— Но, Кейес, мы не можем себе этого позволить.
— Почему нет?
— Кейес, мы уже проходили этот урок миллион раз, каждая страховая компания проходила. У нас выработалась определенная практика. Против нее идти нельзя. Это дело полиции. Мы можем, конечно, пойти навстречу полиции, помочь ей, если найдем чем. Если вдруг нападем на какую-то интересную информацию, то передадим полиции. Если возникнут какие-то подозрения, можем поделиться с ней. Мы имеем право предпринять любой разрешенный законом шаг, все, что угодно, но не это…
Он замолчал. Кейес подождал немного, но продолжения так и не дождался.
— А что здесь противозаконного, мистер Нортон?
— Ничего. Это вполне законно, но неправильно. Мы сразу попадем под обстрел. Мы останемся безоружными, беззащитными, если ошибемся. В жизни ничего подобного не слышал! Это тактически неверно, я имею в виду.
— Зато стратегически верно.
— У нас своя стратегия. Стратегия древняя, выработанная десятилетиями, и против нее не попрешь. А если действительно самоубийство? Тогда в удобный для нас момент мы получаем подтверждение нашим подозрениям и таким образом себя обезопасим. И дело миссис Недлингер доказывать, что это не так. Вот что я хочу подчеркнуть. И поверьте мне, сидя на бочке с динамитом, я вовсе не хочу попадать в положение, когда нам придется взять всю тяжесть доказательств на себя.
— Так значит, вы не собираетесь предпринимать против нее никаких действий?
— Пока нет, Кейес, пока нет. Может, чуть позже. Не знаю. Но пока есть возможность придерживаться нашей обычной политики, я не собираюсь вести себя иначе.
— Но ваш отец…
— Он поступил бы точно так же. Я как раз о нем подумал.
— Нет, он поступил бы иначе. Старина Нортон использовал бы этот шанс.
— Но, в конце концов, я же — не он.
— Дело ваше…
На слушание в суд я не пошел. Нортон и Кейес не пошли тоже. Ни одна страховая компания не захочет дать знать суду, что покойный был застрахован. Но мы послали туда двух следователей, вернее, соглядатаев, которые внешне ничем не отличались от остальной публики и сидели вместе с газетчиками. От них мы и узнали, что произошло. Свидетели, все до единого, выступили со своими показаниями и идентифицировали тело: Филлис, оба кондуктора, носильщик, проводник, два пассажира, полиция и этот тип по фамилии Джексон, который все твердил, что я пытался избавиться от него. Суд вынес следующее заключение: «…вышеупомянутый Герберт С. Недлингер погиб в результате перелома шейных позвонков вследствие падения с поезда около десяти часов вечера третьего июня, причем падение произошло при неизвестных суду обстоятельствах». Нортона это удивило. Он ожидал, что вердиктом будет самоубийство. Меня же — нисколько. Самый главный свидетель не проронил на суде ни слова: я еще задолго до всей этой истории крепко-накрепко вбил в голову Филлис, что он должен там присутствовать, поскольку ожидал, что всплывет вопрос о самоубийстве. Этим главным свидетелем был священник, которого она попросила сопровождать ее, чтобы заодно обсудить все детали по организации похорон. А когда суд видит, что на повестке дня похороны в освященной могиле, то вне зависимости от того, глотнул ли покойник яду, перерезал себе глотку или сиганул с пирса, наверняка будет вынесено заключение: «…при неизвестных суду обстоятельствах».
* * *
Выслушав соглядатаев, Нортон, Кейес и я снова удалились на совещание, на этот раз — в кабинет Нортона. Было около шести. Кейес пребывал в самом кислом расположении духа. Нортон же, разумеется, был огорчен, однако пытался сделать вид, что поступил он тем не менее правильно.
— Ну, Кейес, хуже не бывает?
— И быть не может.
— Что теперь?
— Теперь? Идем проторенной дорожкой — устроим ей засаду. Я откажу ей в выплате по иску на том основании, что несчастный случай не доказан, и заставлю ее подать на нас в суд. А там посмотрим.
— Ничего у вас не выйдет. Дело швах.
— Знаю, что швах. Но поступлю именно так.
— А почему именно теперь?
— Я еще раз переговорил с полицией. Сказал, что мы подозреваем убийство. Они тоже сначала подозревали, но затем передумали. Обмозговали все хорошенько и решили, что нет. У них, Кейес, тоже есть справочники и таблицы. Они знают, как совершаются убийства. Какими способами. И сроду не слыхали, чтобы кто-то убил или пытался убить человека, выбросив его из хвостового вагона медленно идущего поезда. Словом, точь-в-точь повторили ваши слова. Как может убийца быть уверен, что сброшенный человек погибнет? А вдруг не погибнет, а только ушибется, что тогда? Нет, они твердо уверены в несчастном случае. Странный, дурацкий, но все же случай, и не более того.
