Наступило утро перед Новым 2003 годом, 31 декабря. Грек поднялся и сделал разминку, поднимая высоко ноги, бежал на месте, приседал и отжимался на полу. Наблюдая за ним, Мессалина тоже помахала руками в разные стороны и пошла в ванную. Она уже приняла водные процедуры, а Грек все бегал, прыгал и скакал. Так повелось, что Мессалина никогда не ходила на ночь к Греку, в его богатую, роскошную квартиру. По стандартным совковым меркам это, собственно говоря, были четыре квартиры на одной площадке, но Грек, после капитального ремонта их объединил в одну. Футбольное поле, как он её называл, было хоть и роскошное, но не имело изюминки. Не звала она, эта квартира, не располагала, не имела положительной ауры, Грек и сам редко тут бывал. Нагромождение мебели, ковров, картин, импортных телевизоров, хрустальной и фаянсовой посуды, различной бытовой техники создавало не уют, а вид рабочего помещения в торговом предприятии, склада, и не случайно Мессалина, посмеиваясь, называла Грека кладовщиком. У него совершенно не было вкуса, отсутствовали малейшие представления по эргономике, что покупалось — устанавливалось, не учитывая ни высоты, ни рисунка, ни объема — ничего, просто прислонялось друг к дружке, и все. Поэтому Грек в последнее время жил у Мессалины, в маленькой, но хорошо спланированной квартирке, чистой, теплой и уютной. По ночам часто вспоминал Афины, и, дыша благоухающим телом любовницы — рассказывал об этом городе, о Греции, о теплом море, о свободной жизни эллинов, о громадных океанских кораблях, о доках, где трудился отец. О том, как родители любили историческую родину, с каким трудом выезжали отсюда, из нищеты, из советской враждебности к эмигрантам, как занимали денег на дорогу, и о том, как, прибыв в Грецию — испытывали неуемную ностальгию по Казахстану, который до сих пор старые греки почему-то называют Россией. Рассказывая, будто становился маленьким мальчиком: тихим, послушным. Еще часто вспоминал и рассказывал о тюрьме, о беспощадных нравах, где стал таким, какой есть, где научился фене и где приобрел авторитет, и где получил, так сказать, «направление» к Шерифу. Что касается Мессалины, то она перестала ездить по вызовам Кости, а если и бывала в «Южной ночи» — то вместе с Греком, любящим иногда расслабиться, сыграть в биллиард, перекинуться в картишки.
Грек позавтракал, поцеловал Мессалину и уехал на работу.
Когда прибыл на фирму в заново отремонтированный офис, там находился Атамбай и обсуждал с Муркой дела, связанные с латышами. Грек поздоровался, поздравил их с наступающим и примостился с краю длинного ряда стульев. Из колонок тихонечко лилась «Сулико».
Мурка дымила сигаретой и задавала вопросы, Атамбай отвечал.
— Первые десять вагонов отгрузили неделю назад? Неделю. Что с аккредитивом?
— Аккредитив на нашем счете в московском банке стоит, Клеопатра Алексеевна. Уже давно, с ним можно работать. Мы отослали накладные и все необходимые документы.
— Так. Когда следующая партия?
— Хлопзавод в принципе готов. Думаю, сразу после Нового года можно начинать. Там проблемы с железной дорогой, завод ей задолжал, и поэтому вагоны не выделяли. Я посылал к ним нашего менеджера — вопрос решили. Вот платежки вам на подпись, необходимо погасить часть заводского долга, и тогда вагоны — без ограничения.
Мурка просмотрела платежные поручения, взяла авторучку и подписала один экземпляр.
— Тьфу, черт! Перепутала ручки, с черными чернилами попалась. Не повезло тебе, Атамбай. На, отдай, пусть переделают.
Атамбай забрал документы и вышел в приемную к секретарше, которая готовилась к празднику и работать сегодня никак не хотела.
— А нельзя разве второго числа отпечатать? Все равно сегодня вы не успеете в банк.
Но Атамбай оставался категоричным.
— Успеем, успеем. Давай, милочка, давай красавица, давай умничка моя. Надо!
Та со вздохами включила компьютер, вошла в Excel и застучала по клавишам.
Мурка приблизилась к Греку и села на стуле.
— Где сегодня гуляешь? Хотя, догадываюсь.
— Угу. Все правильно. А ты?
