Геннадий сел на табурет, зачерпнул ложкой подозрительное месиво.
– Ты забыл помолиться, сынок, – озадаченно молвил отец.
Геннадий молча встал, широко перекрестил стол:
– Благослови, Господи, ясти и питии рабом Своим, яко свят еси и преблагословенен во веки веков, аминь.
– Аминь, – эхом отозвался Валентин Николаевич, уселся напротив сына.
– Тут батя, дело к тебе есть, – заговорил Геннадий с набитым ртом; он уже изрядно обжег себе небо и язык, но почти не обращал внимания на резкую боль.
Что касается вкусовых качеств отцовского угощения, то Мокеев-младший их просто не разбирал.
– Что за дело?
– Дело на миллион фунтов стерлингов.
– Два миллиона долларов, – автоматически перевел Валентин Николаевич. – Это хорошие деньги, сынок.
– Да, батя. Очень даже хорошие. И они могут стать моими. С твоей помощью.
– Но ты же монах, – с сомнением начал было экс-дипломат.
Геннадий раздраженно звякнул ложкой о тарелку:
– А кто сказал, что монах не может грамотно, с толком распорядиться деньгами? У Сергия Радонежского, Кирилла Белозерского подчас скапливались огромные суммы. И при этом они оставались аскетами высшей пробы. И воздвигали на Руси храмы да монастыри.
Геннадий помолчал, успокоился.
– Я тоже не гудеть на этот миллион фунтов собираюсь. Я, батя, хочу стать епископом.
– За деньги? – ужаснулся Мокеев-старший.
– Да Бог с тобой! Нет конечно. Тут механизм несколько иной.
– Молод ты больно…
– Верно, – охотно согласился настоятель храма Ильи Пророка. – По сложившейся веками церковной традиции в епископы не хиротонисают раньше, чем в тридцать три года. Ну, ты понимаешь, возраст Христа.
– Тебе только двадцать пять.
– Угу. Двадцать пять. Но! – Геннадий многозначительно поднял указательный палец. – Было в нашей истории одно исключение из правила. Будущего патриарха Тихона сделали епископом в тридцать лет. И, как говорится, никто об этом впоследствии не пожалел. Таким образом, создан прецедент. И я вполне реально могу стать епископом в двадцать восемь – двадцать девять лет.
– И установить абсолютный рекорд, – невесело усмехнулся Валентин Николаевич.
– Ну что за формулировки, батя! Уши вянут. Просто времена сейчас сокращаются, как о том пророчески сказано в Писании. То бишь ускоряется жизнь. Это объективная реальность, батя.
Мокеев-старший смотрел, как сын за обе щеки уплетает несъедобную стряпню; сам он, в отличие от Геннадия, оказался не в состоянии доесть собственное жарево и утешался мыслью о куске сервелата, припрятанного в глубинах холодильника. Потом, ночью, когда сын уснет, можно будет наделать бутербродов. Кажется, по-церковному этот грех называется тайноядением.
– Что, неужели съедобно? – робко спросил он, глядя, как Геннадий кусочком хлеба насухо вытирает тарелку.
– Отменно. А теперь слушай дальше. И вникай.
– Постараюсь.
– По церковному обычаю, если кто-то построит на свои деньги монастырь и сам при этом примет иночество, то он автоматически становится игуменом этого монастыря. Я уже иеромонах. Осталось найти недействующий полуразрушенный монастырь и с благословения владыки – а он непременно благословит – восстановить эту обитель, украсить, собрать какую-никакую братию. И вот я уже игумен. А от игумена до епископа – один шаг. С моим-то образованием и мозгами… Вот для чего мне этот миллион фунтов.
Он вытер губы салфеткой, скомкал ее и прицельно бросил в помойное ведро. Попал.
– С каких это пор ты стал церковным карьеристом? Ты не был таким, сынок, – Валентин Николаевич печально покачал головой.
– Эх, батя, батя… Ну зачем ты так. На любом поприще надо двигаться вперед и вверх. Так устроен мир. Господом устроен. И потом, я же не взятку собираюсь давать, а обитель Божию возродить. Ну что тут плохого, скажи на милость? А? Если б ты знал, за что иной раз некоторым дают епископство!
– Н-да… Крепко тебе, видно, в Париже заморочил мозги этот кюре. Он же католик!
– А католики что, не люди? – с ходу перефразировал классиков иеромонах Герман.
– Люди, конечно, – в тон ему отвечал отец. – И как это я тогда недоглядел…
В Париже, будучи восьмилетним мальчиком, Геннадий подружился с молодым кюре расположенного неподалеку от советского посольства соборе. Кюре обучал пацана играть в футбол, они вместе собирали сливы в маленьком садике за собором… Но кюре никогда не «вербовал» мальчика в католическую конфессию, а уж тем более не говорил о какой-то там церковной карьере. Во всяком случае, в памяти иеромонаха Германа такого не осталось.
