Павел Шестаков - Давняя история

— Да, похоже, что Мухину. Но мог ли он?..

— Убить?

Мазин кивнул.

Трофимов поцарапал ножом по блюдцу, заменявшему горчичницу:

— Я перекинулся парой слов кое с кем. В конторе, где этот Мухин сидит. Чтобы представление создать.

У Мазина было и свое представление, но тем интереснее было ему услышать Трофимова.

— Ну и как?

Трофимов покачал головой.

Мазин засмеялся:

— То-то и оно. Муж мог убить, но не убивал. Мухин, возможно, хотел бы, но не мог. Курилову и Витковскому это было не нужно. — Он вылил в стакан остатки пива: — И все-таки меня не покидает ощущение, что где-то рядом мы, близко.

— Есть еще показания Витковской, — напомнил Трофимов.

— Сомневаюсь, что можно через полтора десятка лет узнать на фотокарточке человека, которого видел один раз в жизни мельком.

— Вот уж не мельком! Бабы друг друга мельком не рассматривают. У них на этот счет хватка железная. Не взгляд — капкан.

— А если соврала? У нее заметна очевидная недоброжелательность к пасынку, если можно его так назвать. Доктор же произвел на меня, напротив, благоприятное впечатление.

Трофимов вздохнул и отправил в рот очередной кусок печенки.

— Ну, ну, Трофимыч! Что за почтительно-осуждающие вздохи? В чем я провинился?

— У вас, Игорь Николаевич, своя методика, и вы дело это, конечно, распутаете, но действуете вы как судья, а не как следователь. Предоставляете противнику все возможности для защиты. А ведь у нас охота, а не дуэль.

Свою мысль он выразил точно. Трофимов к работе относился, как к охоте. И хотя правила строго соблюдал и действовал в рамках лицензии, в своем праве найти и затравить зверя не сомневался.

— Не знаю, Трофимыч. Представь, что должен чувствовать невиновный человек, если в жизнь его вторгается несправедливое обвинение.

— Витковский — единственный, к кому есть зацепка.

— Ты прав… Как обычно.

— Стараюсь держать КПД на уровне.

— Что же предлагаешь?

— Побеседовать с мадам. Может быть, вспомнит детали, подробности.

— Или выдумает.

— Не исключено. Придется выдумку отфильтровать, а правду проверить.

— Сможешь это сделать?

Глаза у Трофимова обладали особенностью менять свой цвет от нежно-голубого до непреклонно-серого. Он оторвал их от тарелки и одарил Мазина самым голубым из взглядов. Стальной он приберег для Витковской.

А через день он зашел к Мазину в кабинет с папкой под мышкой, положил папку на стол и уселся, скромненько разглядывая пустую пластмассовую пепельницу, будто, кроме этой пепельницы, ничего на свете его, Трофимова, не интересует. Папка была тоненькая, с виду даже пустая, но Мазин понимал, что пустой она быть не может, именно в ней и находится нечто, чем собирался ошеломить его Трофимов.

— Со щитом, Трофимыч?

— Мадам не соврала, Игорь Николаевич.

— Убежден?

— Судите сами. Вот обстоятельства, по которым она запомнила встречу. Первое. Через несколько дней после встречи, когда Станислав заходил к отцу, она сказала, что видела его с девушкой. И он, обратите внимание, — тогда еще! — факт этот отрицал, в связи с чем у них произошла запомнившаяся Витковской перепалка.

Впрочем, подозрительного в этом она ничего не видит, так как Станислав был по молодости самолюбив и не терпел вмешательства в личные дела.

— А мне она сказала, что никогда со Станиславом о девушке не говорила.

— Вот это вранье стопроцентное. Какая женщина удержится?

— Согласен. Дальше?

— Дальше появляются новые крупицы истины.

Иногда Трофимова заносило, и тогда он говорил красивее, чем требовалось.

— Высыпай их на стол.

Мазин сдвинул бумаги, освобождая место.

— Обстоятельство второе. Мадам хорошо запомнила место встречи: кинотеатр «Волна», на набережной. «Вы не спутали? — спросил я. — Это далеко от вашего дома». — «Да, но там шел кинофильм „Бродяга“, который мне очень хотелось посмотреть» — «И посмотрели?» — «Представьте, не достала билет. Может быть, потому и запомнилось».

— Не исключено, — согласился Мазин.

— Третье — время. Время она назвать затруднилась. Говорит, помню только слякоть. Значит, осень или весна. И год приблизительно. Первый год ее замужества. А замуж она вышла в пятьдесят пятом.

Трофимов потянул к себе принесенную папку и развязал узелок. В папке оказалась фотография, вернее, фотокопия чисти газетной полосы.

— Взгляните, Игорь Николаевич. Это «Вечерка» за пятьдесят шестой год.

