Шибаев рассматривал капитана Кука со смешанным чувством досады и неловкости – нелепая тощая фигура, закутанная в черный плащ с золотыми эполетами, увенчанная скалящимся черепом в треуголке. В глазницах черепа, как угли, тлели красные огоньки.
– Смотри, – сказал Грег и помотал перед черепом рукой. Капитан Кук снова задергался и захохотал. – Полный абзац!
…Дом спал. В небольшой гостиной, куда Шибаев заглянул по дороге, неярко горел торшер и сидела перед негромко работающим телевизором седая крупная женщина в красном халате. На экране прыгала певица с микрофоном, в трусиках и ботфортах. «Гришенька, почему так поздно? Я беспокоилась», – она поднялась им навстречу, всматриваясь в Шибаева. «Ма, ну что ты придумываешь, – сказал Грег. – Я уже большой мальчик. Это – Саша, мой друг». – «Ты должен был позвонить, – сказала женщина. – Юрочке завтра к восьми нужно быть в офисе, я поставила тебе будильник. Здравствуйте, Саша». Шибаев молча поклонился. «Мы пойдем, ма, устали до чертиков, спокойной ночи», – ответил Грег, целуя мать в лоб и стараясь при этом не дышать. «Вы ужинали?» – спросила женщина. «Ужинали, не беспокойся, ма, – ответил Грег. – Спокойной ночи».
Они поднялись на второй этаж по скрипучей лестнице. Грег открыл одну из четырех дверей, включил свет и сказал: «Комната для гостей, Саша. Будь, как дома. Спокойной ночи». Закрыл дверь, и Шибаев остался один.
Комната была маленькая, какая-то необычная, вероятно, из-за белых стен и белой мебели. Широкая кровать посередине под розовым атласным покрывалом с горой подушек, белые тумбочки с обеих ее сторон, белый комод с золотыми ручками – производили впечатление кукольных. Изящное гобеленовое кресло в углу спальни, круглые китайские, розовые с белым, коврики у кровати и комода, длинная полка над комодом с фотографиями детей в серебряных и золотых рамочках, со стеклянными и фарфоровыми зверушками и темно-розовые шторы на окне завершали картину.
Шибаев с опаской шагнул – бело-розовый мир казался хрупким – и осторожно уселся в кресло. Он чувствовал себя чужеродным в этом жеманном мирке и думал, что в гостинице ему было бы удобнее. Даже досада появилась против Грега. Комната освещалась неярким светом торшера в стиле ретро, разумеется, розового…
В ванной комнате тоже преобладала розовая гамма – полотенца, занавеска для душа, коврик. Даже туалетная бумага была розовой. При виде этой бумаги Шибаев усмехнулся. Он разделся, бросил несвежую одежду на пол и открутил краны душа.
Он стоял под тугими струями, попеременно горячими и холодными, думая, что люди действительно вышли из воды, иначе почему мы испытываем такое чувство комфорта и радости узнавания, возвращаясь в воду? Он вытерся розовым полотенцем, обернул его вокруг бедер. Босиком подошел к окну, постоял нерешительно, не представляя, принято здесь открывать окна или нет, и все-таки открыл. Холодный воздух медленно вполз в комнату – в природе похолодало и прояснилось. Он выглянул и увидел капитана Кука, стоявшего в засаде под кустом. Треугольная его шляпа отбрасывала острую тень на плиты дворика. Конфетные домики спали, ничто не нарушало безмятежной ночной тишины.
Шибаев постоял немного у окна, вдыхая резкий, как сельтерская вода, воздух. Потом снял с кровати покрывало, сложил, как сумел, отнес на кресло. После чего с наслаждением вытянулся на свежих простынях, оказавшихся почему-то белыми, а не розовыми. Электрические часы на комоде показывали два.
