Они вновь увиделись на открытии нового арт-салона оригинальной конструкции, за которым уже закрепилось название «Матрёшка»: круглое здание, внутри которого, одно в другом, располагалось несколько таких же круглых залов. Инга знала, что банк Баркова спонсировал строительство этого салона, и предполагала, что президент банка будет на открытии. Она тоже была среди приглашённых сотрудников своей фирмы и шла с чувством некоторого трепета. Но вовсе не из-за Баркова – о нём она тогда если и думала, то мимолётно. Нет, причина была в другом: в экспозиции одного из залов будут выставлены две картины Максима Зотова – художника из их города, имеющего уже мировое имя. Сам художник на открытие приехать не мог, или не хотел – он жил в Голландии, но две свои работы родному городу подарил, переслал через своего агента… Инга стояла у двух небольших картин и просто кожей чувствовала, какое исходит от них необычное, почти мистическое тепло, как они завораживают! Максимка! Как же она обманулась: не тридцать лет он шёл к своей славе, а только десять… Впрочем, назови ей, семнадцатилетней, эту цифру – она бы тоже ужаснулась: «Как долго!» А вот ведь, пролетели они незаметно, и она через десять лет всё там же, в своём городе, всё так же одна… А могла бы уже быть в Голландии, со своей первой любовью! Просчиталась?
У неё закружилась голова – так действовали картины Максима. Она отошла и почти сразу успокоилась. Жалеть не о чем: почти десять лет Максим Зотов жил, скитаясь по квартирам и друзьям, перебивался на хлебе и воде, причём не только в своём городе и своей стране, но и за границей. Она бы не смогла этого вынести даже на короткое время. «Потому, – сказала себе Инга, – порадуемся за милого Макса. Пусть он отогреется в лучах славы и благах богатства. Может, мы ещё встретимся…»
Она направилась к одному из столиков, уставленных бокалами с шампанским, блюдами с бутербродами и тартинками. Весёлая компания у столика приняла её радостно, тут же стали спрашивать её мнение о картинах Макса Зотова. Она отвечала неопределённо, слушала рассуждения других и про себя насмешливо усмехалась. Никто в этом зале не знал того, что знала она – фундамента творческой философии Макса. Потому никто по-настоящему не понимал его… В этот момент Инга увидела Баркова. Так же, как и она, он держал в руках бокал, слушал, склонив голову, какого-то мужчину, и поглядывал через весь зал на неё. У Инги появилось ощущение, что Баркову, как раз в этот момент, рассказывают именно о ней. Она ещё не успела понять свои чувства – приятно или оскорбительно, – как её под руку ухватила знакомая дама, та самая, которую она год назад расспрашивала о Баркове. Заметно раскрасневшаяся и слишком весёлая, она почти закричала в самое ухо Инге:
– Смотри-ка, этот красавчик Барков глаз с тебя не сводит! Лови момент, подруга – такого вдовца грех упускать!
Инга, отшатнувшаяся было, быстро подалась к ней:
– Разве он вдовец?
– Давно, года три или четыре!
«Что же ты, дура старая, – воскликнула Инга мысленно в сердцах, – болтала мне про жену-домохозяйку!»
Оттолкнув довольно бесцеремонно руку «подруги», она глянула через зал на Баркова. И встретилась с его взглядом. Не отводя глаз, она приподняла бокал и сделала движение – словно чокалась с ним. Барков тут же вскинул свой бокал в таком же движении. И, словно заворожённые, они одновременно пошли навстречу друг другу…
А потом было всё, о чём Инга мечтала. Стремительная влюблённость, замужество, любимая жена богатого мужа, который не только обожает её, но и делится с ней своими профессиональными проблемами, слушает её советы. Вот только занят он в своём банковском бизнесе почти постоянно. Вместе они ездили в свадебное путешествие, в Испанию. После Инга уже одна ездила в круиз по Средиземному морю, отдыхала на Кипре и вот теперь здесь, на Гавайях. Но она была готова к тому, что богатый муж должен много заниматься делами. Сын Вадима, Олег, уже большой мальчик, принял её спокойно, даже равнодушно. И помехой им никогда не был в первый год их супружества. А потом вообще уехал учиться в Англию… Ей было 27, а Вадиму 41 год, когда они поженились – вполне нормальная разница. Вот только рядом всё время был Костя – любимый племянник Вадима, почти её ровесник.
Далеко не сразу, но Инга уступила неотступному, обволакивающему, завораживающему обхаживанию Константина. Потом прервала связь. И снова уступила. А теперь, мучаясь от стыда и омерзения, понимала, что предала любимого и любящего мужа. Предала дважды! Первый раз – как женщина. И второй – позволив этому обаятельному мерзавцу думать, что станет его сообщницей!
После того, как она спросила: «За что ты, Костя, так ненавидишь Вадима?» – она больше не произнесла ни слова, пока они ехали в такси, входили в гостиницу, поднимались по лестнице в номер.
Таксист явно петлял по городу, расчитывая на то, что туристы-иностранцы не знают Гонолулу. Ни мужчина, ни женщина этой маленькой хитрости не замечали. Женщина молчала, глядя в окно, но явно ничего не видя, мужчина тоже глубоко задумался. Таксист чуть качнул головой: вот уж эти американцы – вечно у них какие-то проблемы… Для него все белые туристы были «американцами». То, что он и сам формально – гражданин Соединённых Штатов, этот пожилой азиат воспринимал как само собой разумеющееся, но «американцем» себя никогда не чувствовал.
А Костя и в самом деле, изредка поглядывая на Ингу, думал… Её слова – «За что ты ненавидишь Вадима?» – задели молодого человека. Но не только задели: стали для него откровением. Впервые он отдал сам себе отчёт о своих истинных чувствах к дяде. Да, он и в самом деле его ненавидит! Вот так-так! Но почему? Если бы он захотел ответить Инге, что бы он сказал?
В детстве он любил Вадима – простодушно и искренне, как любят дети. Бежал, раскинув руки, навстречу, а когда ребята во дворе говорили, что у него нет отца, он отвечал с гордостью:
– У меня есть Вадим! Он лучше, чем отец!
Он с самого детства так и называл дядю: «Вадим». Это уже потом, когда начал работать у Баркова в банке, стало неудобно так обращаться к президенту, хотя все конечно знали об их родстве. И Костя перешёл на «дядю», привык и уже даже оставаясь наедине, говорил Вадиму именно так.
Точно Костя не помнил, но кажется, рождение Олега его обрадовало так, словно это был его родной братик. Ревности тогда не было, Вадима он продолжал воспринимать, как отца. А потом, когда ему было одиннадцать или двенадцать лет, одна девчонка-воображала, которой он не дал покататься на велосипеде, сказала ехидно:
– Подумаешь! Мне папа получше купит! А твой Вадим тебе не настоящий отец. Ты у него – бедный родственник!
– Как это, бедный родственник? – удивился Костя и даже соскочил с велосипеда. Он ещё не понял значения этого выражения, но оно почему-то сразу задело его.
Девчонка скривила губы и ушла, бросив через плечо:
– Книжки читать надо!
Спасибо этой девочке: Костя стал усиленно читать русскую и зарубежную классику. И, надо сказать, постоянно натыкался на «бедных родственников» – очень часто именно осиротевших племянников. Кое-где их называли особенно обидно: «приживальщиками»…
Наверное с этого момента он и перестал бросаться навстречу Вадиму с радостным воплем. Стал сдержанным, и часто незаметно посматривал на дядю, стараясь определить – искренне тот говорит, или притворяется. Всё больше и больше Косте казалось: притворяется, делает вид! Мать, конечно, заметила перемену в мальчике, приставала с вопросами. А однажды Костя услышал – не случайно, специально подслушал, – как она говорила брату:
– Что с Костиком происходит, не понимаю! То твоё имя повторял через каждые пять минут: «Вадим то, Вадим это!» А теперь даже дерзить тебе стал!
Вадим тогда засмеялся, успокоил сестру:
– Так ведь растёт же мальчишка! Таких в старину называли «отроками» – первый порог к тому, чтоб стать мужчиной. Он просто стал стыдиться проявлять свои чувства. Не переживай, Люсенька, это вполне естественно.
Костя обиделся на «мальчишку» – он теперь во всех словах и действиях Вадима искал свидетельства снисходительности и пренебрежения к «бедному родственнику».
«Небось, своего Олежку «мальчишкой» не называет! – подумал зло. – Свой же сынок, родной!»
Именно в это время Костя стал часто думать о своём отце, так давно и неожиданно исчезнувшем. Представлял самые разные варианты их встречи…
Совершенно незаметно для самого Кости произошла трансформация его оценок всех действий Вадима. Теперь, чтобы дядя ни делал, племянник непременно видел некую «скрытую» сторону поступка. Если Вадим со своей семьёй ехал летом на море и брал с собой племянника, Костя думал: «Конечно, нужно же кому-то присматривать за Олежкой!» И когда дядя на пляже говорил:
– Костик, сбегай, купи мороженое себе и Олежке, – Костя про себя злорадно усмехался: «Точно, взяли, чтоб была их сыночку нянька!»
