Павел Шестаков - Давняя история

— Можешь ты что-нибудь придумать?

Вова поднялся и прошелся по комнате, насколько позволяли тесно сдвинутые койки. Хмель ударил ему, непривычному, в голову, и он хотел тут же поразить примитивного Муху неожиданным и исчерпывающим решением, но, как назло, решение не шло, хотя и крутилось что-то, показавшееся ему подходящим:

— Да ты хоть сказал, что решил с ней порвать?

— Нет, не могу.

— Трус, — заявил Вова высокомерно. — Но, может быть, это и к лучшему. Знаешь, это определенно, к лучшему.

— Чего ж хорошего?

И тут мозги Вовы заработали:

— Она, естественно, отношение твое чувствует, но фактов не имеет…

Обращался он уже не к Мухину, а к самому себе:

— Значит, нужно устроить так, чтобы твое отношение объяснить не твоей виной перед ней, а ее перед тобой! Гениально?

— Смутно. Чем она-то виновата?

— Не знаю. Сейчас придумаю, Не думаешь же ты, что женщина такого поведения хранит тебе верность?

— Раз с мужем живет, должна и с ним…

— При чем тут муж? Какие могут быть претензии к мужу? У нее может быть и другой человек…

— Вова, не перегибай.

— Как хочешь, в таком случае я — пас.

— Ну, ладно, черт с тобой, плети.

— Продолжаем развивать нашу теорию. Ты должен убедиться, что она была не верна тебе, изменяла.

— С кем? — взревел Муха.

— Лучше всего, с твоим приятелем.

— С тобой, что ли?

Вову передернуло:

— Кроме меня, есть еще Стас.

— Теленок наш?

— Разве ты не замечал, что он влюблен без памяти?

— В Татьяну?

Вова вздохнул:

— Неудивительно, что ты влип, Муха. Ты совершенно не способен видеть дальше собственного носа, а он у тебя невелик.

— Оставь мой нос в покое. Ну, предположим, Стас влюблен. Так он же младенец. Он мечтать только может.

— Зато о многом.

— Отбить у меня Таньку?

— Нет, на это он не способен, а вот жениться бы мог.

Несмотря на уныние, Мухин рассмеялся:

— Так за чем дело? Устроим комсомольскую свадьбу.

— Не понимаешь ты меня, Леша.

— Не понимаю. Куда ты гнешь? Говори прямо.

— Я бы постарался свести их с Татьяной.

— Тю! — Мухин налил водки в стакан. — Слушал я тебя, Вова, слушал, только время потерял. Кто ж их сводить будет? Я откуда у меня времени столько? Да и на что он ей нужен? Нет, Вова, ты не голова.

— Это ты не голова. Что я тебе предлагаю? Женить их, что ли? Я предлагаю простое. Ты должен убедиться, что они встречаются.

— То есть не убедиться, а сделать вид, что убедился? Кино устроить?

Вова разозлился:

— Может быть, и не кино. А вдруг она ему посочувствует?

— Плохо ты Татьяну знаешь.

Здравый смысл подсказывал Вове остановиться, утихомириться, но он уже не мог, заскользил по наклонной:

— Я знаю, что она женщина…

— Ладно, не наговаривай лишнего.

Вова демонстративно улегся на кровать:

— Пожалуйста, вольному воля. Только мне кажется, что пришло тебе время подумать о ком-то одном — или о Татьяне заботиться, или себя выручать.

Муха уставился в пустой стакан. Отвратительная правота Вовиных слов гасила искусственное облегчение, взбаламучивала тоску:

— Так что делать-то?

— Свести их и застать вдвоем.

— Легко сказать! Ну сведем. А они усядутся на разные стулья и будут про погоду разговаривать. Что ж я, как дурак, кинусь на них?

— Продумать все нужно, чтобы в дураках не оказаться.

Они еще долго сидели и думали, а утром Муха проснулся, вспомнил все, огляделся. Поздно вернувшийся Станислав спал, натянув до подбородка потертое байковое одеяло. Вова возился с чайником, физиономия у него совсем пожелтела, под глазами темнели отеки. Муха пригладил ладонью волосы, провел языком по пересохшему, неприятному рту.

— Ты, Вова, вот что… — Покосился на спящего Стаса. — Наплели мы с тобой вчера по пьянке. Ты это забудь.

Ему было стыдно.

Вова покачал трещавшей с похмелья головой:

— А ну тебя к черту! Нужны вы мне… Сам лез, спрашивал.

— По глупости. А сейчас решил — все скажу открыто, без фокусов.

— С чем и поздравляю. Честность — лучшая политика.

И они перекинулись недобрыми взглядами людей, поневоле приоткрывших друг другу темные уголки души.

