Чистяков словно впрямь видел то, что рассказывал, изумленно уставясь на Петрусенко, неистово крестясь.
— Как же так! Почему я раньше не помнил, а теперь вот… вдруг?
Викентий Павлович понимал, в чем дело. Прошло время, память человека, замороченного до помешательства неожиданной переменой судьбы, пришла понемногу в равновесие. Но раньше никто его не хотел слушать, смеялись. А он дал Чистякову нужный толчок, заставил вспоминать методично, с самого начала. И туман рассеялся…
Теперь Чистяков уже сам торопился, вспоминал:
— Молодой, высокий, как кошка ловкий! Все так проделал, мы и не опомнились. Вожжи в руки мне сунул, но и сам держит… А потом, потом, вроде, совсем забрал, сам погнал. Смеется, зубы сверкают, глаза огромные, черные, горят! Право, дьявол!
— Дьявол ли?
— Но если человек, то почему так появился — как из-под земли? И исчез — как сквозь землю провалился! И зачем подстрекал? Разве, тоже знал Машкова?
— А может, знал убитого…
Петрусенко помолчал, давая Чистякову понять свою реплику. И дождался: зрачки у него расширились, рот приоткрылся.
— А и ведь… правда… — забормотал Чистяков. — Гнал-то что силы, прямо на того человека… Грохотал по каменьям… А убиенный даже не оглянулся, словно не слыхал…
Когда Чистякова уводили, он у двери задержался, оглянулся, пробормотал:
— Не хотел я, видит Бог… Дьявол попутал.
Глаза его опять были тусклы. Викентий Павлович быстро подошел к нему, тряхнул за плечи.
— Ты помнишь, что говорил мне только что? Если выйдешь на свободу — капли в рот не возьмешь! Может, скоро и вправду станешь вольным человеком. Не забудешь тогда свой зарок?
— Не забуду, крест святой! — Чистяков обреченно помотал головой. — Да ведь как это может случиться? Кто же тогда за убиенного ответит?
Под светлыми усами следователя блеснула мгновенная улыбка:
— Дьявол ответит!
* * *
В Саратове Петрусенко встретили как родного. В здании полицейской управы полицмейстер отвел ему кабинет, смежный со своим. Письмом заранее Викентий Павлович уведомил саратовского коллегу, что приедет по официальному делу. Теперь же он лично разъяснил Устину Петровичу, в чем дело. Две недели тому им была отправлена в столичное управление сыскной полиции докладная по убийству отца и сына Каретниковых — с фактами, выводами и предложениями. И дело, за которое Петрусенко взялся частным образом, из сострадания и любопытства, теперь было признано официальным и подлежащим расследованию. Ему же и поручено.
Устин Петрович удивлялся так откровенно, так по-детски всплескивал руками, что Петрусенко и сам не заметил, как стал говорить все более артистично, таинственно понижая голос и делая пугающие паузы. Невольно, конечно: восторг благодарных слушателей заразителен.
Отизумлявшись, однако, полицмейстер очень резонно заметил:
— Бедная девушка, сколько она натерпелась! А ведь именно она ввела следствие в заблуждение. Не скрой она смерть брата — мы бы и действовали по-другому.
— Это верно. Себя обрекла на мучение и, не подозревая о том, убийцу прикрыла.
— И с этим Журиным, Викентий Павлович! Не все ясно до конца?
— Для меня ясно главное — он убийца. А детали различные мы сами и не узнаем. Это уже он нам расскажет.
Полицмейстер достал из стола и положил перед Петрусенко роскошную пачку американского табака. Сказал добродушно:
— К вашему приезду приготовил. Прекрасный сорт! Вы ведь любитель…
И пока благодарный Викентий Павлович набивал и раскуривал свою трубочку, хозяин кабинета распахнул створки окна, впустив в комнату теплый ветерок, дальние гудки волжских пароходов, запахи вовсю цветущих деревьев.
— Чудная пора — разгар весны! Снова молодым себя чувствую!.. Как будет мой Митя-то рад: нашлась его Настя! А ведь он заварил эту кашу, он! Что значит молодой и влюбленный — это самая лучшая в мире интуиция.
— Кстати, Устин Петрович, — Петрусенко уже курил, наслаждаясь и в самом деле чудесным табаком. — Мне надо с вашим племянником поговорить.
— Это просто. Он нынче по делам как раз в городе. Сейчас пошлю городового в речной порт, на фабрику… Найдем.
— Однако, — предупредил Викентий Павлович, — о Насте ему ни слова. Пока что это еще тайна. Я знаю да вы. А Митя… узнает, но попозже. Мне он для дpyгoгo нужен. Думаю, поможет Журина поймать. Раз уж заварил эту кашу…
— Но как же, дорогой Викентий Павлович? Разве этот негодяй здесь скрывается?
— Вряд ли. Сейчас он, думаю, далеко. Но страна ведь огромная, и один мошенник в ней — как иголка в стоге сена. Найти можно, однако, ох, сколько времени и усилий потратить! Не лучше ли заманить его в Вольск, например?
— Но каким образом?
— Есть у меня одно соображение. Приманка.
— Настя Каретникова?
— Да, она. Вопрос-то в чем, Устин Петрович? Почему Журин не искал девушку? Ведь логично предположить, что после смерти отца и брата она вернется домой, к матери.
— Верно, — согласился полицмейстер. — Да и после такой трагедии она становится единственной наследницей, миллионершей! Лакомый кусочек для негодяя.
— Вот-вот! А он не появляется.
— Так в чем же ваша приманка?
Петрусенко озорно и таинственно прижмурился и пустил в потолок целую стайку колечек из дыма.
— А приманка как раз в разгадке его исчезновения…
Костя Журин был неудачником. Так он сам считал, и все с ним происходившее этот печальный вывод подтверждало. С его природными данными — красотой, обаянием, гибким умом и самыми разными талантами — разве такой жизни он был достоин! Но так выпало с самого начала — родился в семье мелкого чиновника и бывшей гувернантки, — так и дальше все складывалось уныло. Мать, правда, бойко говорила по-французски, музицировала. У отца был очень приятный баритон и философский склад ума. Костя, средний из пятерых детей, унаследовал от родителей все самое лучшее, легко учился всему. Так же легко окончил он и гимназию. Потому, наверное, и решил, что его путь — учиться дальше…
Его провинциальный городок был одновременно большой узловой станцией. Красивая форма инженеров-путейцев, их солидный вид и уважение окружающих очень привлекали юношу. Отец разузнал, что лучшие специалисты — выпускники Тифлисской железнодорожной академии. Далеко и дорого отправлять туда сына! Пытались родители отговорить: мол, поблизости, в губернском городе можно выучиться на доктора, или учителя, или ветеринара… Но Костя стоял на своем — профессию он выбрал, а дальние экзотические места его особенно привлекают! Отправили…
Как и предполагали учителя и родственники, да и он сам, экзамен он сдал с блеском и был зачислен на первый курс. Да вот только кавказская экзотика не пришлась юноше по душе. Он был натурой нежной, легкоранимой, а здесь царствовали громкоголосое радушие и мгновенная вспыльчивость, слезы и ярость, объятья и пальба. Да если бы только страсти! Чтобы пользоваться здесь успехом, нужно было уметь ловчить, мошенничать, нагличать. Нет, Костя был бы не против, отнюдь! Так же легко и охотно, как наукам, он учился и этой жизненной премудрости. Да только куда ему было угнаться за яростными кавказцами! И его броская внешность тоже затерялась, поблекла в сравнении с густо-смоляными кудрями и огненными очами коренных тифлисцев. А Костя Журин ох как не любил быть незаметным, довольствоваться вторыми ролями! Так что, едва окончив первый курс академии, он однажды уехал в город-порт Батум — такой же, по его мнению, ярко-вульгарный и шумно-грязный, как и другие кавказские города. Оттуда первым пароходом на последние деньги отплыл в Одессу. Не знал, что будет делать дальше, просто очень хотел поскорее убраться отсюда. Домой? Нет, там ему делать нечего.
На пароходе Костя впервые подумал о том, что он — баловень судьбы. Как он ошибался! Но тогда ведь все складывалось чудесно… Молодой человек приглядел одну миленькую девушку, одетую скромно, как и он сам, стал улыбаться ей, пару раз заговорил. Она смущалась, но отвечала. Наутро пароход должен был пришвартоваться в Одессе, но оставалась еще ночь. Костя решил форсировать события — была не была! После ужина он поднялся на палубу первого класса и стал высматривать Полину. Сам он ехал во втором классе, но гулять предпочитал под тентами и духовой оркестр первого. Полина, вероятно, была чьей-то служанкой. Вскоре он увидел ее — впервые не одну. Девушка держала зонтик, прикрывая от солнца стройную нарядную даму. Молодой человек почтительно поклонился им обеим, и темные, влекущие, со странным кошачьим прищуром глаза незнакомки в упор глянули на него… В эту ночь Костя оказался не в скромной каюте Полины, а в роскошных люксовых апартаментах ее дальней родственницы и покровительницы.
Анетте, как она себя называла, было тридцать шесть лет. Муж ее, кавалерийский генерал, недавно был переведен служить на Кавказ. Она поехала было с ним: там казалось все интересным, необычным. Но скоро заскучала по столице, и вот — возвращается.
