макар, тот замок специалист откроет булавкой. — И недобро сощурил глаза: — Не нравится мне эта компания. Ты, когда пойдешь, похитри там.
— Как похитрить?
— Прислушайся. Будет возможность, застрянь, как вчера вечером, в зимнем саду. Ты ж в разведбатальоне служил, сориентируйся на местности, пластун.
Вечером с трассы на дорогу к коттеджам свернул перед ними фургончик-газель и так и ехал впереди их такси до самых ворот.
Там он, не задерживаясь, шмыгнул в раскрывшиеся ворота, а пассажир, остановив водителя, начал расплачиваться. Чаевые соответствовали этому известному всем загородному месту, хотя человек подумал, что раньше бы никогда столько не дал.
Фургончик — что бы он значил — привлек внимание.
Впрочем, приехавший понял, не успев дойти до дверей, — время давно вечернее, транспорт, не иначе, из ресторана.
И кстати, днем он перекусил лишь слегка, а вначале вечера посидел недолго у одного из прежних коллег-приятелей, заехав на чашку чая, — скромно на кухне, да и негде было сидеть в двухкомнатной квартире — жена пожилая, приболевшая чем-то, дочь с пятилетним снующим ребенком — отвык он такого неказистого быта с одеждой на спинках стульев, усталыми от пользования вещами, общей во всем не радости и не ожидания.