Все утро Мухин чувствовал себя сносно. Выпил бутылку пива, приободрился и утвердился в решении: сказать Татьяне откровенно и покончить раз и навсегда. «А если не поймет, заартачится?» Выпил еще бутылку, и угроза показалась не такой уж страшной. «Ну и пусть. Пусть горит все синим огнем. Плюну и разотру! На Сахалин уеду. Один. Чтоб они все пропали, бабы проклятые, и с красотой своей и с квартирами. Одна запугать хочет, другая купить. А шиш вы с постным маслом не хотели? Сто штук найду любых… „Менял я женщин, как перчатки…“

А Вова чудаком оказался… Надо ж выдумать! Представляю, какую бы рожу Стас состроил! Нет, с Вовой не соскучишься… Шутник. Да не с Лехой Мухиным шутить. Леха шторма видал, щи флотские хлебал. Без сопливых обойдемся… Спички есть, табак найдется. Можешь, Стасик, спать спокойно. Никто тебя на Татьяне не женит…»

Однако в глубине волновалась беспокойная зыбь, и не было полной уверенности, что бодрая эта решимость окончательная, что сохранится она завтра или даже через час. И Мухин заспешил, заторопился исполнить все, что решил.

Он понимал, что объясняться с Татьяной лучше не дома, где они обычно встречались, потому что размагнитит его привычная обстановка. Страшился остаться наедине, и слез боялся и соблазнов, не был уверен, что не кончится объяснение в кровати, и снова начнется мочало сначала. Нет, встретиться нужно было на людях, в таком месте, откуда можно уйти, сбежать, чем бы разговор не кончился, куда бы не повернулся. И он вспомнил, что Татьяне хотелось посмотреть еще раз «Бродягу», картину невиданную по своей популярности среди народа, истосковавшегося от фильмов суровых и нравоучительных и рвавшегося на драмы чувствительные, пусть даже происходят они в далеких землях, известных, в основном, по отгремевшей в свое время «Индийской гробнице».

Энергия, вернее, не энергия, а лихорадочный ажиотаж захлестнул Мухина, он не пошел на семинар, где должен был выступать (впрочем, к выступлению он не готовился), а вскочил в ветхий, довоенной постройки, дребезжащий трамвай с капризным, поминутно срывающимся роликом, и поехал на набережную, в кинотеатр «Волна», огромное и холодное сооружение, переделанное из портового склада. Билеты на все сеансы были уже распроданы, однако Мухин, начав действовать, остановиться не желал, и взял билеты на следующий день, хотя помнил, что по четным числам Татьянин муж работал в поликлинике с утра, и уходить из дому вечером было для нее затруднительно.

С билетами в кармане Мухин еще раз пересек полгорода и появился в буфете, где молодые и проголодавшиеся студенты захватили все столики. Алексея это не смутило, он перехватил Татьяну, возвращавшуюся с пустым подносом, посреди зала, чего раньше никогда не делал, но решимость окончательно освободиться была столь велика, что он уже видел ее чужой, ничем с ним не связанной, и потому не побоялся подойти прямо. Двадцать раз произносил он мысленно фразы, которые скажет ей в кино: «Знаешь, Татьяна, нужно нашу историю кончать, заигрались мы, ребенок, про которого ты сказала, уверен я, не мой. Обеспечить тебя, как муж твой, я не смогу, да и, вообще, проходит все, жизнь диктует свои законы, нужно подчиняться. Спасибо тебе и не поминай лихом. Тебе со мной тоже плохо не было…» Так он скажет вечером, а пока, схватив ее за локоть, проговорил негромко:

— Я билеты взял на «Бродягу».

Татьяна удивилась, потому что Леха редко баловал ее выходами в свет. И она понимала, что это рискованно, всегда знакомые встретиться могут, но, с другой стороны, какой же женщине не хочется, чтобы взял ее мужчина смело под руку и повел на глазах у всех как жену, как невесту.

Татьяна обрадовалась:

— Погоди, сейчас я.

Он вышел в коридор и дождался ее.

— На какой сеанс? — подбежала она, улыбаясь.

— На завтра.

— Завтра я не могу. Ты же знаешь.

Знал, конечно, однако такой уж степени озлобления достигло отношение его к недавно любимой Татьяне, что вспыхнул: «Ишь, как мужа боится! Все мне врала, сама его ни за что не бросит. Больно богатая кормушка. Все врет. Тем лучше. Конец так конец. Хватит с меня бабских штучек. Нарочно меня изводит».

— Дело хозяйское. Не хочешь — не ходи.

— Да не могу ж я.

— Не хочешь.

И зашагал по коридору, как будто уже объяснился. Собственно, для него объяснение это давно состоялось.

Она сделала шаг следом, но много людей толкалось в коридоре, и не было никакой возможности догнать, поговорить.

А Муха тут же на улице зашел в кабину телефона-автомата и позвонил Ирине:

— Иринка! Хочешь «Бродягу» посмотреть? Я достал билеты.