Его удар правой руки равнялся двумстам килограммам, левой — ста восьмидесяти, ног — по двести пятьдесят каждой. Спорт!
Он скрупулезно вел личный дневник, куда записывал все — для самоконтроля. Почти три года ходил он вокруг да около неприступной Августины. Мог бы, конечно, поспешно признаться в бурной страсти, как это делали другие. И он знал, кто. Для Верстакова Адажева представлялась недоступной красавицей, личная судьба которой никогда не переплетется и не совпадет с его. Он прикидывал и так и сяк.
И все-таки в сердце теплилась зыбкая надежда. Он знал себе цену и был уверен, что его заметит очаровательная сокурсница. И станет его женой.
В один из вечеров Максим после футбольного матча оказался по стечению обстоятельств около Августины. Ее постоянных кавалеров рядом не было. Они ее проглядели. Это был звездный час Максима. Он его давно ждал и взялся проводить Августину, мадонну своего сердца, до ее дома.
Боялся, что откажет, не согласится, посмеется над ним. А она весело произнесла: «Проводить? Умница. С удовольствием!».
У крыльца ее дачи (летом она всегда проводила время там) Максим, целуя руки Августине, робко вымолвил:
— Мне хочется сказать тебе три слова. Давно есть такое желание, но я трушу… Вдруг ты подшутишь надо мной? Возможно, я в заблуждении…
— Говори, разрешаю. — Августина тоже волновалась. Предчувствовала объяснение.
— Я люблю тебя.
— Спасибо. Мне радостно слышать твое признание. Я отвечу тебе чуть позже. Ладно?
Потом стиль их отношений обусловливался чистотой, целомудрием, бережностью, не понятными Эмме, но пришедшими по вкусу Августине.
Влюбленные искренне привязались друг к другу. Бурные чувства с сигаретами и вином Эмме тоже начали претить. Она пресытилась ими. Но боялась признаться себе в этом и пытливо наблюдала за Адажевой, которая головокружительно менялась к лучшему.
Августина продолжала открывать верной подруге свои тайны, хвалиться, что по Божьему велению она встретила ценного парня, испытывает к нему глубокую привязанность, дело идет к свадьбе.
Поначалу Эмма равнодушно встречала эти доклады, по-прежнему храня приверженность к преданной однокурснице. Потом в сердце Бабкиной стало неспокойно, там поселился червячок зависти.
Исподволь, постепенно в душе Эммы накапливалась злость, скверное чувство досады на то, что подруга остепенилась в смене партнеров.
Максим хорошо влиял на Августину. Та вела себя благоразумнее в интимной жизни. Но главное, Бабкина почувствовала, что этим Адажева накапливала духовный капитал, по сравнению с которым внутренний мир Эммы превращался ни во что.
Поразительно, но факт. Когда институт узнал, что Августина сделала свой окончательный выбор и стала неизменной спутницей только Максима, ее авторитет у поклонников еще больше поднялся. На нее смотрели другими глазами, не как на корчащую из себя законодательницу мод, с которой можно вести фривольные разговоры, а как на порядочно воспитанную девушку.
Это стало подтверждаться и тем, что теперь она разговаривала с нескромными парнями сухо, сдержанно, а если надо, с перцем давала им отпор.
Все это происходило перед очами «слегка» распущенной Эммы. И совсем недавно такая же была Августина. Теперь Адажева подчеркивала свою гордость и недоступность, тем самым оттеняла Эмму. Бабкина не готова была к такой неприступной строгости подруги. Эмму сначала это раздражало, а чуть позже привело в состояние полного недовольства.
Общественное мнение поднимало на высокий нравственный уровень подругу, а Эмма как бы оставалась у подножия горы. Подруга отвергла богатого Фрэда.
Это превосходство Августины представлялось как бельмо на глазу, мешало Эмме буднично делать с ребятами то, что продолжала делать, но сейчас в полной скрытности от Августины. Без напарницы жалким стало безудержно буйное времяпровождение.
Когда к ней обратился Шпагетти, она, чтобы отомстить подруге, с легким сердцем стала сводницей между итальянцем и Августиной. Помогала Джованни в его безумном деле.
* * *
Первым, кто ринулся в Москву, в итальянское посольство, был, разумеется Максим Верстаков. Казалось, он страдал больше всех. Не находил себе места ни дома, ни в институте. Но и Адажевы-старшие жили одними толками и догадками: где дочь, что с ней? Тяжелые мысли и предположения сводили их с ума, обоих свалили на больничные койки.
