Александра машинально опрокинула в себя водку. Ледяной комок легко прокатился по пищеводу и начал тихонько таять в желудке. Нужно было что-то сказать, но слова не шли.
– Спасибо, коллеги не оставляют. Есть, кто завидовал – те порадовались моей беде. Бог им судья. А есть, кто деньгами помогает, выручает, как может. И в гости заходят, не брезгают. Твоя дочура сначала тоже сторонилась, потом поняла, что я за человек, уважительно отнеслась. Вот только позавчера мы с ней тут сидели, по душам говорили. Она вот как ты сидела…
Тем временем Маргарита налила еще по рюмочке, выпила свою, не дожидаясь гостьи, и налила еще.
«Этак я скоро напьюсь, – испуганно подумала Александра. – И когда Кира вернется домой – вернее, в эту странную квартиру, она увидит, как мать распивает водку! Нет, так не годится».
Но Маргарите уже не нужен был собутыльник. Она успешно напивалась соло – хлопала рюмку за рюмкой, прикуривала очередную «Приму» и продолжала рассказ, делающийся все более и более запутанным.
– Дианка, понимаешь, нормальная баба, только в религию зря ударилась. Тебе, говорит, причаститься надо. А я ей – куда мне? Там же вином причащают, мешать нехорошо. Она мне денег оставила. Ей-то это тьфу, она ж не на зарплату живет, у нее там вроде сынок крутой, бандит, наверное, а мне какое дело, главное, что о матери заботится. Я пожрать купила, курева там, ну и этого тоже, а Михалыч – да ты его не знаешь, тут есть один, нормальный мужик, только поддает, занял двести и не отдает, говорит, подхалтурю и отдам, он работает…
Но где и кем работает поддающий Михалыч, Александре так и не удалось узнать. Не доведя до конца своего ритмически организованного монолога, Маргарита уронила голову на стол. Бутылка водки почти опустела. С минуты появления Александры в квартире номер три прошло всего сорок пять минут. Время школьного урока.
В квартире зависла тишина, состоящая из множества звуков – капала вода из неплотно завернутого крана, тикал будильник на антикварном буфете, откуда-то доносились скрипы и шорохи… На мягких лапах прибежала пыльная серая кошка. Увидев Александру, мяукнула и сунулась к блюдечку в углу, стала хрустеть катышками корма. Внизу, на складе, грохотало – видно, мебель грузили. Или разгружали, черт его знает. Маргарита тихо сопела. Александра затушила ее невыносимо смердящую сигарету и встала, чтобы снова подойти к закрытым дверям комнаты. Комнаты, в которой жила ее дочь.
Она прижалась лбом к неотзывчивым доскам, словно желая просочиться сквозь них, как привидение. Проникнуть туда, осмотреться, узнать, в самом ли деле убогая комнатушка освещена присутствием Киры? Неужели она, воздушная и безмолвная, ходила по этому коридору, гладила некрасивую кошку, готовила пищу на двухконфорочной плитке и беседовала с пьянчужкой травести?
Изнывая от безнадежности своего положения, Александра приникла глазом к замочной скважине. Ничего не разглядеть – полумрак и отблескивает что-то полированное. Она изменила позу – ерзая на коленях по шипастому резиновому половичку, пыталась услышать ту тишину, которая стояла в комнате. Тикают ли там часы, потрескивает ли, разворачиваясь, хрусткая оберточная бумага, скрипит ли, вздыхая, старая мебель?
И окаменела на коленях. Тишина в комнате потрясла ее. У тишины оказались мягкие крылья, и они, бесшумно подняв, перенесли Александру на двадцать лет назад. В жаркий сентябрьский полдень, когда она, еще, в сущности, ребенок, но ребенок, уже готовящийся стать матерью, возвращалась домой из сельмага. Ей бы не стоило ходить пешком так далеко – срок подходил к концу, живот ее, в котором, свернувшись калачиком, лежала Кира, уже опустился и тем самым придавал обманчивую легкость движениям и дыханию. Вот и поплелась она по такой жаре до сельмага, куда, по слухам, завезли ткань. Слухи оказались правдивыми, и Александра купила десять метров фланельки на пеленки, а продавщица, подружка ее, Нинка Соловьева, еще и отложила для нее под прилавок ситчику и отрез батиста.
– На блузку тебе, – убедила ее Нинка, когда Александра стала отказываться от батиста, смущенная непрактичностью такого приобретения.
– Да какая мне блузка, – смутилась она, не руками и не глазами указывая на свой живот, но особым выражением лица.
– Если ты беременна – значит, это временно! – захохотала Нинка. – Бери, не сомневайся. Как родишь, знаешь, как похорошеешь! Гляди, и папанька ваш из Ленинграду приедет. Саньк, а кто отец-то?
