— А чему, — Богданов неотрывно следил за Горячевым, прижимая его к себе одной рукой и нащупывая масло другой, — чему ты хотел бы научиться? — Лев занес найденный тюбик над плечом Антона, и блестящая масса полилась на него. — Так-то посмотрю на тебя — ты все умеешь, — рука Льва, собрав пальцами масло, повела его движение не по груди, а по спине вниз, в ложбинку между ягодиц. Тело Антона жарко откликнулось и там. Он краснел, совершенно отчетливо осознавая, что прямо сейчас мог бы привстать, выставить зад и просить больше — так Лев действовал на него. То, как яростно Горячев хотел трахаться каждый блядский день своей жизни, с новым опытом раскрыло это желание со всех сторон. Буквально со всех.
— Хочу как ты, — шепнул Антон и, облизав губы, устроил ладони на плечах Льва. Горячев разглядывал аппетитно подсвеченную, схватившуюся румянцем светлую кожу, напряженные жилки на шее, тронутой зажившими шрамами. Он смотрел жадно и гладил всюду, где касался его взгляд — нырял пальцем под ухо, кромками ногтей опускался от ключиц вниз, в мягкий залом, которым расчерчивались одна от другой грудные пластины… Потом Антон тронул щеку, погладил скулу костяшками пальцев, зеркаля тот самый жест, которым Лев любил ласкать его, — а после туда же ткнулся губами и носом. Богданов ухмыльнулся. Антон продолжил:
— Хочу знать, где тебе особенно приятно. И как… Чтобы возбуждение накрывало такое, что хоть реви, как баба.
— Руки, — не сразу ответил Лев. Шевельнулся. Дернулся. Рука, что покоилась все это время на пояснице, пришла в движение. Богданов настиг собственных губ, сложив два пальца вместе и, не отрывая непоколебимо спокойного взгляда от Горячева, прикоснулся языком к костяшкам — да так и вел до кончиков. Замерев на крайней точке, пальцы вошли в Богдановский рот и медленно из него вынырнули, растягивая ниточки слюны. Антон сглотнул снова, завороженно оцепенев. Тут же проскочила ассоциация, совсем свежее, а оттого легко просыпающееся в теле воспоминание — Лев между его бедер… Колени Горячева непроизвольно шевельнулись, а ладони крепче сжались на плече и на боку. В сауне было натоплено совсем слабо, но ему показалось, что ровно в этот момент температура подскочила до ста градусов. Смеющийся взгляд Льва метнулся к Горячевским губам, а затем подушечки пальцев правой руки нетерпеливо толкнулись в них. И те послушно приоткрылись.
Антон не раздумывал более — он просто делал. Не разрывая зрительного контакта, он крепко обнял Льва бедрами, вынудив прижаться к своему паху. Напряжение и желание было таким нестерпимым, что ослабить его удавалось лишь применением силы — и Горячев сжимал так, что попробуй только вырвись из его захвата. Антон медленно посасывал длинные пальцы, сглатывал теплую слюну — свою и чужую. После оторвался на секунду, чтобы, обхватив запястье, с тем же жаром присосаться губами у основания большого, — а потом широко пройтись языком по центру ладони вдоль линии жизни — и снова к кончикам пальцев. Брови Льва на короткие секунды принимали трагический излом, уголки губ подергивались. Антон чувствовал, что Лев дрожал. Эта дрожь передавалась и ему, — и вместе с тем пробуждала доминантный азарт. Богданов забирался в податливый горячий рот, оттягивая щеку в сторону. Такой вид Льва явно забавлял, и он жарко выдыхал Горячеву прямо в лицо, прижимаясь теснее. Антон легонько укусил пальцы Льва напоследок, а после, моргнув, утерся о его плечо.
— Шея, — севшим голосом сообщил Богданов. Улыбка поползла по его губам и прочно закрепилась там, когда он сам наклонился и прижался с поцелуем к ключице Антона. Очередное жаркое прикосновение к сгибу шеи и плеча, затем еще — под челюстью. Один за другим сыпались поцелуи и становились все крепче, пока не превратились в засосы. Богданов прижал к себе Горячева теснее, рывком вбивая его тело в собственное, вжимая пальцы в ягодицу и широким жестом вылизывая кадык. Антон задохнулся, глухо застонал сквозь стиснутые зубы, и колени сомкнулись уже выше — на талии Льва. Еще теснее… Богданов остановился, уткнувшись лбом в лоб.
— Я от одного вида твоего лица кончу… — Горячев качнул головой, но, подогреваемый страстью и жаждой завоевания, коротко поцеловал Льва в губы, а потом зарылся пальцами в пряди подлиннее на макушке и запрокинул его голову. Антон сперва притерся носом к фактурной шее — жадно втянул запах, послушал биение пульса… Затем тонко и нежно провел кончиком языка от межключичной ямки до мочки уха. Горячев вслушивался в каждый вздох Льва, следующий за новым прикосновением — тем внимательнее, чем чаще и хаотичнее они становились; и руки становились тем смелее, чем было жарче. Антон взъерошил мокрые светлые волосы, опустился на взмыленные горячие лопатки, а с них — по косым мышцам спины до самой поясницы. Лев крупно вздрогнул, и рука, что все это время истерично сжимала плечо, с неожиданным грохотом врезалась в столешницу рядом с Горячевским бедром. Какой-то из камешков позади Антона, что еще не упал, вздрогнул и покатился вниз, ударился об пол.
— Да… Поясница, — говорил Богданов, а в его груди клокотал неразрешенный стон, нереализованное возбуждение. — Еще, Антон… Еще.
Антон рычал. Он впивался крепким поцелуем в самую уязвимую точку, какую находил, потом крепче вдавливал зубы — и издавал вибрирующий гортанный рык прямо в шею. Зализывал, дул на это место — но отрывался на секунду лишь для того, чтобы повторить это снова где-то по соседству. Богданов стискивал руки в кулаки, держался до последнего, пока под кожей не взорвалось то, что подбросило его температуру резко вверх. Лев кинулся на Горячева, сгреб в объятия, стянул с массажного стола и вынудил встать на ноги. Замерев где-то на краю желания и, жарко выдохнув в лицо Антона, Богданов развернулся к нему спиной, теперь опираясь о стол.
— Поясница…
Антон задохнулся от восторга и вожделения. Он еле соображал, еле понимал, как до сих пор удерживает застоявшееся возбуждение. Ладони сами легли на спину Льва, скользя по влажной от пота раскаленной коже, вминаясь в нее и тиская, хватая там, где выходило ухватить. Горячев не мог взвесить даже того, не делает ли он больно. Он видел только, как Богданов прогнулся перед ним, видел сперва белые с красным контуром, а потом стремительно рдеющие узоры на теле и крепкий ладный зад в дюйме от своего переполненного кровью члена.
— Скажи это снова, — Антон облизнул пересохшие от нервного дыхания губы. — Скажи «еще»…
— Еще.
Горячев чувственно растер ямки на пояснице, глубокий залом позвоночника большими пальцами — и тут же присел на корточки, чтобы повторить то же самое языком. Он слизал соленые капли, жарко припал с поцелуем повыше крестца. Богданов задохнулся собственным стоном. Ведомый жаждой причинять удовольствие, Антон спускался еще ниже, и стук сердца отдавался в стенках черепа, подобно звону колокола, оглушая и ослепляя. Лев нетерпеливо водил плечами в напряженном ожидании, расставил шире ноги, полностью подставляясь взгляду Горячева.
— Смелее, — выдыхал Богданов, чувственно прогибаясь в пояснице от скручивающего удовольствия, — давай…
Горячев медлил лишь ради того, чтобы слышать голос, молящий и просящий. Он оторвался с томным поцелуем от бедра Льва, как перед ним во всей красе открылся прекрасно-бесстыдный вид. Подцепив пальцем вязкую подрагивающую нитку сока, Антон снял ее с головки — и тут же, поднырнув снизу, поймал алый кончик губами, сцеловывая влагу. Он прокладывал свой путь от яркой чувствительной головки по стволу до мошонки, где хищно утыкался носом в тонкую бархатную кожу. Мускусные вкус и запах пьянили, и Горячев исступленно вылизывал промежность Богданова, сплевывая густую слюну и скользя по ней снова, снова, снова… Иногда в глухой, плотной тишине раздавались тихие шлепки — это Антон, не сдерживаясь, с легким замахом впивался ладонями в места помягче.
— Ты вкусный, Лев. Такой чистый. И такой сочный, — произнес Антон, оторвавшись — но тут же поцеловал Богданова под ягодицей. Тот только махнул головой. — Как же я, блядь, хочу тебя, а… Со всех ракурсов. И здесь тоже.
