— А почему не назвали водку — «Директорская»? — поинтересовался проверяющий. — Или «Директорский штоф», к примеру? Звучит неплохо. Ни в России, ни на Западе такой бренд еще не зарегистрирован, могли бы стать первыми. Хорошие экспортные перспективы…
Сумский прожевал еще кусок колбасы и погрозил Вартану Акоповичу пальцем.
— Инновационный подход к проблеме, если хотите знать! Да-да, именно так! А «Тиходонская» у вас уже была, и «Тихий Дон» был, и «Дон-батюшка». Ну, «Тиходонец», и что? Потом «Тиходонку» сделаете? А потом «Тиходонышей» по 0,25 начнете штамповать, да?
Вартан Акопович заставил себя рассмеяться.
— Ну, нет, тут, ха-ха!.. тут, позвольте, случай особый! — заметил он, в третий раз занося штоф над опустевшими рюмками. — Это у него как бы прозвище такое было, у Георгия Ивановича! В народе его Тиходонцем звали! Гошей Тиходонцем!
— В народе? Это как Илью Муромца? — высказал предположение Сумский. — Народный герой?
— Ну да. Вроде народного героя… Вы точно определили!
На гестаповской физиономии Сумского впервые прорезалось что-то вроде улыбки.
— Наверное, защищал всех, помогал бедным и все такое? — продолжал он строить догадки.
— Защищал! — горячо уверил его Вартан Акопович. — Помогал! Через это и погиб!
— Какая досада, — сказал Сумский, принимая из рук директора рюмку.
Возможно, фраза прозвучала как-то слишком уж формально. Небрежно. Или в ней имелся какой-то скрытый подтекст, который Вартан Акопович не понял. Но возникла неловкая пауза. Неловкой она была, правда, только для самого Вартана Акоповича, поскольку Сумский продолжал смотреть на него с улыбкой и даже с каким-то плотоядным удовольствием.
— Надо делать выводы! — многозначительно сказал «гестаповец».
«Он — знает!», — подумалось вдруг директору. Знает всё! Председатель комиссии смотрел на него так, словно ему известно не только об истинном положении вещей с Гошей Тиходонцем, который хоть и возглавлял ликеро-водочный завод, но на самом деле был никаким не народным героем, а вполне себе обычным криминальным авторитетом… Нет, гораздо-гораздо больше. Словно знал он о тысячах неучтенных декалитров спирта в бункерах хранилища, о «левой» линии розлива в Аксае и всех, кто стоит за ним, Вартаном Акоповичем: о Хромом, Гусе и прочих «акционерах»… Но — откуда знает? И с чем пришел сюда в таком случае?
— Что же вы не пьете, Вартан Акопович? — вежливо поинтересовался Сумский, показывая на рюмку.
— Ах да, конечно…
Директор неловко обхватил большой волосатой пятерней тонкий хрустальный конус. Нет, все это ерунда. Ничего этот Сумский знать не может, просто важность на себя напускает… Опять понты…
— За ваше здоровье, Вартан Акопович, — сказал Сумский и многозначительно улыбнулся. — За долгую и плодотворную жизнь, а главное, чтобы не пропадал к ней интерес…
«И про Милку знает!» — понял Вартан Акопович и выпил залпом.
Сумский же почему-то пить не стал и поставил рюмку на крышку секретера.
— Надеюсь, вас в народе еще не успели как-нибудь прозвать? — спросил он, улыбаясь. — Например, Вартан Пей-до-дна?
Директор даже остолбенел немного. А это уже дерзкая фамильярность, очень похожая на оскорбление. Тем более, что в определенных кругах его действительно называли «Вартан», и это было не имя, а прозвище.
— Нет, — сказал он, насупившись. — А что?
— Жаль. Из этого мог бы получиться хороший бренд. Водка «Пей-до-дна» особая. На лимонных корочках, к примеру.
Сумский взял с тарелки два кусочка сыра, между которыми был зажат кружочек лимона. Покрутил в руке необычный бутерброд, внимательно, с любопытством осмотрел.
— Это «тиходонская закуска», — без настроения пояснил Вартан Акопович. — Предотвращает похмелье, обеспечивает свежую голову…
— Как раз то, что мне нужно, — кивнул проверяющий. И совершенно неожиданно добавил: — Говорят, у вас связи хорошие, крепкие. И здесь, и в Москве…
Вартан Акопович промолчал, только пожал плечами. Что тут говорить? Связи есть, только распространяться об этом не принято.
Теперь Сумский рассматривал Вартана так же внимательно, как только что «тиходонскую закуску». Тому даже стало не по себе.
Потом положил закуску в рот, разжевал, не сводя взгляда с директора.
— До свидания. И не забудьте: завтра утром я жду справку!
Дверь за ним захлопнулась. А Вартан Акопович снова взялся за телефон. Позвонил главе районной администрации, заместителю мэра, куратору спиртовой промышленности в областной администрации, в прокуратуру, в ОБЭП, даже заместителю губернатора позвонил… Он дружил со всеми, от кого хоть в какой-то мере зависел, и всем «заносил». Но все, с кем он говорил, ничего утешительного не сказали:
— Не волнуйся раньше времени, еще неизвестно, что они напишут — может, нормально все будет…
— А чего тебе бояться, тебя собрание акционеров поставило. Только они тебя и снять могут…
— Давай подождем, чем это закончится… Чего раньше времени волну гнать…
Вот такие обтекаемые ответы, за которыми стояло равнодушное безразличие. Никто не сказал: «Ты мой верный дружбан, я тебя в обиду не дам! Всех за тебя порву!»
Вартан Акопович заметил: в последнее время покровители берут бабло только в том случае, если у тебя все хорошо… А чуть запахло жареным — сразу отскакивают. Раз появились проблемы — уже и бабки твои не нужны. Зачем им за кого-то подписываться? Лучше выждать: выпутается человечек — опять «дружба навеки», а «сгорит» — придет другой, он-то и будет «заносить»…
Вздохнув, Вартан Акопович позвонил в Москву, Гургену. Вот тот ответил так, как он и хотел:
— Да не бери ты в голову, все вопросы порешаем! Первый раз, что ли?
У Вартана как камень с души свалился. Вот что значит родная кровь! Настроение резко улучшилось. Он позвонил Милке:
— Привет, красавица! А не поехать ли нам в «Три сестры»?
— Поехали! — не задумываясь, отозвалась подруга. Она никогда не отказывалась от подарков и развлечений.
Жизнь по-прежнему была прекрасной и удивительной.
* * *
Тиходонский «Шанхай» начинается всего в пятистах метрах от Театральной площади, от драматического театра, построенного в духе идейного монументализма — в форме трактора, от Управления железной дороги — безупречного памятника классической архитектуры 1900 года, и проржавевшего железного остова с мутными окнами — социалистический модерн, научно-исследовательский институт атомной промышленности, судя по виду, так и не сделавший ни одного открытия. По сути, это самый центр города. Со стороны главной улицы «Шанхай» прикрыт разноуровневым мемориальным комплексом с неработающим фонтаном и пришедшей в ветхость пятидесятиметровой стелой с летящей фигурой Богини Победы, у которой, чтобы никто не мог нескромно заглянуть под юбку, снизу приделано дно, из которого обрубками нелепо торчат расставленные в прыжке ноги.
А ниже и начинается «Шанхай». Чтобы не оскорблять общественную нравственность и не подрывать веру в успехи коммунистического строительства, когда-то его огородили сплошным железным забором, на котором яркими красками нарисовали идеологически выдержанные плакаты типа «Решения ХХII съезда КПСС — в жизнь!» или «Партия — кузница кадров»… Номера съездов с положенной периодичностью менялись, а красочный забор оставался, создавая у гостей Тиходонска иллюзию, будто за ним кипит бурная общественно-политическая жизнь, куются кадры и претворяются в жизнь решения.
На самом деле ничего этого за забором не было. Яркий фасад являлся декорацией, не имеющей никакого отношения к ветхой одноэтажной застройке, которая во всех государствах называется одинаково: трущобы. В «Шанхае» не было пластиковых стеклопакетов, металлочерепицы или, на худой конец, ондулина, там не пиликали домофоны, не шумели кондиционеры и не гудели электрогенераторы. Там даже канализации нет и уличного освещения: столбы кое-где стоят, а лампочки давным-давно разбиты. Вросшие в землю домишки с крохотными окошками, упирающимися в хлипкие, покосившиеся заборчики. Итальянского или силикатного кирпича тут отродясь не водилось, дикого камня — тоже, даже грязно-серые шлакоблоки — редкость. В основном, старая кирпичная крошка, замазанная крошащимся цементом, потрескавшаяся штукатурка, под которой кое-где проглядывают косые ребра дранки, кривые саманные стены, некондиционные доски, щели между которыми залатаны кусками жести, рубероида или парниковой пленки, — что смогли достать.
Между убогими домишками вдоль узких кривых улиц текли арыки нечистот, возвышались горы бытового мусора и чернели пустыри, оставшиеся после очередного пожара. «Шанхай» каким-то чудом пережил немецкую оккупацию, гражданскую войну и — кто знает! — возможно, и русско-турецкую кампанию 1768 года. Когда коммунистический строй закончился, закончились и яркие краски, железный забор выцвел и приобрел отталкивающий вид, как бы предостерегая от посещений того мира, который за ним существовал. Но таких охотников не находилось, и если бы даже здесь повесили красивые плакаты «Добро пожаловать!», желающих зайти за железный забор это бы не прибавило.
