— Вы не хуже меня знаете, что я не обязан давать вам никаких показаний.
— Вас вызовут к прокурору. А перед ним вы вынуждены будете говорить.
— Да, но только после того, как он назовет мне причину, по которой ведется следствие.
— Что?..
— Если я не знаю, против кого и по какому поводу ведется следствие, я не могу судить о том, в какой мере мои показания могут быть обращены против меня.
Равитц повернулся к Блекмайеру:
— Ты слышал? Он не хочет, чтобы его показания были обращены против него! В них есть нечто, что может ему повредить, а он не хочет себе вредить. Нас это интересует? Нет, нас это вообще не интересует. Все, что мы хотим знать, — это нынешний адрес фрау Леоноры Зальгер. То же самое вам скажет и прокурор. Все, что я хочу знать, скажет прокурор, — это настоящий адрес фрау Леоноры Зальгер. Ни о каком вреде для вас при этом не может быть и речи. «Выкладывайте!» — скажет прокурор. — Равитц посмотрел мне прямо в глаза и повысил голос: — Выкладывайте! Или вас что-то связывает с фрау Зальгер? Помолвка? Прямое или косвенное родство? Какую сказку вы нам приготовили?
Я взял себя в руки.
— Я не собираюсь рассказывать вам никаких сказок. Да, выполняя очередной заказ, я вышел на след фрау Зальгер. Но предоставьте мне самому судить о том, что я могу рассказать о своей незавершенной работе над тем или иным делом, а что нет.
— Вы так говорите, как будто вы духовник фрау Зальгер, или ее врач, или адвокат. А вы всего-навсего маленькая, жалкая частная ищейка с разбитой физиономией. Кстати, кто это вас так отделал?
Я в свою очередь хотел спросить его, откуда у него эти идиотские методы ведения допроса. Может, этому обучают в школе полиции? Но Блекмайер опередил меня.
— Это делается очень быстро, господин доктор, — я имею в виду вызов к прокурору. И даже к судье. Это дело нескольких часов. У вас на руках плохие карты, так сказать.
Меня мои карты вполне устраивали. Может быть, мне удастся выкрутиться с помощью аргумента, что мне необходимо знать причину расследования, чтобы не навредить себе своими показаниями. Если нет, то они, конечно, могут наложить на меня штраф за отказ от дачи показаний или даже временно взять под арест, но это еще долгая история. К тому же у меня было такое ощущение, что эти господа из Федерального управления уголовной полиции, как и генеральный прокурор, совсем не горят желанием поднимать шум, а все эти официальные процедуры никак не способствуют тишине.
— Мы не прощаемся. — Равитц встал, Блекмайер последовал его примеру.
Я проводил их до двери и пожелал им всего доброго. Так сказать.
28
Психотерапевтический трюк
Я позвонил в психиатрическую больницу в Гейдельберге. До Вендта я, правда, не дозвонился, но узнал, что он на дежурстве. И я отправился в Гейдельберг. Апрельский ветер гнал по голубому небу серые тучи. Время от времени они разражались коротким дождем. Потом мокрый асфальт опять блестел на солнце.
Вендт куда-то спешил.
— Опять вы? Мне надо в другое отделение.
— Они уже побывали у вас?
— Кто?
Я явно действовал ему на нервы, но в то же время его разбирало любопытство. Он стоял в странной, вывернутой позе — ноги были готовы продолжить движение, голова повернута в мою сторону, а рука лежала на ручке двери.
— Господа из Федерального управления уголовной полиции и старший братец Лео.
— Отец Лео, брат Лео — каких еще родственников родила ваша неуемная фантазия? — Он старался казаться уверенным и независимым. Но это ему плохо удавалась.
— Он не брат Лео. Он чувствует себя таковым. И желает знать, где она.
Вендт открыл дверь.
— Мне действительно пора идти.
— У людей из Федерального управления уголовной полиции всего лишь плохие манеры. У друга Лео, который чувствует себя ее братом, — пистолет с глушителем. И кулаки. Если бы у него еще была возможность поработать со мной подольше, он, наверное, выколотил бы из меня адрес Лео.
Вендт отпустил дверную ручку и повернулся ко мне. Его глаза лихорадочно ощупывали мое лицо, как будто он пытался прочесть то, что ему хотелось узнать, у меня на лбу, на носу или на подбородке. Он был на грани срыва.
— Вы… вам… известно?..
— Нет, я не сказал ему, где Лео. И этим типам из полиции тоже. Но мне нужно поговорить с вами. Что сделала Лео? Почему ее ищут?
