Хотя Наташка упоминала, что Дима вроде живет с матерью. Но ни Димы, ни матери Наташки я никогда не видела. Не говоря уж об этом загадочном Косте.
Что-то много у меня стало Друзей, вспомнилась забавная фраза Владимира Ворошилова на «Что? Где? Когда?»… — это когда Александр Друзь привел свою дочь Инну, пучеглазенькую и, кстати, довольно-таки бестолковую особу… То есть что-то много в последнее время стало всяческих Костей.
Костя Ковалев. Костя Калиниченко. Да еще сбоку настойчиво втесывался третий — Костя Курилов. Но это так — в порядке здорового воспоминания.
И все-таки: Ковалев и Калиниченко.
…Нет, я вовсе не увязывала их между собой и уж тем более не отождествляла. Боже упаси от таких злокачественных выводов. Рабочая версия должна быть чистой от всяких нервно-паралитических домыслов. Но что-то настойчиво роилось в моей голове, что-то настойчиво пыталось нащупать точки соприкосновения между этими людьми.
И эта слабость в поезде, когда я пила напитки, предложенные Ковалевым, Крыловым и Немякшиным…
И еще — интуиция… интуиция, развитая в «Сигме», разросшаяся до каких-то уродливых масштабов, при которых она порой вставала наравне с осязанием и обонянием, когда я чувствовала ткань событий, как чувствуют кончиками пальцев шершавую кору дерева, — интуиция будоражила. Ее ниточки, как паутина, оплетали мозг.
И надсадно бились, как полузадушенная в кулаке птица.
Нет, такого еще со мной не было! Вполне обычное дело об убийстве, шантаже и угрозах, а кровь кипит… как… как в пору первой влюбленности в шестнадцать лет.
Только со знаком «минус».
Жуть и мистика. Та-ак, госпожа Охотникова, пора бы вам выпить валерьяночки и не злоупотреблять алкоголем. Вот именно. Не злоупотреблять алкоголем.
— А не пойти ли мне в бар пропустить пару коктейльчиков? — громко сказала я и истерически засмеялась своей сообразительности.
…То ли это от отдыха и влюбленности, приправленных досадой, то ли… даже предполагать страшно.
* * *
Бар «Глориоса» находился неподалеку от моей гостиницы. Я посещала это заведение каждый раз, когда приезжала в Сочи. Несмотря на то что тут любили тереться представители и представительницы сексуальных меньшинств, я не обращала на них внимания: педерастам я не подходила по определению, а «розовые» дамочки кучковались по двое и нежно ворковали, не впуская в свой мирок никого и ничего лишнего.
Хотя однажды я наткнулась тут на толпу свингеров, которые напоролись не хуже Крылова и Немякшина в поезде Санкт-Петербург — Адлер. Свингеры — это такие милые люди, которые практикуют групповой секс, меняясь при этом мужьями и женами. Естественно, не насовсем, а до полного изнеможения и удовлетворения.
Вот меня и сопровождавшего меня Костю Курилова захотели привлечь… нет, просто захотели. Я, конечно, девушка без особых комплексов, но при виде этой компании мне тут же занедужилось в плане секса.
Это был единственный случай, когда меня побеспокоили в баре «Глориоса».
Вот и сейчас, несмотря на то, что вокруг бушевала вечерняя жизнь, плавно перетекающая в ночную, я совершенно спокойно сидела неподалеку от светящейся стойки бара за столиком, над которым нависала громадная пасть чучела крокодила.
Пасть отливала алым — по всей видимости, внутрь была вделана неоновая лампа. Смотрелось весьма импозантно, хоть и жутковато: судя по всему, чучело делал большой умелец, и потому оно выглядело практически живым.
— Гдэ Гоги-и-и? — вдруг долетел до меня уже набивший оскомину крик, и на фоне прозрачной стены, выходящей на вечерний проспект, появилась чуть пошатывающаяся плотненькая фигура.
Ну конечно… судя по всему, именно эти гвардейцы вопили в зеленом домике в пятидесяти метрах от рощинского особняка. «Глориоса» — это и для них ближайший бар, а что еще нужно для счастья выпивох, как не ближайшая торгово-развлекательная точка, в изобилии отпускающая спиртные напитки?
В этот момент на пороге появились и мои со… купейники. В общем, веселые соседи по купе. Впереди шел Ковалев, а за ним вышагивали Крылов и Немякшин.
Тоша вел, нет, волочил под руку миниатюрную миловидную девушку, которая — при его-то росте — упиралась ему в подмышку, а вот Немякшина сопровождала внушительных габаритов девица с веселой пухленькой мордочкой и взлохмаченными волосами.
Она хохотала и громко именовала Пашу Немякшина «зайцем».