Отцу эта дружба откровенно не нравилась, но он ничего не делал для того, чтоб ее прекратить.
– Ты, батя, совсем другим тогда занят был, тебе сына воспитывать недосуг было, – жестко сказал Геннадий. – Казино в «Мулен Руж», в «Георге Шестом»… Выиграл – с девочками в «Максим», проиграл – в пивнушку на Монмартре. А мать в это время…
Мать в это время сошлась с одним не слишком удачливым актером и в результате сбежала из советского посольства, переселившись к своему любовнику. Кажется, они и по сей день вместе… Геннадий подозревал, что именно это семейное обстоятельство, а вовсе не увлечение картами, стало решающим в отчислении бати – позорном, надо сказать, отчислении! – из дипломатического корпуса. Однако, как ни крути, но крах-то семейной жизни произошел именно из-за карт.
Геннадий умолк. Негоже сейчас расстраивать отца, напоминать ему о пагубной страсти, разрушившей семью и, как следствие, дипломатическую карьеру.
Но Валентин Николаевич вдруг сделался деловитым и решительным:
– Ну, выкладывай, сынок, что это за миллион фунтов стерлингов, который тебе светит?
Чем могу, помогу.
– Сейчас, батя.
Геннадий поспешно покинул кухню, а Мокеев-старший подошел к окну, прислонился лбом к холодному стеклу.
В черном небе широким молочным озером разливалась полная луна. «Что-то сейчас поделывает наш маньяк?» – подумал Валентин Николаевич, но его невеселые размышления прервал воротившийся на кухню Геннадий. Снова увлек отца за стол, сел рядом, положил перед собой ручку и лист бумаги. Дружески обнял Мокеева-старшего, изготовился писать.
– Ты ведь, батя, игрок с большим стажем. Хороший игрок. Профессионал. Умеешь мигом все варианты просчитывать. Вот тебе задачка. Решим – будет миллион фунтов стерлингов.
– Свой епископ – это, прежде всего, близкий по духу, энергичный и талантливый организатор, – продолжал «грузить» Ирину Виктор Петрович. – Я уже не так молод, пора подумать о вечном. Хватит переливать финансовые потоки из пустого в порожнее! То есть, конечно, я буду этим заниматься, пока такая деятельность приносит миллиардные барыши. Но! Надо, чтобы на эти прибыли созидалось что-то реальное. Я все откладывал, отсрочивал… Все думал – успеется, нужно сначала побольше жира накопить. А тут в Евангелии прочел про одного богача, который все радовался, что сокровища его приумножаются день ото дня. Явился ему ангел и сказал: глупец, нынче ночью умрешь, и ничего с собой на тот свет не возьмешь!
– Ну, ты-то в самом расцвете сил, на себе испытала, – попробовала было свернуть разговор в игривое русло наяда.
– Мишка Веденеев тоже в расцвете сил был, мой однокурсник, – мрачно отвесил Виктор Петрович. – А выпил лишнего в бане, и хлоп – инсульт. А Венька Милорадов? Заказала его собственная женушка, и кончился мужик в сорок пять лет.
Ирина слыхом не слыхивала ни про Мишку, ни про Веньку, она внезапно для самой себя выкрикнула со слезами:
– Я тебя никогда не закажу! Я всегда буду тебя любить!
И осеклась. Слишком в лоб, слишком откровенно умоляла она о женитьбе. Дура, какая же дура… Мужики всегда пугаются такого натиска.
– Верю, – коротко ответил Виктор Петрович, и Ирина с горечью осознала, что он даже не понял ее недвусмысленного призыва. Он и не помышляет о новом браке, это совершенно ясно… Что ж, забудем. Содержанка, так содержанка.
– В области столько поруганных, полуразрушенных святынь, – развивал свою мысль президент концерна «Евразия-Траст». – Всегда, во все времена духовная база Руси создавалась в содружестве иерархов и богатых людей. Без капитала никакой Святой Руси не было бы – ни в четырнадцатом, ни в пятнадцатом веке. И возведение храмов умные купцы почитали конечным смыслом своей торговли. Да и всей жизни.
– Так вот о каком миллионе фунтов вы говорили с этим священником, Геннадием?
Девушка уже окончательно взяла себя в руки.
– Не совсем, – лукаво улыбнулся магнат. – вчера в пивном баре я загадал всем троим загадку. И пообещал миллион фунтов стерлингов, если они сумеют ее разгадать. Только они не сумеют.
– Если ты в этом так уверен, то зачем же морочишь парням головы?
