— Мне нужен доктор Эпплгейт… — начал я.
— Прошу прошения, его кабинет закрыт. Я только отвечаю на телефонные звонки.
— Как с ним можно связаться?
— Он должен звонить. Что ему передать — вашу фамилию?
— Нет, спасибо. Я попробую позвонить позже.
Я вышел из кабинки и подошел к внутреннему телефону в холле.
— Старшего коридорного, пожалуйста.
Метрах в пятнадцати от меня старший коридорный взял трубку.
— Говорит Уолдрон из номера 1705. Мой кондиционер не работает.
— Да, сэр.
— И пусть на этот раз придет Гэддис.
Возвращаясь в номер, я открыл пожарную дверь и посмотрел на лестницу. Хинмайера уже убрали.
Едва я закрыл дверь, как раздался звонок. Я открыл и увидел Гэддис. Ее лицо ничего не выражало. Она прошла мимо меня и села в кресло у окна. Я опустился на кровать лицом к ней. Мне было страшно начать разговор, в глубине души застыло омерзение.
— Вчера, на этом самом месте, Пайн заявил, что вы мной владеете. Он ошибается. Мной не владеет никто. Еще он говорил, что если я буду себя плохо вести, у меня начнутся неприятности, каких я сроду не видел. Вот в этом он не ошибся. Вчера на моих глазах застрелили Спивенту, сегодня убили Шнейбла. Я себя не обманываю, если бы не я, они бы остались в живых. Если вас интересует мое мнение, могу его высказать. Я заключил с Тэггом договор и не отказываюсь от своих обязательств. Но не думайте, что я — игрушка в ваших руках, взамен буду давать только то, что получу. Если вы попытаетесь нажать, я ударю. Меня можно убить, но не сломать. Вам ясно?
Ей не хотелось признавать поражения, но пришлось. Она кивнула.
— И еще одно. Куда бы вы ни собирались послать меня, я хочу уехать завтра. Чикаго с меня хватит.
Когда после ужина я вернулся в номер, лампочка на телефоне мигала. Я позвонил на коммутатор, и телефонистка сообщила:
— Завтра утром, в семь часов, можете получить свой билет на самолет у стойки авиакомпании Бранифф в аэропорту О'Хара. Самолет вылетает в 7.45.
— Куда я лечу? — спросил я.
— Этого мне не сказали.
Я собрал сумку, принял душ и лег спать. Было еще совсем рано, четверть одиннадцатого, когда я выключил свет. Я лежал в темноте и думал, будет ли эта ночь такой же бессонной, как предыдущая. Потом внезапно зазвонил телефон.
— Вы просили разбудить в пять часов, мистер Уолдрон.
Я позавтракал в номере, потом взял такси в аэропорт. Девушка с мешками под глазами у стойки Бранифф держала в руке большую чашку кофе.
— Меня зовут Гарри Уолдрон. Я должен взять оплаченный билет.
— Куда?
— Не знаю.
— Не издевайтесь, мистер, сейчас слишком рано.
— Билет заказывала моя компания, я не знаю, куда.
— Вы что, не знаете, куда вам лететь?
— Послушайте, милочка, я знаю, что сейчас слишком рано. Но для меня тоже рано. Так вот, введите мою фамилию в запоминающее устройство, а то я позвоню управляющему, чтобы этим занялся он.
Она молча села за вычислительное устройство и застучала по клавишам, а машина заговорила в ответ. Девушка подняла глаза и сказала:
— Это ваш рейс 317 в Мехико с посадкой в Форт-Уэрт.
— Вот и хорошо. Теперь давайте билет, и я вас оставлю наедине с кофе.
— Такой муж, как вы, — видно одно удовольствие, — сказала она.
— Я не женат, я священник.
Мне выдали билет первого класса. Опустившись в широкое кресло, я сразу заснул. Но когда через двадцать минут после взлета стали разносить подносы с едой, я позавтракал, потом снова заснул.
Проснулся я только над Оклахомой и до посадки в Форт-Уэрт читал журнал. Пока самолет оставался на земле, я опять заснул и проснулся только после взлета. К тому времени я начал приходить в себя. Стальные стружки в голове рассосались, кости перестали болеть, мускулы расслабились.
Я изо всех сил старался забыть Оскара и Шнейбла. Пока такие мысли мне были не по плечу. Я не думал, что вообще когда-нибудь смогу с ними справиться, не мог изобрести простую систему — «хороший — плохой», которая бы меня оправдала, не мог избавиться от чувства вины и боли в сердце. Поэтому предстояло сделать все, что было мне по силам, стереть прошлое.
С Эпплгейтом получилось иначе. По крайней мере, он жив — развалившись в большом кресле, в своем доме в Оук-Парк, до двух часов ночи читал, одетый в свитер и вельветовые джинсы. Когда я думал о нем, перед глазами всегда стояла эта картина. Не в военной форме, не в Японии, не в халате, не с семьей, не с друзьями, не с пациентами. Думая о нем, я всегда представлял себе Эпплгейта одного, дома, в кресле, под лампой, и все внимание только на книгу.
Трудно исключить из своей жизни людей, с которыми связаны лишь хорошие воспоминания. Мешанина неизбежна. Даже если плохое забыто, даже если ты уверил себя, что оно никогда не существовало, в глубине души, если начинаешь задумываться, на дне стакана с лимонадом находишь песок.
Уверен, что Эпплгейт — не исключение. Но мне он всегда казался исключением.
Он просто желал мне добра, хотел, чтобы у меня все шло хорошо. Изо всех сил пытался делиться со мной тем, что имел. Может быть, он испытывал чувство вины, может быть, подумал: «Не каждому выпадают мои возможности. По крайней мере я могу хотя бы поддержать падающего. Например, Такера».
Многие думают так. В мире нет недостатка благим намерениям. Но трудно продолжение, когда стоишь перед выбором — что удобно, приятно, а что нет. С этой точки и начинается отбор. И вот после него многие исчезают навсегда.
Роберт Кеннет Эпплгейт. Когда мы познакомились и он недвусмысленно объяснил, что намерен сделать из меня человека, хочу я или нет, самое трудное и неприятное для меня заключалось не в том, что это был высокий, симпатичный, приятный, талантливый и преуспевающий сукин сын, будь то в армии или в гражданской жизни, нет, самое неприятное — то, что он был ужасающе молодым. Конечно старше меня, но не намного. Совсем не намного, когда начинаешь сравнивать, чего добился он и чего не добился ты. Из-за этого в первые недели нашего знакомства в Японии мне хотелось избегать его.
Будь он старше, я мог бы относиться к нему с уважением, восхищаться им. Но нельзя восхищаться человеком почти твоего возраста. Если таким людям действительно удается настолько опередить тебя, естественно, в конечном итоге возникает зависть и ненависть к себе. Если не будешь осторожен, застреваешь на месте, ты никуда не относишься. А если думаешь о таких вещах слишком много, переварить подобное трудно.
В этом и заключалась ловушка Эпплгейта. Он не давал тебе времени подумать, заставлял двигаться — по крайней мере меня, заставлял двигаться мозг, тело, ощущения, короче говоря, все твое тело и душу воедино.
Я уже сказал, что он любил читать, любил больше всего на свете.
— В них весь смысл, — говорил он. — В книгах найдешь все — все красивое, умное, существенное когда-то было написано. Разве можно позволить себе такое нахальство или самодовольство — пренебрегать этим? Кому это нужно? Читая книги, чувствуешь, что живешь, пробуждаешь в себе понятия, о которых раньше и не подозревал. Все складки и извилины в мозгу имеют свое назначение, потенциальные возможности, нервные окончания ждут, когда их приведут в движение. И в книгах можно найти все, абсолютно все. В них заключен весь мир, если знаешь, где его искать. Чтение — не побег от жизни, оно и есть жизнь. Оно создает жизнь.
Мне нравились такие разговоры, я верил всему, что он говорил. Но мне это было не по плечу. Я не мог читать так, как он. Я пробовал, но у меня просто не получалось. Нужно иметь возможность оставаться наедине. Ты должен стремиться к этому, желать одиночества и покоя наедине с собой. У меня не получалось. Когда рядом со мной никого нет, я схожу с ума и дергаюсь. Я люблю, когда в доме, в комнате, рядом, есть собаки и коты, когда поблизости разговаривают и поют. Если я и остаюсь один, то вовсе не потому, что мне этого хочется. Для меня быть одному — наказание. Так было всегда.
В аэропорту Мехико меня не встречали. Я пошел на выдачу багажа, получил свою сумку, а потом постоял, надеясь увидеть знакомое лицо, или что меня узнают. Но никто не появился. На эскалаторе я поднялся в зал аэропорта и нашел стойку «Бранифф».
— Моя фамилия Уолдрон. Для меня не оставляли никаких записок?
За стойкой служащий с жесткими черными волосами и широким плоским лицом цвета кофе посмотрел на полку и покачал головой.
— Нет, сэр. Для Уолдрона ничего нет.
— Где здесь бар? — поинтересовался я.
— Поднимитесь на верхний этаж.
Около часа я провел в баре, где выпил три порции виски и съел бутерброд с курицей. Возвращаясь к стойке «Бранифф», я услышал по радио свою фамилию.
— Мистер Уолдрон, мистер Гарри Уолдрон. Гросим подойти к выходу двадцать четыре на посадку…
