Его смена только что началась, так что она, должно быть, пришла сразу же после того, как он занял свое место за стойкой, словно специально рассчитала время, чтобы явиться за ним следом. Когда он только вышел из раздевалки в свеженакрахмаленной куртке и оглядел свои владения, ее еще не было, в этом он был абсолютно уверен. Во всяком случае, обслужив клиента в другом конце бара, он повернулся и увидел ее, спокойно сидевшую там, и немедленно подошел:
— Слушаю вас, мисс?
Она посмотрела ему в глаза странным, как ему показалось, напряженным взглядом. И он тут же спохватился и подумал, что ошибся, что это лишь плод его воображения. Все посетители смотрели на него, делая заказ, для них он был просто машиной, доставляющей выпивку.
А ее взгляд все–таки был другим; это впечатление, исчезнув на минуту, вернулось вновь. Ее взгляд относился непосредственно к нему. Взгляд, который существовал сам по себе; она смотрела на него не потому, что делала заказ, нет; она делала заказ, чтобы иметь повод так смотреть на него. Этот взгляд был направлен на него, на человека, к которому она обращалась с заказом, и предназначался именно ему, и никому другому. Взгляд говорил: «Запомни меня. Хорошенько запомни меня».
Она заказала порцию виски с водой. Когда он отвернулся, чтобы достать стакан, ее глаза неотступно следили за ним. На какой–то момент он даже слегка растерялся от того, что не может достойным образом ответить на этот странный, пристальный взгляд; но чувство исчезло так же быстро, как появилось. Он не слишком обеспокоился, все прошло быстро, как и в первый раз.
Но это было только начало.
Он принес ей заказ и сразу же отвернулся, чтобы обслужить кого–то еще.
Прошло какое–то время. Время, в течение которого он не думал о ней, совсем забыл.
Время, за которое она должна была хоть немного изменить позу: например, слегка пошевелить рукой, приподнять или подвинуть стакан, перевести взгляд на что–нибудь другое. Но нет. Она сидела неподвижно. Настолько неподвижно, что казалось, на табурете сидит вырезанный из картона силуэт девушки. Ее стакан оставался нетронутым, он стоял там, куда его поставили, куда он сам его поставил. Двигались только ее глаза. Они поворачивались за ним, куда бы он ни пошел. Они следили за ним.
В его работе наступил небольшой перерыв, и он опять наткнулся на этот взгляд, в первый раз после того, как заметил его странную неподвижность. Теперь он понял, что эти глаза наблюдают за ним уже долгое время, хотя он этого и не замечал. Это вывело его из равновесия. Он не мог понять, в чем дело. Он украдкой посмотрел в зеркало, — может, что–нибудь не в порядке с курткой или лицом. Нет, все нормально. Он выглядел как всегда, и никто, кроме нее, не смотрел на него таким долгим, упорным взглядом. Он не мог найти объяснения.
Взгляд был намеренным, никаких сомнений, ибо не отрываясь следовал за ним. Не рассеянный, мечтательный взгляд человека, погруженного в свои мысли; но взгляд, за которым угадывался определенный интерес — интерес, направленный на него.
Как только эта мысль пришла ему в голову, он уже не мог от нее отделаться, она упорно возвращалась и стала его беспокоить. Теперь он сам время от времени украдкой посматривал на девушку, всякий раз надеясь, что делает это незаметно. И каждый раз, взглянув на нее, убеждался, что она все еще наблюдает за ним, и, каждый раз не выдержав и отводя взгляд, видел, что она продолжает смотреть. Его растерянность все возрастала, мало–помалу превращаясь в чувство неловкости.
Он никогда не видел, чтобы человек сидел так неподвижно. Она ни разу не пошевелилась. Стакан стоял нетронутым, словно бармен его вообще не приносил. Она сидела как Будда в женском обличье, мрачные глаза неотрывно следили за ним.
Чувство неловкости начало перерастать в раздражение. Наконец, он подошел к ней и остановился рядом.
— Вам не нравится коктейль, мисс?
Это была попытка расшевелить ее. Она не удалась. Девушка просто срезала его. Ее ответ был лишен каких–либо эмоций:
— Сойдет.
Обстоятельства складывались в ее пользу, так как она была женщиной, а женщинам не приходится тратиться у стойки бара, как пришлось бы мужчине, если бы он захотел посидеть подольше. Более того, она ни с кем не заигрывала, не искала, кто бы оплатил ее счет, она вела себя безупречно, бармен был бессилен против нее.
Почувствовав себя побежденным, он отошел, поминутно оглядываясь, а ее глаза все так же настойчиво следовали за ним.