— Я? Я… Я дома.
С тех пор, как не стало Шерифа, Мурка одна жила в двухэтажной вилле, окруженной высоким забором и тщательно охраняемой боевиками.
— В три часа соберем работников, поздравим с Новым годом. А ты, Грек, вручишь всем подарки, уже всё закупили и упаковали.
— Как скажете, Клеопатра Алексеевна. Может, мне в деда Мороза вырядиться? — пошутил он.
Мурке идея понравилась, она оглядела Грека, рассмеялась.
— Это мысль! Нормально! Ну-ка, бери свою тачку, и прошвырнись по магазинам, найди за любые бабки костюм деда Мороза и снегурочки. Торопись, Грек!
Он растерялся.
— Я же пошутил! Какой я дед Мороз? Ты чё, Мурка?
— Ну ладно, ладно, не кокетничай! Езжай!
Грек встал, потоптался и двинулся к выходу, в дверях столкнулся с Атамбаем, который нес новые платежные поручения. Атамбаю идея тоже понравилась, он разулыбался.
— У нас в фойе красивая елка — и без дедушки. Непорядок, Грек. Давай, давай, дуй! Кто у нас дед, как не ты?
Грек ушел, Мурка заново подписала документы, открыла сейф, достала печать и сильно прижимая, налепила куда следует. Но сдать платежки Атамбай так и не успел, в двенадцать часов банк закрыли. Права оказалась секретарша.
А в три часа в вестибюле возле елки толпился и сидел на стульях народ. Кроме своих, управленческих из офиса, прибыли приглашенные из подразделений, а так же рабочие, которых решили отметить и премировать. Наряд снегурочки Грек найти не смог, зато нашел костюм Деда Мороза в одной из частных пошивочных мастерских. Когда наряжался в кабинете — Мурка с Атамбаем укатывались от хохота. Кроме того, что сам по себе факт облачения Грека в эту хламиду казался уже смешным, (грозный Грек!), так ещё костюм был сшит раза в полтора больше нужного. Пояс на ягодицах, все висело, Грек выглядел неузнаваемым: маленьким, пришибленным и ничтожным. Только они успокоились, Грек накрасил щеки, прицепил густую ватную бороду, надел очки с усами — вошел Кошенов. Поздоровавшись с Муркой и Атамбаем — он недоверчиво обошел Грека и не узнавая его, осуждающе спросил:
— Из бюро добрых услуг, что ли? Ну и наряды у вас…
Мурка с Атамбаем грохнули заново.
И, тем не менее, подвернув рукава и штанины, Грека вытолкали на люди. Играла музыка, было шумно. Мурка говорила поздравительную речь, затем Атамбай объявлял фамилии и вызывал работников на подиум, а дед Мороз вручал подарки и запечатанные конверты с деньгами. Всем лили шампанское в бокалы, шведские столы пополнялись едой и выпивкой. Выпивки было слишком много, и двое работяг, приняв на грудь лишнего, повздорили друг с другом, не обращая внимания на окружающих. Мурка подошла и улыбаясь, похлопала их, успокоила.
Офис опустел, начало смеркаться, все торопились в семьи. Грек с Кошеновым прогревали машины, появилась Мурка с охраной.
— Клеопатра Алексеевна, счастливо! С Новым годом! — помахал Грек ручкой. — А то, может быть, ко мне?
— Нет! Спасибо! Я на кладбище, цветы положу. Ну — с Новым годом!
Дня три Алмаза не били и даже не вызывали на допросы. Он немного окреп, но по-прежнему из-за почек лежал не на спине, а только на животе. Почему не вызывали на допросы? Может быть, следователи праздновали? Подслушал разговор между ними, из которого понял, что, возможно, его переведут в следственный изолятор КНБ. Делами такого масштаба должны заниматься спецслужбы. Следаки проявляли недовольство, а Алмазу угрожали еще более страшными карами. Цаца, когда от Алмаза обо всем услышал — успокоил: пугают, на понт берут. Куда его переведут в таком виде? Разве что в больницу? Весь опух, ходячий труп! Кому хочется за него отвечать? И потом, ходит базар — комитетчики не такие мясники, как эти. Люди с образованием.
Курбан с Цацой пили слабый чай, который называли байкалом, Курбан весело рассказывал мошеннические истории.
