Первый пробный заезд по кругу через соседнюю улицу прошел успешно. Лев хохотал и земля под ногами казалась ему нетвердой, а в дороге — холоднее градусов на пять, чем ощущалось просто при выходе из подъезда. Он сбивчиво извинялся за то, что на боках Антона обязательно должны были остаться вмятины — настолько крепко Боданов вцепился. «А если по окружной, по магистрали, наверное, еще сильнее можно гнать?» — спрашивал не без страха во взгляде, который усиленно прятал за обворожительной и немного хулиганской ухмылкой, Лев. Антон только отсмеивался в ответ, думая о том, что если гнать еще сильнее — наверное, сердце просто вылетит из груди. Но отказать не мог.
Маршрут у Горячева был заготовлен большой. Чтобы дать Богданову привыкнуть и сделать окончательный выбор, они еще прокатились по улицам Васильевского острова, а затем сместились в самый западный его конец и двинулись по прямой — по набережной вдоль Большой Невы. Качнули длинными серыми шеями с противоположного берега портовые краны, приветливо и игриво засверкала солнцем река, проглядывающая сквозь ровный ряд похожих на часовых деревьев, который в конце концов прервался, открыв вид на притаившуюся вдалеке Английскую набережную. Антон намеренно не слишком гнал, оставляя и Льву, и даже себе возможность вдоволь налюбоваться красотами. Впереди уже сиял драгоценный купол Исаакия; редкие вытянутые облака, зацепившиеся за шпиль Адмиралтейства, медленно волновались на ветру, подобно тяжелому знамени. Проехали Благовещенский мост, а за ним и сфинксов, на фоне городской суеты напомнивших в тот миг двух ленивых пригревшихся котов — и вот впереди стал отчетливо различим пышный лазурно-белый с золотом, похожий на само небо, фасад Зимнего дворца. Стоило здесь повернуть и переправиться на другую сторону, рукой подать было бы и до дома Льва. Но Антон плавно дал влево, и они оказались на стрелке Васильевского острова, прямо под могучей колоннадой здания Биржи.
— Значит, хочешь быстро гнать? — спросил Горячев, повернув голову, когда они остановились на светофоре возле съезда на Биржевой мост.
— Не то чтобы очень. Но попробовать — да, — послышался насмешливый голос Льва.
— Ну тогда держись крепче, как выберемся на трассу.
Снова взревел мотор. Антон понес Богданова через переулки в сторону Острова Декабристов. Живописность исторических памятников постепенно уступила странному соседству старых кирпичных заводов, грязного рабочего «совка» и пестрых современных центров, колючим лесам и ничтожным «шиномонтажам», костлявым панельным высоткам — и наконец свободной прибрежной магистралью, которая будто бы брезгливо отодвинулась и чуть прикрылась зеленью от этого безобразия. Впереди протягивал свои длинные белые пальцы один из вантовых мостов, а Горячев взял курс точно на Западный скоростной диаметр.
По платной дороге Антону в отсутствие острой нужды приходилось ездить только дважды — однако если где и можно было ощутить истинную свободу и скорость, так это там. Антон пришпорил байк и влетел на магистраль. Он почти не чувствовал сцепления с гладким полотном дорогого асфальта — казалось, не чувствовал даже руля. Не отвлекали мысли о необходимости где-то тормозить на поворотах, вообще куда-то поворачивать… Почти не было машин. Влюбленные остались одни в равномерном движении, укрытые ребрами ограждения; и Антон едва-едва пожалел о том, что они ехали здесь не ночью, не в свете желтых и белых огней да красноватого неба — среди абсолютного превосходства чьей-то инженерной мысли.
Не было холодно от встречного ветра — Антон грелся жаром прикрывшего его тела. Страх, что Лев может сорваться, растворился в ощущении железной преданности и близости, когда во время редких перестроек из ряда в ряд они вместе наклонялись вправо или влево, огибая препятствия. И чем дальше, тем яростнее с мелкой пылью о визор бился ветер с самого моря. Растаяли шумозащитные ограждения по бокам — байк оказался над Финским заливом. Антон вдохнул полной грудью и перестроился в крайний ряд, немного сбавив скорость, — он уловил, как Лев позади поворачивает голову, чтобы лучше рассмотреть расстелившийся по правую руку вид. И действительно, казалось, что если снять барьеры, если свернуть туда, в открытое море, то под равномерный рев мотора можно будет точно так же скользить по волнам.
Эта красота принадлежала Антону и Льву от силы минуту — в сущности, не больше и не меньше, чем нужно, чтобы убедиться в великолепии мгновения и сохранить его в сердце. Миновав залив, дорога начала новый причудливый танец, разделилась ровно надвое и собралась в двухэтажную магистраль, пропустив ездоков в тоннель, образовавшийся на нижнем ярусе. Душно стало в застенках от смешанного с выхлопами воздуха, и вскоре Горячев сбежал оттуда на съезд, а затем — обратно в город, на очередную набережную. Попетляв по улочкам, чтобы обойти самые сложные перекрестки, они пересекли Фонтанку через мост Ломоносова, поднялись к каналу Грибоедова и, минуя причудливые дома, расщепляющие улицы подобно клиньям на неравные доли, осели возле какого-то ресторанчика. Антон объявил привал. Богданов резво спрыгнул, но едва не рухнул; неверные ноги дрожали после гонки, а одну из них Лев и вовсе подвернул.
— Блин! — засмеялся Богданов, предотвратив падение и стаскивая с головы шлем. Светлые волосы растрепались, идеальной прическе пришел конец. — Меня разрывают противоречивые эмоции. Я больше не хочу тебя пускать на мотоцикл из соображений безопасности, но я в полном восторге от полученных ощущений и, — Лев понизил голос, бросив вороватый взгляд на парочку, воркующую за стеклом ресторана, — и тебя, что настолько сексуален в роли мотоциклиста. Что делать, Антон?
— Ездить со мной почаще. Если разобьемся, так хоть вместе. А потом будем вдвоем сексуально лежать в гипсе, — широко улыбнулся Горячев и счастливо сощурился, рассмеявшись, но тут же от греха подальше поплевался через плечо. — Пойдем отдохнем. Тут неплохое местечко, кажется, есть где развалиться — я уж знаю, как тебе сейчас прямо сидеть не хочется…
Около часа они провели в кафе, обедая и непринужденно болтая. Антон упоенно рассказывал Богданову, где еще хотел бы устроить ему мотопрогулку — и о том, как вообще сам впервые садился на байк. («Я поначалу честно думал, что просто выбрал себе максимально эпичный способ суицида, но в итоге у меня за шесть лет не было ни одной аварии!») Рассказал и о том, что мачеха чуть не убила в первый день обретения «железного коня» и Горячева, и его отца, не оценив дороговизны подарка, — а уж какой скандал был до того с квартирой…
— Если что, я не думаю на самом деле, что отец меня не любил, — вдруг сменил тему Антон. Он и сам не понял, почему счел нужным заговорить об этом, но воспоминания, давно ставшие анекдотами для близких, и последние события каким-то образом повернули его лицом к тому, о чем Горячев старался не думать, к тому, где нуждался в совете и откровении. — Мне даже Леха поначалу говорил, мол, странно, что я не просто съехал, не только с мачехой порвал, но и с ним… Но я не могу. Я не понимаю, почему он выбрал ее. Почему сам никогда не пытался общаться со мной. Только откупался, — Горячев зарылся пальцами в волосы, машинально почесывая голову в попытке разорвать зацикленные мысли. — Может, я правда неблагодарный. Может, не стоило отрекаться… Но… Это странно, когда родной отец перестает вообще о тебе думать спустя пару лет, как ты уходишь из дома. Иногда поздравляет смсками. Даже не хочет созвониться. Если честно, я сам на его сообщения уже просто не отвечал. Мне не казалось, что это кому-то нужно. А в последний день рождения не получил ни слова. То есть я могу быть уверен, что он вообще жив, только потому, что меня пока никто не информировал о наследстве, если оно мне, конечно, вообще до сих пор полагается. — Антон вздохнул глубже и криво ухмыльнулся. — Но все равно. Если честно, после того, что я видел, я начинаю думать. И мне кажется, я поступаю как мудак, поддерживая порочный круг там, где бежать и прятаться точно нет никакой нужды.
На Богданова смена течения разговора произвела непонятный эффект: улыбка медленно сползла с лица, как старая облицовка соседнего с кафе здания, во взгляде поселились непонимание, вина и мечтательность. Лев медленно повел плечом перед тем как заговорить:
