Осаждавшие подняли боевые хоругви и, подбадривая себя воинственным кличем «хея!», ринулись на приступ. «На щите или под щитом»! – прокричал над самым моим ухом верзила с рыцарской бородкой и с детскими счастливыми глазами и рванулся вперед, подняв над головой не меч, как большинство «роландов» и «нибелунгов», а массивное копье. Чуть поодаль происходила какая-то возня. Девушка в рубище, на котором было написано «Жанна д'Арк», смеясь, тянула за руку парня, стремясь увлечь его за собой в развивающуюся атаку, Парень упирался, вяло улыбаясь, этакий «качок», в черной открытой майке, он был абсолютно, что называется, «не в теме». Было видно, что его отнюдь не увлекают дурацкие сражения, увлекает только сама девушка, ради которой он временно терпит эти глупости. Когда я смотрел на них, что-то изнутри толкнуло меня в ребра, и стало тоскливо-тоскливо. Это было предчувствие беды. Жак что-то говорил, оживленно улыбаясь, но я его не слышал, я смотрел, как девушка, махнув рукой, бросилась догонять атакующее войско. Но защитники часовни оказались тоже не лыком шиты. Они обрушили на нападавших град стрел из луков и самодельных арбалетов. И нападавшие дрогнули и стали пятиться, уступая только что завоеванные высоты.
Защитники холма толкали их щитами и поражали мечами… Лучники и лучницы пускались в смелые набеги и поражали нападавших с близкого расстояния… И нападавшие падали, выполняя правила игры…
И одна лучница дальше других проникла в неприятельский стан… Она спустилась практически до самого подножья. Она подняла лук и пустила стрелу в постороннего, в парня, который отказался присоединиться к штурму, не поддавшись уговорам своей подружки «Жанны д'Арк». И парень в черной открытой майке упал, хоть не обязан был подчиняться правилам игры…
И я вдруг понял, что он никогда не встанет.
– Пойдемте, вам не надо на это смотреть, – сказал Жак и хотел приобнять меня и отвернуть от неприятного зрелища, но я вырвался от него и через мгновенье был возле трупа.
Никто еще не знал, что это – труп, только я и, разумеется, Жак.
Я должен был увидеть, и я увидел… Металлический наконечник стрелы вошел в шею…
К оперению был прикреплен флажок из жесткой ткани… На флажке красовались буквы «СВС».
Я кинулся к Жаку, но Жака на месте не оказалось.
Мой видавший виды, вчера пожелтевший «Орленок» стоял, прислоненный к молодому дубу. Дуб рос в относительном одиночестве, открытый для солнечных лучей, широко в стороны раскинув ветви. Я подумал, что если встать на велосипедную раму и слегка подпрыгнуть, то свободно можно зацепиться за нижнюю ветку – она торчала почти параллельно земле. А зацепившись, крутануть на ней подъем переворотом и выйти на стойку на кистях. Но эти мысли залетели ко мне в голову случайно, помимо моей воли, потому что я-то тем временем вскочил на свой велосипед и ринулся по тенистой аллее, так как увидел: там, вдалеке, желтой молнией промелькнул велосипед мсье Жака. Я жал, как говорится, на все педали, но что я мог? Маленькому велосипеду никогда не догнать большого на прямой дороге. А тут еще мне пришлось тормозить и сворачивать чуть ли не в канаву, потому что навстречу двигалась прокатная карета, запряженная парой царицынских лошадей. Поравнявшись со мной, карета остановилась. Два «средневековых рыцаря» выскочили из нее и в мгновение ока оказались возле меня. Один сгреб меня в охапку, другой подхватил за ноги, и карета поехала дальше, увозя мелкокалиберного пленного, сжатого с двух сторон дюжими молодцами, одетыми в идиотскую мешковину.
– Отпустите руки, больно, – сказал я. – Куда я от вас денусь, такой маленький от таких больших!
Сидевший на облучке «рыцарь» обернулся ко мне, откинув капюшон:
– Здравствуйте, господин ищейка.
Я сегодня уже ничему не удивлялся. Я просто ответил:
– Здравствуйте, господин лектор.
Из неволи на волю по собственной воле
Меня привезли на окраину парка в Царицынские конюшни. И самым пошлым образом заперли в стойло. Естественный запах конюшни напоминал о цирке. Это как-то утешало. Открылась дверь, вошел лектор Семен Семенович. Он был без дурацкого балахона – в джинсах и майке. Видимо, он только что сполоснулся под краном: редкие волосы были мокрыми, капельки влаги виднелись на худой морщинистой шее. Мне тоже захотелось умыться и напиться воды. Я сказал ему об этом.
– Валера! – удивился он. – А что ж ты не возмущаешься, что над тобой учинили это, как его, насилие?
Я пожал плечами:
– А что толку?
– Ну, ты даешь!
– По-моему, это ты даешь, Семеныч!
– Короче: меморандум хачиков – где?
– Короче: если я у тебя пленный, отведи меня в туалет и дай напиться, хотя бы из крана. После этого я отвечу на твои вопросы.
Лектор грязно и длинно выругался, но взял меня за руку и повел.
– Только безо всяких, как его, антимоний: я с тобой рядом вплоть до унитаза включительно. А то сиганешь в какую-нибудь щель. Знаем мы ваши жидовские штучки!
Хорошо, что одна рука у меня оставалась свободной, и я смог покрутить пальцем у виска.
Умывальник был высоковат, что глупо, потому что у них же и дети занимаются в конюшне, не только взрослые! Но я справился – мне не привыкать – и напился из горсти, и умылся до половины, сняв майку. Майку не стал надевать на мокрое тело, нес в руке.
Лектор водворил меня обратно в мой каземат. Сидеть там было не на чем. Лошади, как известно, обходятся без мебели, и мы с лектором стояли друг напротив друга, как дураки.
Я спросил:
– Семен Семеныч, а где мой велосипед? Его, надеюсь, подобрали?
К моему удивлению грубиян Семен Семеныч смутился:
– Мы, это, как его, другой тебе купим…
– Не пойдет, – возразил я. – Мой велосипед дорог мне, как память.
Что было правдой.
Тут лектор разъярился не на шутку:
– ……………………………………………., – начал он в сильном запале, если не сказать – в гневе. И закончил, чуть ли не задумчиво:
_…………………………………………….I
Я подумал, что если он так начинает свои лекции в профашистских аудиториях, то наверняка пользуется успехом.
– Ты, парень, не понимаешь, это, как его, с кем имеешь дело? У нас ведь не заржавеет…
Тут его красноречие вылилось в простой вопрос:
– Так где, мать твою, это, как его, меморандум? Я сводил тебя в сортир, теперь, это, как его, выкладывай!
– Да нет у меня никакого меморандума, какой еще меморандум?
– Не финти!!
Я вынул из кармана шортиков «жучка»:
– Так значит, это ваша работа?
– Дай сюда, – сказал Семен Семеныч. – Они тоже не бесплатно достаются.
Я отдал. Он спрятал изделие в карман и опять протянул руку:
– Меморандум:
– Нету.
– А обыщу?
Я уже высох после умывания, поэтому натянул майку.
После чего молча поднял руки.
Лектор Семен Семеныч не счел за труд присесть на корточки и ощупать меня своими большущими-худющими ладонями.
– Правда, что ли, – нету?
– Правда.
– А где же он? Ты же, это, как его, договаривался по телефону!
– Да не передавал мне никто ничего! Не успели, наверное, передать – вы ж меня схватили!
– А этот на желтом велосипеде – чего ты за ним гнался?
– А я за ним не гнался. С какой стати мне гнаться за кем-то! Сам посуди, ты же умный, – сердито сказал я. Просто подъехал ко мне человек, пошутил, что у нас велосипеды одного цвета, и все. Я отошел, а когда вернулся, его уже не было.
– А ты гнался за ним, гнался!
– Не за ним я гнался! Я летел просто куда глаза глядят: мне было страшно.
– С чего это?
– С того, что во время потешного боя взаправду убили одного парня. Я видел, стрела настоящая, с металлическим наконечником, она торчала у него из шеи!
Лектор резко изменился в лице.
– Что за парень?! – заорал он. – Молодой?
– Да, молодой. В черной майке, здоровый такой…
– Стрижка, – перебил он. – Стрижка какая?
– Короткая. Но сейчас многие…
– Прозевали! – почти зарыдал лектор. – Говорил же, нигде не появляться разгильдяям!
Он сжал правую руку в кулак, и я подумал, что будь под рукой, например, стол, он наверняка проломил бы в сердцах столешницу. Но стола под рукой не было, не было вообще ничего, из предметов был только я, но обрушивать мощь своего гнева непосредственно на мою голову он не захотел. Может быть, понимал, что в отличие от стола я могу увернуться. Однако, сгребя своими лапищами мою несчастную детскую майю, – , рывком поднял меня до уровня своих глаз и прорычал, брызжа слюной:
– Номер телефона, живо! Кому ты звонил в этот гребаный СВС!
Тут я некстати (а может быть, наоборот, кстати) вспомнил кульминацию фильма по роману Богомолова «В августе 44-го». Сначала я читал роман, а уж потом видел фильм с артистом Владиславом Галкиным в роли офицера СМЕРШа. В общем, в перестрелке с диверсантами погибает один из смершевцев, и тот, кого играет Галкин, мгновенно решает разыграть истерику, чтобы морально раздавить плененного диверсанта. А раздавив, не дав опомниться, буквально вырывает у него из глотки фамилии, позывные и еще какие-то сверх важные данные. Не помню, что именно запечатлело во мне эту сцену: книга или кино. Кажется, читая книгу, я вполне рельефно представил картину скоротечного боя и провокационного истерического взрыва, а в кино смотрел уже знакомую сцену. Это сейчас я так долго и подробно рассказываю об этом, а тогда, когда висел в полуметре от пола в Царицынской конюшне, вся картинка сверкнула в мозгу с быстротой самолетного посадочного огня: раз – и нету. Но я успел твердо решить не поддаваться на провокацию. Не хватало только сделаться пособником лектора в этой нешуточной партизанской войне, в которой я «лекторской» стороне уж точно не сочувствую. И я закричал:
