– Ты слышал что-нибудь об этой Эльмире Садиковой?
– Естественно, – пожал плечами Влад. – Модель, дочь бывшего вора в законе.
– И откуда тебе столько известно?
– Я смотрю новости, мам, как добрая половина населения страны. Недавно она заключила крутой контракт, и теперь ее по двадцать раз на дню показывают по телику в рекламном ролике.
– Надо будет поглядеть. Здесь написано, что она встречалась с Ильей последние три года, дело шло к свадьбе, а некоторое время назад все почему-то расстроилось, и они расстались. Версия с убийством из ревности достаточно «вкусная», как думаешь? Почему тогда ее не разрабатывают?
– Может, дело в ее папаше? Он теперь стал влиятельным бизнесменом и вряд ли позволил бы трепать имя дочери в СМИ. Да и неужто ты думаешь, что девица могла поставить на кон успешную карьеру и грохнуть Илью?
– И за меньшее убивали, – возразила я. – Ты не представляешь, какой мстительной может быть отвергнутая женщина!
– Кто сказал, что Илья ее отверг? – парировал Влад. – Может, она сама дала ему от ворот поворот?
– В любом случае, надо бы потолковать с Эльмирой. Вдруг ей что-то известно?
Ничего не ответив, Влад достал второй листок.
– Некий Глеб Усманов… Господи, сколько же бывших «авторитетов» заправляют бизнесом в нашем городе?!
– Он что, бандит?
– Я же сказал – бывший. Хотя, по моему мнению, бывших бандитов не бывает, и их методы работы не меняются, даже если вместо косухи и треников они нацепляют на себя пиджаки от Армани! Здесь написано, что в свое время у него была кличка Усман и что он пытался влезть в бизнес старшего Митрохина, одалживая ему деньги. Когда Митрохин не сумел расплатиться, Усман потребовал долг, а через некоторое время бизнесмен благополучно выпал из окна… Странно, тебе не кажется?
– Да мне все в этом деле кажется странным! – воскликнула я. – А разве этого Усмана не допрашивали?
– Зачем? Ведь официально признано, что Митрохин сам сиганул из окна. Если у следствия и были сомнения, то тут, – Влад потряс документом, – ничего не указано.
– А не мог Усман попытаться влезть в совет директоров «Фармаконии»? – предположила я. – Вдруг он «наехал» на Илью, тот оказался чересчур принципиальным…
– Может, и так, но пока что это только домыслы, не имеющие под собой никаких оснований, мам. Да и не думаю, что, как ты говоришь, «влезть» в совет директоров так уж легко: в него входят иностранные представители из Швейцарии и откуда-то там еще, а это не хухры-мухры!
– Наверное, ты прав. Знаешь, это дело только на первый взгляд ясное, а если поглубже копнуть, еще неизвестно, что вылезет!
– Вот именно! Потому-то я и говорю: завязывай со своим шерлокхолмством и возвращайся в семью.
– А разве я куда-то ухожу? – невинно спросила я. – Ты, кстати, обедал?
– Знаешь же, что нет, – буркнул Влад. В последнее время он похудел. Мой сын всегда был стройным и жилистым, и годы не прибавили ему жирка, но теперь худоба стала заметна. При высоком росте каждый потерянный килограмм – на вес золота, а Владик, на мой взгляд, лишился не меньше десятка.
– У тебя все в порядке? – поинтересовалась я, наливая суп в тарелку.
– В смысле, на работе?
– И на работе, и в семье. Так как?
– Нормально, – ответил он и принялся за еду.
– С Полиной как дела?
– С Полиной? Да что с ней станется-то? Дети вот дают прикурить!
Его семью я лелеяла, как дитя: Дашка все мечется среди своих мужиков, Оксана развелась, как ни старалась я сохранить их с Кириллом брак, и только Влад оставался единственным среди нас, чья семейная жизнь удалась.
– Торт будешь? – спросила я, забирая тарелку. – Шоколадный!
– Мам, ты же знаешь, что…
– Что лучший торт – это бутерброд с колбасой! – закончили мы в унисон. Хохоча, я открыла холодильник.
* * *
Даша задумчиво рассматривала фотографии на стене в гостиной Анатолия. С самой крупной из них широко улыбалась светловолосая женщина приятной наружности. У нее были отличные зубы, красивой формы и удивительной белизны (странно, что этот факт она отметила среди первых). Может, это случилось потому, что у Толика такие же? Рядом висел портрет мужчины в полевой военной форме, и Даша предположила, что это его отец. Больше всего здесь было фотографий Марины – от маленькой улыбчивой девочки с забавными кудряшками до вполне оформившейся девушки, еще здоровой и полной жизни.
– Почему здесь нет ни одной твоей фотки? – поинтересовалась она, услышав за спиной шаги, и обернулась.
