— Думаешь? — спокойно спросил Ломбард. — Подожди, сам увидишь. — Он снова держал карандаш наготове.
— Теперь все, больше ничего нет.
Ломбард убрал список в карман и встал.
— Я пробью брешь в этой цепочке! — решительно пообещал он.
Он подошел и постучал по решетке, чтобы его выпустили.
— И нечего пялиться на стену, — добавил он, перехватив взгляд Хендерсона, невольно упавший на то место, где он раньше вел свои подсчеты. — Они не отправят тебя туда! — Он ткнул пальцем в сторону коридора, в направлении, противоположном тому, откуда пришел.
— А они говорят, что отправят! — вполголоса с иронией произнес Хендерсон.
Колонка объявлений во всех газетах:
«Убедительно прошу связаться со мной молодую леди, которая вместе со своим спутником занимала кабинку в баре «Ансельмо“ около 6.15 вечера 20 мая этого года и которая, может быть, вспомнит оранжевую шляпу, привлекшую ее внимание, когда владелица шляпы проходила мимо. Если леди вспомнит это, мне жизненно необходимо узнать об этом немедленно. Речь идет о счастье человека. Всем ответившим гарантирована строгая конфиденциальность. Ответы присылайте на имя Дж. Л., почтовый ящик 654 в редакции этой газеты».
Ответов не было.
Пятнадцать дней до казни
Ломбард
Неряшливо одетая женщина, чья растрепанная голова походила на кочан капусты, а пряди седеющих волос падали на глаза, открыла ему дверь.
— О’Баннон? Майкл О’Баннон?
Вот и все, что он успел сказать.
— Послушайте! Я уже заходила сегодня в вашу контору, и тот человек сказал, что подождет до среды. Мы не пытаемся надуть бедную нищую компанию, у которой, наверное, всего–то и есть, что какие–то жалкие пятьдесят тысяч баксов.
— Мадам, я пришел не за деньгами. Я просто хочу поговорить с Майклом О’Банноном, который этой весной работал швейцаром в «Казино».
— Да, помню, у него была такая работа, — язвительно признала она, затем слегка повернулась в сторону и немного повысила голос, словно хотела, чтобы кто–то еще услышал ее. — Некоторые теряют работу, а потом не могут оторвать задницу от кресла, чтобы поискать другую. Сидят и ждут, когда работа сама придет к ним!
Где–то в глубине дома послышался звук, напоминавший хриплое мычание дрессированного тюленя.
— К тебе пришли, Майк, — проревела она. И добавила, обращаясь к Ломбарду: — Вы лучше подойдите к нему сами, он сидит там без ботинок.
Ломбард двинулся через длинный, казавшийся бесконечным холл. Наконец он дошел до комнаты, всю середину которой занимал стол, покрытый клеенкой.
Около стола развалился человек, ради которого Ломбард пришел сюда. Он лежал между двумя деревянными стульями с прямыми спинками, растянувшись, словно подвесной мост; середина его тела, оставшаяся без опоры, прогибалась вниз. На нем не было не только ботинок, верхняя часть его гардероба фактически состояла из нижней рубашки неопределенного цвета с короткими рукавами и пары подтяжек, надетых поверх нее. Белые носки торчали кверху на противоположном стуле. Когда Ломбард вошел, он отложил в сторону розовую карточку тотализатора и прокуренную трубку.
— Чем могу помочь вам, сэр? — любезно пророкотал он.
Не дожидаясь приглашения, Ломбард положил шляпу на стол и присел.
— Один из моих друзей хочет кое–кого найти, — доверительно начал он. Ломбард подумал, что было бы неправильно спустя столько времени подавлять свидетелей, упоминая о смертном приговоре, показаниях в полиции и прочих подобных вещах: люди могут испугаться и не рассказать то, что знают, если даже и знают. — Для него это очень много значит. Все на свете. Так вот. Поэтому я и пришел сюда. Вы можете вспомнить мужчину и женщину, которые приехали в театр на такси, когда вы еще там работали, в мае? Вы, конечно, придержали перед ними дверь.
— Ну, я придерживал дверь перед каждым, кто приходил в театр, это была моя работа.
— Они немного опоздали, вероятно, в этот вечер они были последними, кого вы встретили. И главное, на женщине была ярко–оранжевая шляпа. Очень необычная шляпа, с тонким пером, которое торчало из нее прямо вверх. Эта шляпа проплыла у вас прямо перед глазами — так близко от вас прошла дама. Вы проводили ее взглядом медленно, вот так: справа налево. Знаете, вроде как что–нибудь двигается очень близко от вас, а вы не можете сообразить, что это такое.