Теперь он постоянно ощущал дискомфорт. Он попытался было отряхнуть это чувство, передернул плечами, поправил сзади воротничок. Он знал, что девушка не перестает на него смотреть, и старался сам не смотреть в ее сторону, но от этого было только хуже.
Посетителей стало больше, заказы шли чаще, но это не раздражало его, а, напротив, приносило какое–то облегчение. Занимаясь своим делом, производя необходимые манипуляции, он отвлекался мыслями от этого терзающего взгляда. Но когда наступал такой момент, что ему было некого обслуживать, нечего протирать, нечего наливать, ему становилось совсем невмоготу. И тогда он не знал, куда девать руки, что делать с салфеткой.
Он разбил бутылку пива, пытаясь ее открыть, вставил не тот ключ в кассовый аппарат.
Наконец, выведенный из терпения, он опять подступил к ней, пытаясь выяснить, что она от него хочет.
— Что я могу сделать для вас, мисс? — сказал он с плохо скрытым негодованием.
Она ответила ровным голосом, по которому ничего нельзя было понять:
— Разве я сказала, что мне что–нибудь надо?
Он тяжело оперся о стойку бара.
— Вы что–нибудь хотите от меня?
— Разве я сказала, что хочу?
— Извините, но, может быть, я похож на кого–либо из ваших знакомых?
— Нет.
Он начал путаться в словах.
— Я подумал, что, может быть, похож: ведь вы так смотрите на меня, — неуверенно проговорил он. Это прозвучало как упрек.
На этот раз она просто не ответила. Но и не оставила его в покое. В конце концов отступить пришлось ему, и он ушел, чувствуя себя так же неловко, как раньше.
Она не улыбнулась, не заговорила, не выразила ни сожаления, ни открытой враждебности. Она просто сидела и смотрела на него, загадочно и непроницаемо, как сова.
Оказалось, что она выбрала и привела в действие страшное оружие. Обычно никому и в голову не приходит, насколько невыносимо для человека, когда его разглядывают в упор на протяжении длительного времени, скажем двух или трех часов; люди не задумываются об этом просто потому, что редко сталкиваются с подобными вещами и им не представляется случая испытать свою силу духа.
Ему как раз представилась такая возможность, и его нервы уже начали сдавать. Он оказался совершенно беззащитен, во–первых, потому, что его поле деятельности было ограничено полукруглой стойкой бара и он не мог никуда от нее отойти; и, во–вторых, учитывая саму ситуацию. Каждый раз, пытаясь дать отпор, он убеждался, что ему просто не к чему придраться. Она просто смотрела. Поле битвы оставалось за нею. Ее взгляд был направлен на него, словно тонкий луч, и он не мог ни заслониться от этого взгляда, ни толкнуть его в сторону.
У него появились и с ужасающей быстротой стали нарастать симптомы заболевания, незнакомого ему до сих пор, которое медицина называет агорафобией: непреодолимое желание запереться, спрятаться в раздевалке или же просто нырнуть под стойку и укрыться там от ее взгляда; он раз–другой сдвинул брови и преодолел это желание. Его глаза все чаще искали часы, висевшие над головой, часы, от которых однажды, как ему говорили, зависела жизнь человека.
Он страстно мечтал, чтобы она ушла. Он почти молился об этом. И все же ему давно стало абсолютно ясно, что она не собирается уходить добровольно, что она уйдет только тогда, когда бар закроется. Так как ни одна из тех причин, что обычно приводят людей в бар, явно не могла быть применима к ней, не стоило и надеяться на скорое освобождение от пытки. Она сидела здесь не потому, что кого–то ждала, иначе этот кто–то уже давно бы появился. Она пришла сюда не для того, чтобы выпить, так как нетронутый стакан все еще стоял там, куда он поставил его несколько часов назад. Она преследовала одну–единственную цель: смотреть на него.
Отчаявшись избавиться от нее каким–либо другим путем, он мечтал только о том, чтобы поскорее пришло время закрытия и его мучениям наступил конец. По мере того как число клиентов пошло на убыль и стало уменьшаться количество сидящих за стойкой, сила воздействия взгляда соответственно возрастала.
Теперь за полукруглой стойкой, за которой он стоял, было много пустых мест, что еще усиливало впечатление от этого безжалостно–неподвижного взгляда Медузы.
Он уронил стакан, чего никогда не случалось с ним раньше. Она просто разрывала его на куски. Он бросил на нее яростный взгляд и наклонился, чтобы подобрать осколки; губы его беззвучно шептали проклятия.