С мокрыми после душа волосами, пахнущий детским мылом, Толя выглядел посвежевшим. После двух суток, проведенных в изоляторе временного содержания, единственными желаниями Анатолия, скорее всего, являлись смыть с себя грязь и выспаться в чистой постели – работая в уголовном судопроизводстве, Даша знала это не понаслышке.
– Так почему? – повторила она свой вопрос.
– Даже не знаю, – пожал он плечами. – Может, потому что я сам выбирал? Мне нравились какие-то фотографии, я их вешал, а до себя руки как-то не доходили.
– А у тебя вообще есть своя жизнь? – спросила Даша, глядя ему прямо в глаза.
– В смысле? – растерялся Толя.
– В том смысле, что ты разрываешься между сестрой с ее болезнью, больницей и этой «сектой»!
– Какой такой сектой?
– Ну, людьми этими, которые на «Фармаконию» «накатывают».
– И ничего это не секта! – вспыхнул Анатолий, ероша влажные вьющиеся волосы. Даша помимо воли отметила, что он, видать, давно не посещал парикмахера, но его отросшая шевелюра нравилась ей больше, чем аккуратные короткие стрижки большинства мужчин, с кем приходилось общаться. – Тебе не понять!
– Конечно, где уж мне!
– Знаешь, пока Маришка не заболела, я тоже жил, не обращая особого внимания на то, что вокруг делается. Я читал газеты, смотрел телевизор, а потому был в курсе, что люди болеют, умирают, и ничего тут не поделаешь. Кроме того, я медик, и мне казалось, что у меня иммунитет к таким вещам: когда хорошо знаешь, что может произойти с организмом человека, вроде бы нужно иначе относиться к болезни и смерти. Черта с два! Когда с мамой случилось несчастье, я все надеялся, что она поднимется, ведь молодая же еще, жить да жить! И я не сомневался, что со своим умением, знанием и связями поставлю ее на ноги. Не получилось. Ей не требовалось какое-то особенное лечение, только уход, но все, что я мог сделать, это наблюдать, как она умирает!
– Прости, я вовсе не… – начала было Даша, но Анатолий не позволил ей продолжить.
– Нет, погоди, – оборвал он. – Раз уж сама начала, слушай! То был первый удар по моей самоуверенности. Маму похоронили, а потом выяснилось, что у Маришки рак. Я же врач и знаю, что это лечится, ведь столько сейчас возможностей, столько лекарств и разнообразных терапий… Но снова оказалось, что ничего из того, что существует, ей не помогает. С каждым днем надежды таяли, а я просто не мог потерять и ее тоже, понимаешь? Вся наша семья как будто вымирала!
– Толя, я…
– Когда нарисовался этот шанс с «Голудролом», я ухватился за него, как за спасательный круг. Маришке тогда совсем худо стало, и я прямо видел, что ей недолго осталось. А «Голудрол» поставил ее на ноги… На какое-то время. Но на самом деле я вовсе не об этом хотел сказать, а о том, что, когда с нами случилось несчастье, я впервые попал в онкологический диспансер. Представляешь, я ведь ни разу там не был, даром что медициной занимаюсь! И я увидел, сколько же таких, как я, – братьев, сестер, матерей, дочерей, которые каждый божий день вынуждены ждать плохих новостей и, вопреки всему, надеяться на благополучный исход! Эти люди – сообщество собратьев по несчастью, и в этом плане ты, возможно, права – мы секта, секта обреченных наблюдать за медленным умиранием родных людей. И я понял одну вещь: каким бы душевным и добрым ни был человек, до тех пор, пока тебя лично не коснется беда, ты ни черта не поймешь, что ощущаем мы, наша секта, когда нам сначала дают надежду, а потом отбирают, и снова ничего невозможно поделать!
Работа многому научила Дашу. В числе прочего – циничному отношению ко всем проблемам и препятствиям, могущим возникнуть на пути к цели. Этому учили ее в университете, еще больше опыта она набралась во время практики в большой юридической фирме, куда попала благодаря протекции отца. Мама частенько поругивает ее за подобное отношение к жизни, говоря, что рано или поздно эта самая жизнь даст ей хорошего пинка, но Даша лишь посмеивается, уверенная в собственной правоте. Ей казалось, что она давно потеряла способность испытывать чувство стыда за собственные действия. Не секрет, что адвокату порой приходится идти против законов, и юридических, и общечеловеческих, только для того, чтобы выиграть дело, получить солидный гонорар и доказать обществу, что хорошо подвешенный язык иногда значит больше, чем весы подслеповатой богини Фемиды. После слов Анатолия Даша впервые испытала нечто похожее на угрызения совести. И зачем она ляпнула про «секту»? Предполагается, что она должна быть всецело на его стороне, а она, не сдержавшись, заставила клиента перейти в оборону не перед следователем, не перед прокурором, а перед той, которая по определению обязана защищать его вопреки всему, даже здравому смыслу!