— А они допросили всех, кто был в поезде? Не нашелся ли там хоть один человек, знакомый с женой Недлингера? Господи, мистер Нортон, только не говорите мне, что они не проверили и этот вариант. В поезде должен был быть кто-то. Это я вам точно говорю.
— Они пошли еще дальше. Они допросили проводника открытой платформы. Его место на узкой скамейке в тамбуре, прямо у двери. И он абсолютно уверен — никого, кроме Недлингера, там не было. Потому что, если бы кто-то проходил, ему бы пришлось посторониться. Он помнит, как вышел Джексон минут через десять после того, как тронулся поезд. Он помнит, как мимо него проходил инвалид на костылях. Он помнит, как Джексон вернулся с портфелем и как он вернулся второй раз. Джексон не сразу сообщил об исчезновении пассажира. Он решил, что Недлингер пошел в туалет или куда-нибудь еще, и только около полуночи, уже собираясь лечь спать, он сказал об этом проводнику, так как у него остался портфель, в котором, как он думал, находится билет Недлингера. Минут через пять в Санта-Барбаре проводник получил телеграмму от начальника парковых путей в Лос-Анджелесе и уже только тогда конфисковал багаж Недлингера и начал записывать имена свидетелей. Там никого не было. Бедолага свалился с платформы, вот и все. Мы проиграли. Это несчастный случай.
— Если несчастный случай, почему тогда вы отказываетесь ей платить?
— Погодите минутку. Я рассказал, что думаю. И что думает полиция. Но есть целый ряд деталей, говорящих в пользу самоубийства.
— Ни одной.
— Достаточно, Кейес. Достаточно для того, чтобы направить дело в суд, и пусть решают. Возможно, я ошибаюсь. Полиция тоже может ошибаться. И до начала слушания дела нам надо собрать как можно больше фактов. Вот такой у меня план. Пусть суд решает, и, если решит, я уплачу ей с радостью. Но так просто дарить эти денежки я не собираюсь.
— Все, конечно, правильно, если подозревать самоубийство.
— Там видно будет. Посмотрим.
— Что ж, посмотрим.
* * *
Я последовал за Кейесом в его кабинет. Он включил свет.
— Он посмотрит!.. Я вел слишком много дел, Хафф. И вот когда провернешь их миллион, то чувствуешь, сам не можешь объяснить почему, но чувствуешь… Это убийство… Ну допросили они проводника, ладно. Никто из вагона не выходил. А может, кто-то заскочил туда снаружи, как знать? Откуда они могут знать?
Он замолк, взглянул на меня и начал рычать и чертыхаться, как полоумный.
— Я же говорил вам! Я же говорил, надо было сразу припереть ее к стенке! Арестовать, не дожидаясь этого идиотского слушания! Я же говорил!..
— У тебя есть версия? — Сердце мое бешено билось.
— Не было его в поезде! Сроду не было! — Он орал и бил кулаком по столу. — Он не садился в этот треклятый поезд! Кто-то взял его костыли и сел вместо него. И конечно, этому выродку надо было избавиться от Джексона! Ведь его не должны были видеть живым, после того как проехали место, где подложили тело. А теперь против нас эти идиотские опознания, данные под присягой…
— Эти… что? — Я понимал, что он имеет в виду. Я рассчитывал на опознание с самого начала и именно поэтому принял все меры, чтобы никто из присутствующих в поезде не мог меня как следует разглядеть. Я все рассчитал — костыли, повязка на ноге, очки, сигара плюс немного воображения.
— Да все эти свидетели на слушании дела. Скажи, ну разве могли они разглядеть толком того человека? Сколько они его видели? Всего несколько секунд, в темноте, три-четыре дня назад. И вот инспектор поднимает над покойным простыню, вдова говорит: «Да, это он». И конечно же, все они твердят вслед за ней, как попугаи: «Он, он…» А мы-то идиоты!.. Если бы Нортон как следует поприжал ее, опознание и все прочее можно было опротестовать! Полиция не дремала бы, и мы могли найти выход. Но теперь!.. И он еще собирается направить дело в суд и оспорить иск! Попробуй теперь оспорить опознание. Это невозможно. Да любой законник распнет свидетелей на кресте, если они вдруг изменят свои показания. Вот к чему приводят консерватизм и косность, все это осторожничание! А еще ссылается на своего папашу… Помяни мое слово, Хафф, да Старина Нортон уже давно бы выбил из этой бабы признание. Он отдал бы ее под суд, и этой стерве уже светило бы пожизненное в Фолсоме. А мы? В каком положении оказались мы? Дело решенное, мы его проиграли… Мы его проиграли… И вот что еще я тебе скажу, Хафф. Тип, провернувший такое дельце, на этом не остановится. Он разорит нашу компанию, помяни мое слово. Следующего удара мы просто не переживем. Господи ты Боже мой! Потерять пятьдесят кусков, и все из-за тупости, полного и абсолютного идиотизма!