В этот момент Ковалев наткнулся на жеманного молодого человека в белых джинсах, больше похожих на лосины. Очевидно, он был знаком с Костей, потому что завлекательно подмигнул накрашенным косым глазиком и сделал попытку хлопнуть «добродушного бульдога» ниже пояса.
— Привет, Кости-а-а, — донеслось до меня напевное мурлыканье представителя сексуальных меньшинств (как раз возникла музыкальная пауза между двумя композициями мальчиковой группы «N`sync», и занимательный диалог стал достоянием общественности).
— Здорово, бархотка! — нелюбезно буркнул Ковалев. — Не было… этого?
— А… Бори? Не-е-ет, — проблеял педераст и тут же получил пинок от нетрезвого Немякшина. Экзекуция вызвала у паренька приступ мизантропии, и он уселся за столик в компанию к своему коктейлю и трем мужикоподобным дамам с габаритами борцов греко-римского стиля в тяжелом весе. Забормотал, бедный, наверное, что-то типа: «Пра-а-ативные натуралы! Они еще и деру-утся!»
Ковалев присел за столик, а Крылов, усадив Немякшина и девушек туда же, направился к стойке бара, выписывая замысловатые кренделя… пока что руками. Траектория его пути трагически совпала с крокодильей мордой над моей головой, и он вписался в нее физиономией так смачно, что вся внушительная конструкция пресмыкающегося задрожала, а страдалец Крылов рухнул на столик.
Да так удачно, что угодил локтем в чашечку с заказанными мной кусочками ананасов в собственном соку и размолол их вместе с чашечкой.
— Та-ак, — протянула я скорее в риторическом порядке, потому что Антон не мог меня слышать из-за музыки, — вы, господин Крылов, как Мамай: везде сеете разор, ужас и погибель.
Неожиданно подумалось, что на фоне смерти Денисова шутка выглядит, мягко говоря, довольно-таки неудачной. Но мысль не успела развиться и испустила дух при самом своем зарождении, потому что прямо против меня возникло искаженное апокалиптическим страданием лицо Тоши Крылова.
Причем из первых же слов, пущенных его луженой глоткой, выяснилось, что страдал он вовсе не от боли и уж тем более не по поводу пошатнувшегося крокодила и разбитой чашечки с ананасами.
— Бля-я-а… новый пиджак, ек-ковалек!! — взвыл он так, что перекрыл даже мощный плавный накат музыки. — Ну что ты!.. Э-э-э… Женька? Или… в-в-в… беляк? Э… простите, девушка, кажется, я ошибся… — Он подслеповато прищурился на меня, но я сокрушила его сомнения коротким восклицанием:
— Не ошибся, Крылов. Не ошибся.
Музыка на несколько мгновений приослабила свой натиск, и он теперь узнал меня.
— Чего-то я не того… не узнал тебя сразу. А ты что одна? Где Санек?
— Да шляется где-то, — ответила я, растерянно глядя на размазанные по скатерти ананасы.
— Это он напрасно так. Вот если бы я был на его месте…
— Если бы ты был на его месте, — сказала я с интонациями инженера Тимофеева из столь любимого Крыловым «Ивана Васильевича», говорящего Крачковской — Ульяне Андреевне: «Если бы вы были моей женой, я бы… повесился!» Но я не успела сказать это, потому что Крылов сам договорил за меня это сакраментальное:
— Я бы… повесился! Понятно, — подытожил он уже своим обычным голосом. — Это все понятно. Но ты же решила в-в-в… воздерживаться от спиртно…го.
— Да чуть-чуть, — сказала я. — Тут чуть-чуть мартини и шампанского, а остальное — сок.
— Персиковый?
— Ананасовый, — вздохнула я и снова взглянула на уничтоженный деликатес. — Мой любимый сок.
И я посмотрела в сторону Ковалева, Немякшина и их спутниц. Та-ак. Ковалев сидел не с ними, а за угловым столиком с каким-то плотным мужчиной с могучим бритым затылком и загорелой атлетической шеей. Это было все, что я могла о нем сказать, потому что сидел он ко мне спиной.
Крылов продолжал говорить что-то, но я уже не слышала его, хотя чисто визуально была само внимание.
Мужчина сидел недолго: поговорив с минуту — причем лицо Константина все это время было сосредоточенным и, я бы сказала, оцепенелым, полностью утратив пьяную расслабленность, — он встал и, подав Ковалеву руку, направился к выходу.
На самом пороге он обернулся, и его лицо попало в полосу света.
И я аж пристыла на месте, увидев это характерное массивное лицо — хорошо мне знакомое.
Мало того, что своими очертаниями оно напоминало лицо Ковалева — широкое, с тяжелыми скулами и массивным подбородком, с небольшими, широко поставленными глазами и выпуклым лбом. Мало того, что последний взгляд был устремлен — нет, я не могла ошибиться! — на меня.
