Сергей Ильвовский - Иерихонские трубы

— Дались тебе эти рыбки! — Колапушин не скрывал досады; мысль никак не давалась в руки — даже ухватиться было не за что.

— Музыка их угробила, я вам говорю! Этот «бум-бум». Вспомните, как вы сами чуть не оттопырились там!

— Егор, я тебя очень прошу, помолчи. — Колапушин начал злиться не на шутку. — Дай спокойно всё выяснить. Без тебя голова гудит. — он опять повернулся к Капсулеву — Так, и что дальше?

— Потом он вообразил, что Варька его заколдовала. Он вычитал в какой-то книге, про чёрную магию, что ведьмы записывают заклятье и прячут его в доме жертвы. Стал искать…

— И нашёл.

— Нашёл.

Поколебавшись, Капсулев сунул руку в карман висевшего на стуле пиджака и, вытащив бумажник, вынул из него небольшую сложенную вчетверо жёлтую бумажку. Смущённо улыбнувшись, он отдал её Колапушину.

— Значит, вот где она была — задумчиво протянул Колапушин, пока не разворачивая листок. — Почему вы её сохранили?

Капсулев пожал плечами. По нему было видно, что он и сам толком не понимает, зачем сунул записку в бумажник.

— Я у него тогда забрал. Выкинуть хотел…

Немного помедлив, Колапушин развернул бумажку и задумался, пытаясь постигнуть тайный смысл написанного. Немигайло, сгорая от любопытства, попытался завладеть этим тайным заклинанием, но Колапушин отвёл руку назад.

— Её почерк?

Капсулев подтверждающе кивнул.

— Я прочту?

— Если не боитесь — Капсулев попробовал иронически усмехнуться, но это у него, как-то, не очень получилось — Минздрав не рекомендует.

Колапушин не испугался. Подойдя поближе к свету, и отставив руку он, негромко и внятно, без всякого выражения прочитал загадочный текст:

Колапушин и сам не ожидал, что эти слова, произнесённые вслух, окажут, вдруг, такое ошеломляющее впечатление. У него непроизвольно опустилась рука, в которой он держал заклинание. Капсулев, как-то съёжился, а на лице Немигайло, выпучившего в изумлении глаза, появилось характерное выражение, словно он собрался произнести традиционную матерную фразу, выражающую крайнюю степень потрясения.

— Всё-таки, господин Капсулев — после паузы, Колапушин вернулся к невыяснённому вопросу, — почему вы оставили это у себя? Сами-то, не боялись?

— Нет. Я, всё-таки, нормальный образованный. Понимаете, — он кивнул на телевизор — этого же не должно быть. Я хотел разобраться…

— И, что же?

— Капсулев развёл руками, показывая, что ответа у него нет.

— Арсений Петрович, — наконец, прорезался изумлённый голос Немигайло — и старуха чёрная была. И рыбки сдохли!

— Голос Бога тоже упоминался, — согласился Колапушин.

— А, вот, колокола не было. И матросы за борт не сигали без причины. Может нужно сегодняшние мировые новости послушать?

— Ты ещё про город забыл. Слушай, давай сами не будем сходить с ума, ладно?

Нервно прохаживаясь по комнате, Колапушин, снова и снова, перебирал в уме самые различные варианты. Картина не получалась. Все фрагментики упрямо складывались в то, чего быть не может. Непонятно было, даже, о чём спрашивать Капсулева. Впору самому было в церковь идти и свечку ставить.

— А вы не вспомните, что сказал Балясин, перед смертью?

— Боюсь, что нет. Играла очень громкая музыка, а я, к тому же, за рулём был. Вроде бы… о Боге что-то, но не берусь утверждать. Знаете, музыка была, по моему, какая-то церковная, может, поэтому мне так и кажется.

— Вполне возможно. — в процессе своих бесцельных перемещений Колапушин оказался у стены, на которой висели фотографии в рамках.

— Это я, кажется, видел.

Конечно, видел, ведь это была та самая фотография, где были: и длинноволосый Балясин с гитарой, и Капсулев, и юная Бэлла в школьном платье, и Анфиса, и… вот у этой фотографии край отрезан не был. Рядом с Анфисой, обнимая её правой рукой, стоял невзрачный человек в очках с толстыми стёклами.

— Студенческая фотография — объяснил Капсулев, увидев, что именно разглядывает Колапушин.

— Так вы все были знакомы ещё тогда??

— Мы делали аппаратуру для Женькиной рок-группы. Это ведь не то, что сейчас — пошёл и купил. А тогда и усилители, и колонки — всё самим делать приходилось. С Анфисой мы однокурсники. Белла, ей тут лет пятнадцать, по-моему, у Женьки солисткой была. Могла бы пробиться, если бы голос не прокурила.

— А что это за мужик её обнимает? — Немигайло тоже присмотрелся к снимку. — Раньше его не было.

— Так вы у Анфисы эту фотографию видели? Это её первый муж, тоже наш с ней однокурсник.

— А Балясин её увёл у него?

— Да. Лука с горя даже пытался руки на себя наложить. Вот, Анфиса и ликвидировала его на своём снимке. Плохие воспоминания, понимаете?

— Вы сказали… Лука? — Колапушин сам не чуял собственного голоса. Капсулев, за музыкой, не услыхал, а, вот Фартуков слышал и запомнил точно — Балясин, перед смертью, вспоминал о том, что ему говорил именно… Лука!

— Лука, это прозвище студенческое, а фамилия его — Луконин. С тех самых пор его не видел, он ни с кем после этого встречаться не хотел. Классный был специалист по акустике.

— … Вот они, Арсений Петрович, бизнесмены-то наши. Балясин как ему помог, а он… Мог бы к себе пригласить пожить, раз такое дело — один ведь в квартире. Видели обстановочку? Не попади он в эту фирму — было бы у него такое?

Любой, даже самый длинный и трудный день, когда-нибудь, да кончается. Этот, тоже, не стал исключением. Хотя от асфальта и стен домов всё ещё шла удушливая, вонючая городская жара, но воздух уже начинал свежеть, а на столбах, щёлкая и мигая, один за другим загорались фонари. Вымотанному Колапушину совсем не хотелось разговаривать, а тем более думать, но отвязаться от Егора было делом нереальным.

— Не рановато ты выводы начал делать, Егор? Смотри, сколько он с ним возился: и альбом этот доделывал, и врача вызывал, и уговаривал отдохнуть поехать. Даже ночевать там остался — за друга беспокоился. А домой… думаешь легко жить вместе с человеком в таком состоянии? Да и не так уж он одинок. Я руки сполоснуть заходил, так в ванной халат висит явно женский, косметика какая-то у зеркала. Потом, откуда мы знаем: может он его и приглашал, а Балясин сам не захотел. Белла, помнишь, говорила, что он и в больницу в нетрезвом виде не хотел ехать.

— Всё равно, как-то… не по-людски.

— Ты не устал ещё?

— Нет, ну… работать то надо. Лютиков спросит…

— Работать, работать… — проворчал Колапушин. — Нельзя всё время работать — думать тоже иногда полезно. Или, что, по-твоему, нам сейчас надо нарисовать пятиугольник магический, чёрные свечки зажечь и Люцифера вызвать попробовать?

Пару десятков шагов сыщики прошли молча. Колапушин начал надеяться, что Немигайло, наконец, иссяк, но Егор разрушил эту надежду самым бессовестным образом.

— Значит, точно, всё дело в музыке!

— С чего ты взял?

— Ну, как же? Балясин слушал и помер. Капсулев её послушал — тоже еле живой остался. Вам плохо стало. Белла там работает, слышит её постоянно и ходит сама не своя. Рыбки, и те сдохли! Всё получается одно к одному.

— Шампунь у тебя получается — какао и винегрет в одном флаконе. Зациклился на своей идее, и видеть не желаешь, что всё это, друг к другу не имеет ни малейшего отношения. Давай разберёмся: что, Балясину мало неприятностей выпало за последнее время? То-то. А он и сам дополнительно своё здоровье гробил. В кабинете мы с тобой вместе были — да, мне плохо стало, но ты то как огурчик! Я тоже на пару секунд подумал, как и ты, когда Витя про Капсулева рассказал. Ну и что? Витя тот же диск слушал, и хоть бы хны. Белла, вообще «техно» не выносит, а уж Шаманку слушать — ёё не заставишь и под дулом автомата. Фирма музыкальная, вот нам и чудится, что всё из-за музыки.

— Нет, Арсений Петрович! — Немигайло распалился так, что Колапушин начал всерьёз опасаться: не грохнется ли он на ступеньках подземного перехода, по которым они, как раз и спускались. — Не один я так думаю. Неужели не поняли, в чём тут тайна?