Даже крепкого здоровьем, сообразительного полковника подкашивала душевная травма. Все терялись в догадках. Но теперь, после допроса Бабкиной, можно было остановиться на единственном предположении.
Узнав адрес итальянского посольства, Максим двинулся к нему. У чугунной ограды милиционер не преградил дорогу Верстакову. Блюстителя порядка попросту не оказалось на месте, и влюбленный Ромео в свою Джульетту, потоптавшись на тротуаре, решительно направился в здание посольства.
Он беспрепятственно открывал дверь за дверью, проходил комнату за комнатой, роскошно обставленные и устеленные коврами. Никто его не встречал, словно дом был пуст.
Семья посла и обслуживающий персонал отдыхали после обеда. Расхрабрившийся юноша не замечал, что переступает дозволенное. Поиски невесты еще не дают ему права разгуливать по апартаментам дипломатического представительства.
Ослепленный негодованием, Максим меньше всего заботился сейчас о соблюдении Венской конвенции. А между тем жилье дипломатов неприкосновенно, и он не имел права попирать международные договоры и обычаи. Дипломатический иммунитет священен. Ревниво смотрят за этим.
Жужжали кондиционеры, словно шмели, а в остальном комнаты заполнялись блаженным безмолвием, и этот покой сбивал с толку. Максим стал рыскать по уютной безлюдной квартире. Но обратиться было не к кому. Он разгуливал как по музею.
Максим прервал свое вольное шастанье по фойе, залам и столовым тогда, когда попал в спальню жены посла. Крупного телосложения женщина сидела на низком мягком пуфе в кружевной сорочке перед трельяжем и приводила в порядок свои жгуче-черные, вьющиеся волосы. Напоминала она эфиопку или что-то в этом роде. Словом, африканку.
Женщина явно скучала. И тут словно из-под земли вырос чужой человек, молодой, пусть даже симпатичный, но мужчина, которых, в общем-то, она не дичилась, не уклонялась с такими от знакомства с учетом не только ее дипломатической миссии. Но в данном случае посторонний взгляд на ее спальное одеяние привел ее в судорожный трепет. Содрогаясь всем телом, живо подняв к шее сползающую белоснежную сорочку, с невообразимым криком она нырнула с головой под одеяло в свою постель. Остался голос арапки.
Преследуемый этим воплем, растерянный Максим вынужден был спешно ретироваться за порог спальни госпожи самого высокого дипломатического ранга. Нарушенным оказался правовой статус жены посла. Государству, которое не обеспечило иммунитет, неприкосновенность жилья дипломатов, грозили самые жестокие преследования. А чернокожие — обидчивые.
Исступленный крик о помощи взбудоражил весь казавшийся вымершим дом. С выражением ужаса на лице перед Максимом предстал сам посол: маленький, толстогубый, с не совсем ровными ногами. Вокруг мелькали тени прислуги, которых раздирающий душу крик их повелительницы поверг в отчаяние.
Посол с налитыми кровью круглыми щеками дико, безумно таращился на дерзкого пришельца, посягателя на дипломатический высокоохраняемый покой. Хозяин дипломатической обители так же, как его супруга, обладал кожей черного цвета и кудрявыми от природы волосами. Сверхчтимый его покой был беспрецедентно даже не нарушен, а растоптан.
Наконец он пришел в себя и стал что-то торопливо говорить на повышенных нотах. При этом он размахивал довольно энергично пухленькими руками, на которых в изобилии красовались перстни с камнями разных цветов и оттенков. Речь — семито-хамитская.
Максим сносно знал итальянский язык (в противовес Августине). Но здесь явно говорили по-другому и его не понимали, как и он их. Заявился переводчик и пришлось обращаться через него на русском языке. Студент Белужского пединститута с досадой и отчаянием сообразил, что попал в необычную, а возможно и сенсационную скандальную ситуацию.
Вышла из визита Максима любопытная история. Он нарушил суверенитет одного из африканских дипломатических представительств, приняв его за итальянское посольство.
Посол приказал Максиму оставаться на месте до прибытия сотрудника Министерства иностранных дел. Как ни пытался оправдать Максим пикантную ситуацию своим невежеством, незнанием правил посещения учреждения такого ранга, ему не верили. Бесполезно было извиняться и доказывать, что он не имел никакого злого умысла.
Из своей спальни вышла жена посла. Строгий черно-синий костюм подчеркивал официальность ее особы и что с ней следует общаться с соблюдением всех правил и формальностей.
