Ладони Горячева раскрыли Льва в самом уязвимом и нежном месте. Если до этого влажный шаг языка обрывался около яиц, то теперь он дошел до входа в полное желания тело. Там и остановился. Антон, попробовав на ощупь нежную-нежную, чуть влажную кожу вокруг, легко вбуравился языком в сжатое, тесное, светло-розовое отверстие, вырвав у Льва тем самым почти истеричный смешок. Лев был узким и словно ни разу не тронутым здесь, и когда он отзывчиво дрогнул, встретив интимное прикосновение, Горячев на секунду погиб от мысли, что сможет после войти внутрь…
Каждый Антонов вздох, каждое прикосновение, каждый тихий и нетерпеливый стон отдавался Богданову. Будто маслом, Горячев питал его желанием, благоговением и благодарностью. Лев был отзывчивым получателем. Он не стонал открыто, но его дыхание, его реакции были столь безумно честными, что выдавали с потрохами в тот же миг: и бездонную слабость перед прикосновениями, и почти девственную жажду исследования собственного ощущения, порождаемого каждым Антоновым действием, и неспособность противостоять ласке.
— Пальцы, — прозвучал над головой Горячева в какой-то момент окончательно сломленный от возбуждения голос. Лев открывал рот, а вместе со словами вываливались звуки удовольствия. — Пожалуйста, Антон…
Антону казалось, что он сейчас встанет на ноги и повалится к черту, такая тяжелая слабость сводила бедра. Но вот он поцеловал напоследок расслабленное страстными и бережными ласками отверстие, вот поднялся, крепко держась за Богдановскую талию — и тут же понял, что это не слабость вовсе, а наоборот кипящая, клокочущая в узле нервов энергия. Антон тяжело и агрессивно сопел, единым усилием воли подавляя первобытный инстинкт — навалиться, смять руками, приткнуться хоть куда-нибудь жаждущей плотью, заняться животным сексом, испытать оргазм.
Беспокойно метнулась рука Горячева за маслом, едва не сбив на пол флакон. Блестящие золотом теплые капли беспорядочно окропляли спину и ягодицы Льва. Антон, завороженный, любовался тем, как роскошное тело приобретает драгоценный лоск в брызгах и потеках сладко пахнущего состава, в какие узоры складываются глянцевые лужицы, смазанные энергичными штрихами пальцев. Горячев творил, как умел — интуитивно, абстрактно, эмоционально, почти грубо сминая податливые упругие мышцы. А сотворив, спустя секунды ломал свое творение, сгоняя скользкий глянец вниз.
— Сейчас… Сейчас… — шептал Антон, видя нетерпение Богданова. Он легко надавил подушечками пальцев на вход, торопливыми круговыми движениями втирая масло в нежную кожу. Горячев чувствовал, как раскрывается навстречу и снова сжимается, реагируя на прикосновение, кольцо мышц — и с каждым разом все усиливал напор. Лев вздыбил плечи и яростно засопел, срываясь из томного, раскачанного лаской возбуждения на страстное желание развязки, когда один палец наконец проник внутрь. Горячев шумно выдохнул; он осторожно, чтобы не поцарапать и не причинить боли, стал продвигаться глубже, гладя теплую внутреннюю стенку в поисках той самой чувствительной точки, — и понял, что нашел ее, когда крупно вздрогнувший Богданов почти по-кошачьи выгнул позвоночник и бархатно застонал.
— Здесь… Господи, Антон… Я… Еще…
На раскрасневшейся коже выступила испарина. Лев терпел и явно пытался подавлять яркие реакции, но от того только трогательнее сжимался и бессильно мычал. Со временем прикосновения бесстыдно раскрыли его. Богданов тянул задницу, перекатываясь с пятки на носок, и во всей его позе читалась мольба и желание. Он беспорядочно рассыпал стоны, бессильно роняя голову перед Горячевскими ласками или истерично взбрыкивая и жарко хватаясь за край стола, отчего вены на сильных руках вздувались еще больше и рисовали аристократичные узоры. В какой-то момент на ступню Антона что-то капнуло. Это был выделяющийся через край Богдановский сок, который медленно стекал по бедрам, срывался с члена и падал большими тяжелыми каплями на пол. Горячев кинул взгляд вниз и, не сдержавшись, тихо заскулил в унисон со Львом.
— Ну какого хера ты такой восхитительный, Лев… — прошептал Антон дрожащим голосом и нырнул свободной рукой Богданову под живот. Не переставая ритмично буравить его сзади, Горячев прижался грудью к скользкой от масла и пота спине, широко огладил напряженный пресс и мелко дрожащие бедра, — спустился к жаркому паху. Шумно сопя и постанывая под нос, он сталкивал Льва к краю — все сцеживал, сцеживал, сдаивал и выжимал толкающимися в простату пальцами оргазм. Момент, когда произошел взрыв, было легко заметить — Богданов вдруг остановился, натуженно засопев. Но в следующее мгновение он уже содрогнулся всем телом, потом еще раз, еще, — и так пока позвоночник не выгнуло физически непреодолимое желание выпустить, выплюнуть из себя накопленное удовольствие, разрывающее тело. Семя брызнуло и окропило массажный стол. Горячев, дыша, как загнанный бегун, сперва продолжил сдрачивать, — но Богданов увиливал от рук и одновременно интуитивно искал прикосновений, вжимался и сжимал в себе пальцы, просил, молил онемевшими губами о чем-то…
— Лев…
Антон задушенно сипел. Он отнял от Богданова одеревеневшие руки и просто положил их ему на спину, а потом на нее же уронил горящий лоб. Колени Горячева дрожали, словно ногам приходилось держать непосильный вес; пах пронизывала адская тяжесть, стреляющая сухой болью в яйца, а мышцы, удерживающие член, свело так, что тот топорщился колом — и не трахаться бы с ним, а протыкать теперешнюю сексуальную жертву насмерть. Антон едва успел отстраниться, чтобы окинуть взглядом результат своих трудов, как сразу же уткнулся в аппетитный зад и крепкие ровные бедра, и мокрые потеки на дереве под ними. Стало адски плохо и адски хорошо одновременно.
— Блядь!.. — было последним, что выдавил Горячев. Он заревел в полный голос, пошатнулся и схватился за пульсирующий прорвавшимся потоком блаженства орган, яростно и звонко сдергивая жаркую от вскипевшей крови головку прямо на бледные округлые ягодицы. Немудрено было и охрипнуть, и оглохнуть от собственного голоса; Антон даже ослеп, а семя выходило туго, долго, будто спрессованными комками. Миг, другой, третий — ломало его… А когда гулкая слабость поднялась по позвоночнику, Горячев расплылся в тупом блаженном оскале.
Наступило недолгое молчание, в котором четко различалось и дыхание Льва — уставшее, унимающееся после страстной игры, глубокое и томное. Богданов шевельнулся, поднимаясь и разворачиваясь к Горячеву, чтобы поймать того за локти, за бока и затем крепко прижать к себе. Шевельнулись губы в ухмылке, а руки не позволяли удрать из объятий. Антон и не пытался — он пошатывался, как пьяный, порой вздрагивая от редких послеоргазменных приступов.
— Какой ты талантливый мальчик, — промурлыкал Богданов, но здесь же его голос оттенился чем-то неясным и стал глубже, стал надломленным, стал задушенным собственной эмоцией. Лев был возбужден. — Это оно вот так, когда любят, да… И это все мне. Ну, я надеюсь, ты мне приз за мою победу тоже вернешь, да? Ну а пока бери свой.
Горячев, шумно дыша ртом, еле справился с тем, чтобы кивнуть. Он жрал взглядом чуть темную дорожку волос под пупком. «Это все мне», — эхом проскочили в мыслях слова Богданова. Да, Антон мог сказать то же самое.
— Тебе нужно сесть… — тихо произнес он и подхватил Льва под колени, помогая усесться на полотенце. Встав у Богданова между бедер, Антон увел руку вниз. Пальцы нежно обняли эрекцию, отвлекая любовника неторопливой, подогревающей интерес лаской, пока Горячев разбирался с маслом. Скоро оно аппетитно блестело и на животе Льва, и на члене Антона, и на его пальцах.
— Я везде буду бархатистый и напитанный. И ты тоже, — отшутился Горячев, выдав волнение. Его член снова отзывчиво пульсировал, откликаясь на скольжение смазывающей руки, жаркие мысли и еще более жаркий вид, но Антон действительно немного переживал. Ведь перед ним был Лев. Драгоценная мраморная статуя — крепкая, величественная, но в то же время требующая особого обращения. Страшно было не справиться, будучи одержимым желанием.