Он подчеркнул ногтем нужную строчку в колонке.

Мазин, прищурившись, прочитал не очень четкий текст. Под рубрикой «В кино и театрах» значилось: «„Волна“. Индийский художественный фильм „Бродяга“ в двух сериях. Только два дня —11 и 12 марта».

— Улавливаете дату?

Двенадцатого марта была убита Татьяна Гусева…

А десятого марта Мухин появился в Борщихином флигеле рано, и не стоило большого труда заметить, что он пьян. Вернее, не пьян, а, как говорится, навеселе, но именно это слово к Мухину и не подходило, никакого веселья в нем не было и на грош, а было мрачное уныние, которое водка только разбередила, усилила. И поняв, что стакан, выпитый, чтобы стряхнуть тоску, почувствовать себя прежним, легким, спокойным и уверенным, надежд не оправдал, а лишь усугубил отвратительное чувство беспомощности перед обстоятельствами, Муха решил добиваться своего, хоть на время встряхнуться, освободиться, и потому зашел в гастроном и купил бутылку. Удивленный Курилов увидел, как достает он водку из кармана.

— Что празднуешь, Леха?

— Тебе б мой праздник.

— Неужто от дома отказали?

— Пока нет, но туда идет.

— Так… Понятно. Рылом не вышел?

— Что?

— Говорю, со свиным рылом в калашный ряд сунулся?

— Дурак! Мое рыло там на вес золота.

— В чем же дело?

— Заткнись, Вова. Лучше смотай в погреб, сопри у бабки смальцу, яичню изжарим. С тоски мне жрать захотелось.

В другое время Вова на хамство ответил бы с достоинством, но сейчас сообразил, что приятель его в том состоянии, что никакой едкостью не проймешь, а, главное, все любопытство Курилова всколыхнулось, до смерти захотелось узнать ему, что происходит с невозмутимым оптимистом Мухой.

Поэтому он послушно спустился в погреб, захватил столовой ложкой смальца из хозяйкиной кастрюли и живо наладил на печке сковородку с яичницей. Муха тем временем отбил вилкой белую головку с бутылки (пробок из фольги тогда еще не делали) и разлил водку в граненые стаканы.

— Выпей, Вова, за мою неудачу. Ты ведь любишь, когда у людей неудачи бывают.

— Идиот! — ответил Курилов без злобы. — Просто я лучше понимаю жизнь, и знаю, что планета наша под веселье не оборудована.

— Знаешь жизнь? А откуда тебе ее знать, Вова? Из книжек?

— Книжки писали люди пережившие.

— Ну-ну… Пей, ладно.

Они выпили. Водка прошла по телу Мухина, осадила немного горечь. Стало грустно, но поспокойнее. И мысли, заторможенные хаосом событий, освободились, задвигались, однако в систему сложиться не могли, требовали чьей-то поддержки, помощи.

— А может, ты вправду знаешь что-нибудь, а?

— Что тебя заедает-то?

— Семейное положение.

— Семейное положение твое простое — холост.

— А на самом деле хуже чем женат. Ребенок у Таньки будет. Понял?

Курилов присвистнул:

— Ну, ты даешь! Нашел время.

— У меня не спрашивали.

— Да он твой-то?

— Говорит, мой.

— А ты и поверил!

— Не туда гнешь, Вова. Поверил я или не поверил, дело десятое. Важно, что она верит. И родить собирается.

— Но по закону-то ты не при чем.

— Вот именно. Торговали кирпичом и остались не при чем! Во-первых, не подлец я. И наплевать на своего ребенка не могу. А во-вторых, если об этом Ирка узнает, тогда что?

— Тогда, Муха, труба, отставка.

— В том-то и дело. Они меня приняли, как человека. Уважают. А я вдруг с хвостом таким. Люди интеллигентные, зачем им скандал? Представляешь картина: официантка, младенец незаконный!

— Сочувствую.

— Я и сам себе сочувствую. А вот как выкарабкаться?

— Не трать, кума, силы. Подписывай назначение в Вятку, женись на Татьяне, езжай. Возьмешь часов побольше, она в райцентре в столовке устроится, так и прокормитесь втроем.

— Я тебе, Вова, голову проломлю.

— Тоже выход. В тюрьму посадят, избавишься от хлопот лет на десять.

— Слушай, ну что ты издеваешься? Я к тебе, как к человеку, к другу, а ты?

И Вова понял, что Муха нуждается в нем, очень нуждается.

— Можешь ты что-нибудь придумать?

Вова поднялся и прошелся по комнате, насколько позволяли тесно сдвинутые койки. Хмель ударил ему, непривычному, в голову, и он хотел тут же поразить примитивного Муху неожиданным и исчерпывающим решением, но, как назло, решение не шло, хотя и крутилось что-то, показавшееся ему подходящим: