С дверцы в прихожей Александра сняла сумку Киры и огляделась. Какие тут могут быть вещи, принадлежащие ее девочке? Во-первых, подзеркальник. На нем – флакон-колокольчик и косметичка. Щетка. В зубцах запуталось несколько темных волосков. Все в сумку.
В шкафу – платье Киры, на полках – стопка белья. Сейчас она соберет все – очень внимательно! – потом пойдет в ванную. Наверняка там зубная щетка, еще какие-то штучки. Потом Александра возьмет в кухне бутылку водки – хоть бы Маргаритка, чахлый цветочек, не проснулась раньше времени! – и тщательно протрет все поверхности. Не забудет ни ручку шкафа, ни пульт телевизора. А потом она уйдет. И ручки двери вытрет тоже! «Делай что должно, и пусть будет, что будет» – вот ее девиз на сегодня.
Звук, донесшийся из коридора, заставил ее подпрыгнуть на месте. Александра еле сдержала вопль. Но кричать или не кричать было одинаково поздно. На пороге прямо за ее спиной стоял человек. Это был следователь Кленов.
Увы, Кленов не успел сделать Менделею последнее китайское предупреждение. К тому моменту, как Евгений Эдуардович прибыл по давно известному адресу на Васильевский остров, Менделей был мертв уже двенадцать часов.
Это выглядело очень по-детски, и Кира все понимала. Так было всегда. Мальчики бежали в Америку и на войну, девочки – в монастырь и замуж. Бежали с гусарами и актерами. Кира сбежала с Георгием Каревым, двадцати девяти лет, химиком по образованию, судимым, женатым.
Все началось со свадьбы. Нет, все началось еще раньше. В детстве? Может быть, еще раньше. Порой Кире казалось, что она помнит – дальше детства. Дальше собственного рождения. Темные страсти метались на дне ее души, из подсознания вставали странные образы, сплетаясь в судорожных объятиях. Ей грезились белые дворцы, небесные чертоги, в которых обитали небесной красоты мужчины и женщины – всесильные, безнаказанные, бессмертные.
Темное знание закипало в жилах, и становилось невыносимо вести обыденную жизнь – вставать по утрам, есть, пить, разговаривать. С какого-то момента Кира научилась придавать этой жизни как можно меньше значения и уделять ей как можно меньше внимания. Быт, с его мышиной возней, был неприятен ей. Но пора, пора задуматься над своей жизнью, как-то определиться.
Конечно же, мама рассчитывала, что Кира пойдет по ее следам. Цветочные магазины! Это красиво только внешне. На самом деле, обычный бизнес, ничуть не красивее других. Те же мелкие хлопоты: переговоры с поставщиками, беспокойство об аренде, наем персонала, копание в бухгалтерии, уплата налогов. Такого рода возня была бы понятна и простительна, если бы речь шла о чем-то действительно большом и важном – об огромной империи, всесильной и могущественной. Но это же не империя – крошечное удельное княжество, не более. Значит, придется разочаровать маму. Рано или поздно.
Но вслух произнести свой отказ от цветочного княжества Кира не могла. Возможно, потому, что с детства мало кто интересовался ее мнением. Порой она чувствовала себя фарфоровой статуэткой под стеклянным колпаком, хрупкой, красивой, оберегаемой. Вот это она однажды и сообщила Галине. Тетя Галя была ей ближе матери. Она всегда домоседничала – выезжала только в магазин и на рынок, к ней в любой момент можно было подойти с какой-то своей проблемой или бедой.
– Почему я не как все? – допытывалась она у тетки в детстве.
– Ты единственный ребенок. Александра растила тебя без отца. В детстве тебе сделали серьезную операцию, поэтому мама до сих пор так беспокоится.
Свою болезнь Кира помнила смутно, в настоящем недомоганий не испытывала. Когда она вышла из противоречивого возраста, ей даже понравилось то особое положение, которое она занимала в этом мире. Быть не такой как все – разве это не интересно, не таинственно? Но и это чувство прошло. Таинственность должна была во что-то вылиться, ощущение великого предназначения обязано сбыться. Иначе Кира рисковала остаться старой девой, экзальтированной дурищей в белых одеяниях. И Кира полюбила театр.
– Я хочу поступить в театральный институт, – поделилась она как-то раз с теткой.
– Брось и думать об этом, – посоветовала та спокойно. Она отхлопоталась и теперь раскладывала пасьянс на краешке кухонного стола. Перед ней стояла чашка чая, печенье. Засаленные карты мягко ложились на льняную скатерть. – Твоя мать подобного не допустит.
– Почему?