Перед тем, как провалиться в глубокий черный колодец сна, он вспомнил сине-зеленую беззубую рекламу матрасов на крыше дома напротив окон Лили…
…Ему снилась Инга… Сон был черно-белый, сумеречный. Инга пыталась открыть дверь, но она не открывалась. Он видел ее почему-то изнутри дома, через толстую стеклянную дверь, видел отчетливо каждую черточку и деталь ее лица – крошечные морщинки в уголках рта, родинку над верхней губой справа, тонкий нежный пушок на щеках… Инга дергала ручку, стучала кулачками, кричала что-то… Волосы ее растрепались, на лице было написано отчаяние. Потеряв надежду войти в дом, Инга села на крыльцо. В поникших плечах, опущенной голове, даже в сумочке, брошенной рядом, было столько горя, что у Шибаева оборвалось сердце. Почему-то он не мог открыть дверь, не мог выйти из дома и впустить Ингу… Только смотрел, отделенный от нее стеклянной стеной. Инга медленно, словно услышав его мысли, обернулась и посмотрела прямо ему в глаза. И Шибаев вдруг понял, что это не Инга, а чужая женщина. Женщина, которой он никогда в жизни не видел…
В четыре очнулся мобильник, предусмотрительно оставленный на тумбочке у кровати. Звонил Заказчик…
Ничего утешительного он Шибаеву не сообщил. Сказал, что «работает по вопросу». Кое-какие зацепки есть, но нужно подождать день-другой. Спросил, как дела. «Жив пока», – ответил Шибаев. «Ты где?» – спросил Заказчик. «Пока на Брайтоне», – сообщил Шибаев. «Ты бы пока, это самое…» – начал было Заказчик, но замолчал. «Утром ухожу, – сказал Шибаев. – Так получилось…»
Заснуть ему больше не удалось. Он лежал, глядя на сереющий прямоугольник окна, заставляя себя не думать об Инге. Ночью человек превращается в пессимиста – видимо, сказывается отсутствие солнца. Тревоги и страхи оживают в темноте, и можно додуматься до чудовищных вещей. Мысли Шибаева были далеко не оптимистичными. Если Инга бросила его – а иначе то, что произошло, не назовешь, то чего он, собственно, ожидает от встречи? Однозначного ответа на этот вопрос у него нет. Вернее, никакого нет. Он подыхал от желания увидеть ее, а там хоть трава не расти. Еще раз увидеть и испытать мгновенную радость, исторгая из себя вопль или рыдание. И дальше что? Александр, сказал он себе, вытри сопли и посмотри на вещи трезво. Ты думаешь, она вернется? Оставит ради тебя Америку? Выберет любовь? А ты согласишься на подобную жертву? И будешь всю оставшуюся жизнь из шкуры вон лезть, чтобы она, не дай бог, не пожалела ни о чем?
Адвокат Алик Дрючин отбил свою вторую жену у одного бизнесмена с немереными бабками, сходил с ума от любви и каждый раз, когда молодая жена вспоминала, как отдыхала с прежним мужем на Канарах или Багамах, рвал на себе волосы, так как не мог обеспечить ей того же. «Ши-Бон, – говорил пьяный Алик невнятно, – не вздумай платить за любовь бабками, этими… Канарами, или брюликами! Это без… без-нрав-стве-нно, понимаешь? Любовь ничего не стоит, ее нельзя купить. У нее, как у пташки крылья… Понимаешь? А то, что можно купить, – туфта, а не любовь! Ты можешь купить секс, комфорт… тело – пожалуйста, покупай и пользуйся на здоровье. Но не называй это святым словом «любовь»! И если ты, Ши-Бон, подыхаешь от любви и платишь ей за любовь бабками и материальными благами – ты, Сашка, пацан! И совершаешь большую ошибку, понял? Лучше сразу сваливай. Делай ноги или уползай – как сумеешь, а то финита! Пропадешь. Я, как последний дурак, последняя сволочь пропал, хотя опыта мне не занимать, сам знаешь. Или она принимает тебя, Саша, таким, как есть, или нет… Ты ей ничего не должен! Любовь – дорога с двусторонним движением, понял?»
История с Дрючиным закончилась тем, что его жена вернулась к прежнему мужу, который ее, правда, поколачивал, но был не в пример богаче Алика. А тот после этого запил. Заходил с бутылкой к Шибаеву и изливал душу.
К сожалению, мы не учимся на чужих ошибках. Или к счастью – так как ошибки часто украшают жизнь. Кого спасли чужие советы? Особенно, когда дело касается любви? Каждый тащит этот крест сам. Разум был против встречи с Ингой. И обида была. А сердце ныло, и надежда тлела.
Так ни к чему и не придя, Шибаев задремал и проснулся снова от стука в дверь и бодрого голоса Грега в коридоре: «Сашок, гет ап! Подъем! Завтрак на столе!» После чего он сам ввалился в розовую комнату и непринужденно уселся на кровать. «Юрку надо отвезти в Манхэттен, у него митинг в офисе. Мама тоже едет. Она всегда с ним ездит. Могу и тебя закинуть».
Шибаев умывался, а Грег стоял в дверях ванной и рассказывал, что мама собирается в Гуггенхейм-музей посмотреть выставку «Россия». Картины из русских музеев. Оттуда они заедут за Юрочкой и – домой.
Шибаев достал из торбы свои новые вещи. Надел бордовый свитер и бежевый пиджак с замшевыми локтями. «Полный абзац, – одобрил Грег. – У Зиновия классные шмотки. Пошли!» – «Слушай, – вспомнил Шибаев, – я даже цветов не купил, не подумал. Где можно купить?» – «Поблизости нигде. По дороге приобретешь». – «Напомни, как зовут родителей?» – попросил Шибаев.
Он вошел в столовую, испытывая неловкость, – свалился людям на голову. Столовая прилегала к кухне – по сути, она была ее продолжением. Середину занимал громадный овальный стол с серой мраморной столешницей и большие плетеные кресла с подушками на сиденьях. Хозяйка возилась на кухне. За столом сидел небольшой, очень худой старик в кипе.