Он несколько раз порывался что-то сказать, открывал и снова закрывал рот. Наконец, словно очнувшись от наваждения, сказал:
— У меня до двенадцати дежурство. Встретимся в час в гостинице, внизу, на Хауптштрассе.
Он быстрыми шагами удалился.
Без четверти час я сидел за накрытым клетчатой клеенкой столиком на террасе гостиницы. Мне хорошо были видны обе двери — на улицу и в зал ресторана. Но ни Вендт, ни официант не показывались. Я был единственным посетителем. Я разглядывал клеенку, пересчитывал клетки, смотрел, как подсыхают на них дождевые капли.
В половине второго пришла компания молодых женщин. Они поставили свои велосипеды, расселись за длинным столом рядом со мной и шумно продиктовали свои заказы нехотя притащившемуся официанту, который после них наконец подошел и ко мне. Получив свое пиво или вино, женщины еще больше оживились.
— Ну что, идем сегодня играть в кегли?
— Но только без мужчин!
Все они, конечно же, были непохожи одна на другую, но при этом казались одинаковыми. Немножко модные, немножко спортивные, немножко домохозяйки, немножко мамаши. Я представил себе их семейную жизнь. Они верны своим мужьям, как те верны своим автомобилям. Они весело и ловко управляются со своими детьми. Иногда в их резком смехе слышится страх. При мысли о том, как строится немецкая семья, поневоле думаешь: неудивительно, что у нас не было революции.
В два часа мой салат с колбасой был съеден, а яблочное вино выпито. Вендт так и не появился. Я поехал обратно в больницу. Мне сказали, что он ушел около часа назад. Я постучал к Эберляйну.
— Войдите!
Он стоял у окна в белом халате и смотрел в парк.
— Сначала пропадали ваши пациенты, теперь врачи. — Я рассказал ему о несостоявшейся встрече с Вендтом. — У вас были на днях два господина из Федерального управления уголовной полиции? Или еще кто-нибудь? Высокий, широкоплечий, лет сорока пяти, по виду может быть кем угодно — от банкира до пастора; в зеркальных очках? Расспрашивал вас о вашей бывшей пациентке Леоноре Зальгер, о докторе Вендте или об обоих?
Эберляйн опять не торопился с ответом. По-моему, это психотерапевтический трюк, с помощью которого собеседника заставляют нервничать. Но на этот раз в его поведении появилось что-то новое. Эберляйн, похоже, был встревожен. Между бровей у него пролегла резкая вертикальная складка, которой я у него раньше не замечал; кроме того, он время от времени нетерпеливо, раздраженно постукивал палкой по полу.
— На кого вы, собственно, работаете, господин Зельб? Все еще на отца Леоноры Зальгер?
— Нет у нее никакого отца. Именно поэтому, как я предполагаю, доктор Вендт и угостил меня небылицами про несчастный случай. Он думал, что фальшивый отец не рискнет появиться здесь собственной персоной и вынужден будет довольствоваться фальшивой историей. Но фальшивая история была слишком неправдоподобной, а фальшивый отец не побоялся явиться сюда — в зеркальных очках или без них… На кого я работаю? Теперь уже не на него и вообще ни на кого. У меня нет заказчика — только объект поиска, источник постоянных проблем.
— Это нормальное явление в работе частного сыщика?
— Нет. Идеальный вариант — когда этот «объект» одновременно является и заказчиком. Как у вас. Частный детектив, как и психотерапевт, не должен работать бесплатно. В нашем деле клиент, не испытывающий страданий, тоже не имеет шансов на исцеление.
— А что, сыщики тоже лечат? Я думал, они расследуют.
— И здесь тоже есть сходство с вашей профессией: пока мы не выясним, что на самом деле произошло, нашим подопечным не избавиться от их застарелых проблем.
— Так, так… — Он произнес это таким отсутствующим тоном, что я спросил себя: стоят ли эти мои разглагольствования такого глубокого мыслительного анализа? Но Эберляйн явно думал о чем-то другом. — Что же случилось с Вендтом? Вчера у меня были два господина из БКА.[20] И сегодня я вызвал к себе Вендта. А он просто взял и не явился. Неужели он подумал, что… — Эберляйн не стал разъяснять, что мог подумать Вендт. — Тот тип, которого вы описали, тоже был здесь. Леман из Франкфурта. Он хотел видеть Вендта, но того в этот день в клинике не было, и он пришел ко мне, представился старинным другом семьи Зальгер, в частности Леоноры, говорил об отеческом участии в ее судьбе и об ответственности, о трудной ситуации, в которой она оказалась, и хотел знать, где она живет. Я не знаю, где она живет, да и не сказал бы ему, даже если бы знал. Надеюсь, что он ее не найдет.