– Бесконечные физические нагрузки, изматывающие репетиции. А нервы? И это на всю жизнь! А у тебя…
– …больное сердце, – закончила за нее Кира, повернулась и ушла с кухни. Сердце у нее не болело никогда. Кира больше не говорила с теткой о своем желании стать актрисой, а та, очевидно, забыла об их разговоре и матери его не передала, потому что никакой реакции не последовало.
Знакомство с Юстицкой приблизило Киру к вершинам театрального Олимпа.
– Ты удивительно красива, умна, обаятельна, – толковала ей Юстицкая. Кира улыбалась, внимательно слушая свою покровительницу.
– В сущности, я очень одинокий человек, – обмолвилась как-то Диана Игоревна.
– Вы? – поразилась Кира.
– Да, я. У меня никого нет. Родители рано ушли, я вышла замуж. Грустный брак! Мой муж был много старше меня. Коллега отца, серьезный ученый. Я старалась любить мужа, а он, мне кажется, до самой своей смерти любил свою первую жену… И сына. Моего пасынка. С ним я некоторое время дружила, у нас ведь не такая уж большая разница в возрасте. Потом родился Марк, и любовь мужа перешла на него.
– У вас есть сын? – поразилась неизвестно чему Кира.
– Есть. Но пока я была занята театром, он внезапно вырос. Теперь у него своя жизнь, бизнес, он живет отдельно. Мы не видимся месяцами. И одиночество подошло ко мне вплотную… Потому я так к тебе привязалась.
Это печальное признание Кира приняла близко к сердцу.
Когда Кира сказала Юстицкой о своем намерении поступить в театральный институт, Диана обрадовалась.
– Боже, какое счастье! Теперь я смогу быть тебе полезной!
От этих искренних слов у Киры запершило в горле и на глаза навернулись слезы.
Итак, дружба росла и крепла. Перед новогодними праздниками Кира в первый раз побывала у своей покровительницы в гостях. Однокомнатая квартирка рядом с театром поразила Киру скромностью обстановки.
– Детка, это же моя городская резиденция! – рассмеялась Юстицкая, видя изумление своей младшей подруги. – Просто местечко, куда можно прийти в промежутке между утренней репетицией и вечерним спектаклем. Потому тут так… аскетично. Здесь я отдыхаю, иногда принимаю друзей. Как-нибудь мы с тобой съездим в Петергоф, в наш семейный дом.
Но в петергофский дом они так и не съездили – весна и лето оказались весьма насыщенными. И самым главным событием, разумеется, явилась Наташкина свадьба! Свадьба затмила даже грядущие приемные экзамены. Впрочем, они Киру мало волновали. У нее есть талант – это говорят все, кто ее видел и слышал. А остальное – дело Дианы Юстицкой. При такой протекции легко поступить в Академию, даже будучи полной бездарностью, а Кира бездарностью себя не считала.
Дружба с актрисой подарила ей и еще одно новое знание. Кира открыла в себе способность нравиться.
В первый раз, когда они с Дианой сидели в театральном буфете и лакомились мороженым с фруктами, туда вошел молодой, но уже очень популярный актер. Он снимался почти во всех сериалах, его можно было увидеть в любое время по любому каналу телевидения, и от него млела половина женского населения страны в возрасте от четырнадцати до шестидесяти лет!
– Какой дивный цветок! – произнес он, устремив на Киру любострастный взгляд.
От этого комплимента девушку слегка передернуло – тем более что Диана сказала актеру:
– Лешенька, не подъезжайте со своими заигрываниями. Мы девочки серьезные, положительные, нас этим не купишь.
Но ночью, в постели, Кира все равно вспоминала и его слова, и его глаза с поволокой, и огонь жарко и ровно разгорался у нее в груди.
Потом был еще сын Дианы. Он, чтобы поздравить мать с премьерой, пришел без предварительного звонка, и Юстицкая не ждала его, растерялась, стала бормотать какие-то жалкие слова, и вдруг Кира увидела ее, как она есть – немолодой женщиной, о которой так редко вспоминает единственный сын…
Впрочем, Юстицкая быстро взяла себя в руки и бодрым тоном представила гостей друг другу Пока она щебетала, Кира украдкой разглядывала Марка Краснова.
Он был очень высокий и массивный – гримерка сразу показалась тесной. Впрочем, грузным господин Краснов не выглядел – в его движениях и жестах сквозила природная грация. На нем хорошо сидел темно-серый костюм, а вот очки не шли, казались слишком изящными и хрупкими на очень мужском, очень замкнутом лице. Светло-карие глаза, почти желтые, тигриные, смотрели из-за стекол с усталым вниманием, густые брови сходились на переносице, рот был сжат.