На эту провокацию Александра не ответила, батист взяла, чтобы прекратить разговоры, и отправилась домой. Еще на подходах к палисаднику, где цвела мальва и копошились в лопухах цыплята, она услышала эту странную тишину. Не брехал и не гремел цепью Цыган, не вопила в курятнике несушка, не падали яблоки в саду. И не слышалось голоса отца – а он в последнее время стал разговорчив, вступал в беседы и с Цыганом, и с несушкой, и всем, даже яблоням, рассказывал, какой будет у него внук. И как дед с внуком пойдут на пруд ловить карасей, а зимой – на охоту…
Но едва Александра переступила порог дома, ей стало ясно: Леонид Андреевич Морозов уже никогда не пойдет на охоту. Ни с внуком, ни без внука.
Отец лежал в сенях на полу. Видимо, умер мгновенно, пораженный инсультом, упал, как подкошенное молнией дерево. Распростертый на полу, он казался очень большим, и при взгляде на него Александре стало понятно, что мертвый отец и есть источник тишины. Это было чудовищное открытие, его невозможно было принять, его не вмещал человеческий разум, но душа понимала, что это так и есть, и, бессильно опустившись на колени, на чистые доски пола, Александра тихо завыла. Она выла и прислушивалась к тишине, и ей стало легче, только когда она почувствовала боль, опоясавшую поясницу. К вечеру родилась Кира, и молодая мать, услышав первый писк новорожденной, забыла о страшной тишине… И не вспоминала больше никогда. А вот теперь вспомнила. И это могло обозначать только одно. Там, за дверью – смерть.
Так что недаром она так подвыла, когда первый раз увидела эту дверь! Всего час назад, перепугав соседку Маргариту. Всего час назад, когда в желудке еще не плескалась огненным пламенем неизвестно зачем выпитая водка. Час назад Александра уже почуяла смерть – звериным чутьем.
Теперь необходимо проникнуть в комнату. Неизвестно на что рассчитывая, она вскочила и толкнула дверь.
Внутри замка что-то щелкнуло. Дверь была не захлопнута, просто прикрыта.
Как Александра и предполагала, обзор из замочной скважины ей закрывал шкаф. Он разделял комнату на две неравные части, превращая меньшую и ближнюю к двери – в подобие прихожей. Несмотря на полумрак (глаза уже привыкли к нему в коридоре), Александра огляделась. Не спеша. Спешить было слишком страшно. И увидела – сбоку от двери, перед неподвижной ее половинкой, белые туфли, без каблука, простые и изящные. Мало того – на полуоткрытой дверце шкафа висела белая сумочка. Справившись с дыханием, Александра решилась сделать шаг в комнату. Она оказалась неожиданно большой – может быть потому, что мебели в ней было немного. Предметы обстановки вступали между собой в безмолвный спор – некоторые из них явно приобретены недавно человеком, который не стеснялся в средствах, другие покупались лет десять назад и не грешили ни изяществом, ни практичностью. Диван, к примеру, был новый, обтекаемый, как летательный аппарат. А вот плед, очевидно, прикрывавший его, а теперь весь почти сползший за спинку, помнил еще семидесятые годы и товарища Брежнева.
Уставшая от темноты и черного ужаса внутри себя, Александра шагнула к окну и отдернула шторы. Яркий дневной свет затопил комнату. «Солнце ясное всю правду откроет» – говорит старая еврейская пословица. Солнце открыло Александре неприглядную и страшную правду. Бежевое покрытие дивана окроплено кровью, а из-за самого дивана высовывались ноги в черных носках. Один носок сполз, обнажив волосатую лодыжку. Между стеной и диваном, небрежно накрытый пледом, лежал человек. И человек этот был мертв.
Александра тоже не вчера родилась, она знала: тела трогать не стоит. Да и не нужно ей это. То мертвое, что так страшно поместилось между стеной и диваном – а она чуть было не села на этот диван, ужас какой! – не ее дочь. У ее дочери не было волосатых лодыжек и сорок третьего размера ноги, черных мужских носков она не носила. Но следы дочери в этой квартире повсюду. Значит, она каким-то образом причастна к убийству – или к смерти, это Александре совершенно безразлично. На девочку посыплются обвинения и подозрения. Может быть, ее станут допрашивать в кабинете следователя. Может быть, посадят в вонючую камеру, в компанию бомжих, проституток, наркоманок. Все они злы, безумны, больны СПИДом.
Несомненно, следовало избежать контакта Киры с этими ужасными событиями и личностями. Александра действовала спокойно и рассудочно. Сердце больше не трепыхалось. Мать просто обязана помочь дочери.