— И вот смотрю — лох один возле прилавков вертится. А дело было в воскресенье, на вещевом рынке. Все выбирает товары подороже, торгуется, но ничего не покупает. Здесь постоит, пощупает, там постоит, пощупает, и нет-нет за карман держится, за внутренний. Мы с напарником час его пасли, думали, лишь бы ничего не успел купить. Вижу: бабки у него имеются. Народу — не протолкнуться. Две осечки получились с портмоне. Напарник выбрался вперед, одет с иголочки: в коричневой кожанке, отглаженные брючки, кепочка так же кожаная, гладко выбрит — солидный мужчина солидного возраста, просто бизнесмен! И будто бы теряет свой кошелек. А нужно потерять так, чтобы лох заметил его в такой толчее. Ну вот. Уронил кошелек, а этот раззява по сторонам башкой вертит и ноль внимания. Я сзади иду — поднимаю. Второй раз то же самое. Что делать с этим растяпой! В третий раз немного переиграли. Напарник уронил, а я, поперед лоха выскочил — цоп кошелек, украдкой открываю, но чтоб тот видел, а там — пачка баксов свернутая трубкой. У того шары загорелись, вижу — клюнул. Шепчу ему тихонько: мол, брат, вместе нашли — вместе поделим. Он говорит — отдать надо, чужое. Брешет сука, чую — святого корчит. Я отвечаю: кому мол, отдашь? Кто потерял — давно исчез, смотри, что на рынке творится! Вавилон! — Курбан, отчаянно жестикулируя, чуть было не свалился с табуретки, но сбалансировал и уселся на место. — Предлагаю ему зайти за ларек и честно разделить, он само собой, соглашается, но как бы нехотя, ручки как бы не хочется пачкать о такое низкое дело. Зашли за ларь, людей жок, я вынимаю кошель, еще раз свечу трубку баксов, и в это время рисуется мой напарник! Я будто в шорохе, кошелек спрятал, и дрожу. Тот просительно так подходит: — «Ребята, я кошелек выронил, вы случайно не видели? Кто-то поднял». Я грубо отвечаю: — «Нет, не видели, не мешайте!» — и поворачиваюсь к нему спиной. Но он настырный. Подходит с другой стороны: — «Мне сказала продавщица, что это вы. Не могли бы вы показать карманы?» — и чуть не плачет. Ловок артист, классно играет! И опять ко мне: — «Покажите пожалуйста карманы. В кошельке тридцать тысяч долларов, придется милицию вызывать». Ну, я, испугавшись, трясу карманами и убеждаю — милицию звать ни к чему! Тогда он мне базарит: — «Давайте пройдем к продавщице, пусть она скажет, вы подняли или нет». Ладно, отвечаю, сейчас пройдем. Только мы тут с товарищем свои дела уладим, подождите в сторонке, не мешайте. Напарник мой отходит, он свою партию сыграл, теперь моя очередь. Шепотом убеждаю этого лоха принять баксы, все-таки здесь тридцать тысяч, любой потеряется. Говорю: — «Я тридцать штук оставляю, а вдруг ты сбежишь, пока меня проверяют? Оставь в залог деньги. Сколько у тебя?» — Вижу — мнется, не устраивает такой вариант. Увеличиваю давление, в конце концов, он соглашается и вытаскивает десять тысяч тенге. Я говорю — мало! Тридцать тысяч баксов и десять тысяч тенге даже сопоставить нельзя! Откуда я знаю, что ты не удерешь? Ну, достал еще двадцать — и больше ни в какую, хоть плач возле него! Ладно говорю, черт с тобой, только смотри, я тебе верю, не убегай, дождись пока вернусь! И отдаю ему куклу в кошельке с двумя молниями. Там где кукла — на молнии сломана собачка и невидимой ниткой прошита так, что не расстегнешь. И все! Мой напарник хватает меня под руку и уводит, а этот придурок остается. Из-за угла мы наблюдаем, что он делать будет. А что? Ноги в руки — и деру со своими тридцатью тысячами кукольных долларов. Бежит и пробует открыть кошелек, а мы уматываемся с напарником. Все чисто! Жаловаться он вряд ли пойдет, тоже ведь смошенничал. Психология! Тот день был не очень удачным, всего пять лохов ломанули. — Курбан закончил и довольный, чуть было снова не свалился с расшатанной табуретки.