— Будьте спокойны! — вызывающе заявила жена от двери, — если это «что–нибудь» находится на голове у хорошенькой женщины, он проводит ее глазами в любом случае, может он сообразить, что это, или нет!
Ни один из двоих не обратил на нее ни малейшего внимания.
— Он видел, как вы посмотрели на нее, — продолжал Ломбард. — Он случайно заметил и рассказал мне. — Он положил руки на колено и оперся о них. — Вы можете вспомнить? Хоть что–нибудь? Вообще, вы помните ее?
О’Баннон задумчиво покачал головой. Затем прикусил верхнюю губу. Потом он опять покачал головой и с упреком посмотрел на него:
— Приятель, да вы хоть понимаете, о чем спрашиваете? Все эти лица, каждый вечер! И почти всегда пары, леди и джентльмен.
Ломбард продолжал смотреть на него через стол, словно самой силы его взгляда было достаточно, чтобы заставить швейцара припомнить.
— Постарайтесь, О’Баннон. Подумайте. Прошу вас, постарайтесь. Для несчастного парня это значит все на свете.
Тут жена стала потихоньку придвигаться поближе, но все еще помалкивала.
О’Баннон опять покачал головой, на этот раз убежденно.
— Нет, — сказал он. — За все время, что я проработал там, из всех людей, перед которыми я открывал двери такси, я сейчас могу вспомнить только одного типа. Парня, который однажды приехал один, пьяный вдрызг. И то только потому, что он вывалился из машины головой вперед, когда я открыл дверь, и мне пришлось ловить его.
Ломбард пресек поток ненужных воспоминаний, который, как он понимал, мог изливаться бесконечно. Он встал:
— Значит, вы твердо уверены, что не помните?
— Я твердо уверен, что не помню. — О’Баннон опять потянулся за дымившейся трубкой и программкой бегов.
Жена уже подобралась к ним вплотную и некоторое время разглядывала Ломбарда, о чем–то напряженно раздумывая. На какой–то момент она даже высунула кончик языка, ведя в уме какие–то подсчеты. Потом она заговорила:
— А если он вспомнит, нам что–нибудь будет с этого?
— Ну, я думаю, что смогу кое–чем отблагодарить вас, если он скажет мне то, что нужно.
— Ты слышал, Майк? — Она налетела на мужа, словно ястреб. Она принялась трясти его за плечо обеими руками, словно замешивала тесто или пыталась выправить вывих. — Думай, Майк, думай!
Он попытался отклониться или хотя бы прикрыть рукой голову.
— Как я могу вспомнить, когда ты раскачиваешь меня, будто пустую лодку. Если в моей голове что–то и кроется, где–то там, в глубине, так ты же вытрясешь это начисто!
— Ну что же, я вижу, не получается, — вздохнул Ломбард, он разочарованно повернулся и пошел обратно по длинному холлу.
Он услышал за своей спиной раздраженные причитания: видимо, жена возобновила атаку на многострадальное плечо мужа.
— Ты видишь — он уходит! Ох, Майк, да что с тобой такое! Все, что от тебя хотят, — это чтобы ты кое–что вспомнил, а ты не можешь сделать даже этого!
Похоже, она обрушила свое негодование на неодушевленные предметы. Послышался страдальческий, протестующий вопль:
— Моя трубка! Моя программка!
Перебранка была в самом разгаре, когда Ломбард закрывал за собой входную дверь. Затем внезапно последовало подозрительное молчание. На лице Ломбарда, когда он начал спускаться по лестнице, появилось понимающее выражение.
Как он и ожидал, через минуту в холле послышался быстрый топот, дверь распахнулась, и жена О’Баннона возбужденно закричала ему вслух в лестничный пролет:
— Мистер, подождите! Вернитесь! Он вспомнил! Он только что вспомнил!
— Вот как? — сухо сказал Ломбард. Он остановился там, где застал его голос, и посмотрел наверх, не собираясь, однако, вновь подниматься. Он вытащил бумажник и выразительно провел пальцем по краю. — Спросите у него, в черном она была или в белом?
Она громко повторила вопрос в глубину дома. Получив ответ, передала его Ломбарду с легким сомнением в голосе:
— В белом, для выхода.
Ломбард убрал бумажник, так и не открыв его.
— Пустой номер, — твердо сказал он и продолжил спускаться.
Четырнадцать, тринадцать, двенадцать дней до казни
Девушка
Она просидела на табурете несколько минут, прежде чем бармен ее заметил. И это было тем более странно, что в баре в это время находилось лишь несколько посетителей и появление еще одного должно было бы привлечь больше внимания. Это говорило лишь о том, как скромно она вошла и села.
