Выпученными от счастья глазами смотрел на весь этот разгром и ужас смотрел из отхваченной кровавым ножом Польши свирепый безумец Юзеф Пилсудский. Он медлил и пока не вступал в драку, он ждал, когда силы врагов истощатся, когда захлебнется в крови русское сопротивление, и тогда, только тогда, зарычав, изогнется он и, лязгнув наточенными зубами, злобно сверкнув оскаленной пастью, прыгнет и оторвет от живого тела теплый и налитый кровью кусок.
Двигающиеся через петлюровскую Украину и наступающие на большевистскую Москву отряды генерала Деникина бесстрашно дрались, в пух и прах разделывая петлюровцев. С бешенным рычанием отступал побитый Петлюра. Бросая на землю винтовки и шашки, разбегались его бойцы — опытные в грабежах, но нерешительные в открытом бою. Однако деникинцам уже пришлось столкнуться с новым врагом — сильным и смелым, безжалостным и отчаянным. Словно лихая гроза гремело по донским и украинским степям страшное имя жестокого командира Семена Будённого. Будённовцы ни знали ни страха, ни жалости. Казалось, сама Смерть на своем огненном, вороном коне неслась во главе красных отрядов.
Ленин в Кремле не верил еще, что Деникин сумеет дойти до Москвы. Красная армия мобилизовалась. Одурманенные пропагандой русские рабочие и крестьяне шли в бой под выкрашенными в цвет проливаемой крови знаменами. Ряды большевиков росли. Ленин радостно потирал кровавые руки. Скоро падет Украина, потом — Польша, дальше — поход на Францию… Недалек час, когда целая Европа, а следом за ней и весь мир будет лежать у ног большевиков.
…Стоял вечер. На густо-краснеющем горизонте тяжело громоздились и ползли к зениту грозовые тучи. По широкой дороге в город длинной вереницей тянулись красноармейские телеги и тачанки. Это ехали продотрядовцы. Они возвращались с большого карательного рейда. На возах громоздились кадушки, наполненные зерном, капустой и огурцами, макитры (большая глиняная квашня) с молоком, сметаной и маслом, самогон, картошка и хлеб.
Продотрядовцы явно спешили. Не желая остаться в одиночестве, задние возчики усердно нахлестывали и понукали криками своих коней:
— Давай поторапливайся, ковурый!
— Гей, Петро! Шо там, сдохла твоя кобылка, чи шо?
— Трофим, давай со шляху, чего стал, смотри, лес близко!
Грозовые сумерки уже ползли по земле, окутывая дорогу зловещим глухим полумраком.
Подъезжая к надвигающемуся чернотой лесу, продотрядовцы незаметно вытаскивали из-под соломы винтовки, иные нащупывали за пазухой револьверы, готовили шашки. Они явно чего-то опасались, со страхом поглядывая на темные овраги и в сторону угрюмого леса.
Только одна тачанка, запряженная парой коней и нагруженная до отказа разным добром, не торопясь катилась в хвосте обоза. На ее задке, перевязанный веревками, уютно покачивался сундучок с золотыми и серебрянными царскими монетами.
Лениво теребя вожжи, конями правил здоровенный мужичище, с красным заплывшим лицом и в буденновке с громадной пятиконечной звездой.
Рядом, беспокойно оглядываясь и теребя наган, прикрытый мешковиной, сидел молодой безусый красноармеец.
Вероятно, по случаю удачного грабежа красномордый мужик в буденновке хорошо выпил и теперь беспечно насвистывал революционные песни. Это очень беспокоило его молодого товарища, который то и дело качал головой:
— Напился, как пес. Теперь еще самое время — на бандитов нарваться.
— Бандитов?.. — пьяный красноармеец приосанился. — Да я только шашкой взмахну — все как один в траву лягут.
Он усмехнулся и выразительно шлепнул ладонью по пустой кубышке, из которой торчала потертая ручка нагана:
— Хлоп, и в башке дырка.
Красномордый продотрядовец покивал.
— Меня сам Будённый за храбрость хвалил… А хочешь, я для товарища Буденного «Интернационал» спою? Хочешь?…
Прототрядовец затянул пьяным голосом:
— Встава-а-а-ай, проклятьем заклейме-о-онный…
— Стой!
— Стой!..
— Руки вверх! — внезапно загремело над ухом красноармейца. И его кони в мгновенье ока оказались свернутыми в обочину, а перед глазами блеснуло черное револьверное дуло. — Оружие и деньги! — грозно крикнул незнакомец, направляя пистолет в лоб продотрядовцу.
В ужасе воздев руки к небу, красноармеец растерянно забормотал:
— Деньги?.. Какие деньги?.. — но, глянув в лицо грабителя, он вдруг увидел черную маску с прорезями для глаз.
— Господи Боже великий! — прошептал продотрядовец, мешком падая на дно тачанки.
А его насмерть перепуганный товарищ уже лежал ничком, спрятав голову в большую макитру с остатками сметаны.
У тачанки появился еще один грабитель в такой же страшной маске. Оба грабителя, с ног до головы, были одеты в черное.
— Да они совсем окачурились от страха, — сказал первый звонким мальчишеским голосом, опуская дуло пистолета. — А ну, обыщи их, Катя!
Второй грабитель проворно обшарил воз и неживых от ужаса красноармейцев.
— Есть оружие, Маша! — радостно крикнул он, выхватывая из кубышки наган.
Потом он разбил рукояткой нагана замок на сундучке. Увидев монеты, присвистнул.
— Уходим! — крикнул грабитель, названный Катей, схватив в охапку сундук, и тотчас же спрыгнул с колеса тачанки.
Две черные фигуры мгновенно исчезли в ближайшем овраге, а двое перепуганных красноармейцев еще долго лежали на месте, боясь шелохнуться. Наконец красномордый осторожно приподнял голову и огляделся по сторонам. Вокруг все было тихо.
— Где они? — изумился красномордый, оглядываясь.
И только теперь он заметил, что на плечах его товарища, вместо головы, торчала огромная макитра:
— Петр! Ты, чего, Петр?..
Услышав знакомый голос, молодой красноармеец медленно поднял голову вместе с макитрой. По его груди и шее стекала сметана.
Красномордый продотрядовец выругался.
Красноармеец с трудом стащил с головы свой нелепый колпак. Но, увидев, что с воза исчез сундучок с царскими монетами, он покачал головой.
— Допился старый хрен. Давай, еще выпей. А товарищ командир тебе завтра похмелиться нальет.
Тот посмотрел на своего товарища с тяжелой, угрюмой ненавистью и потянулся за шашкой, чтобы повыразительнее ответить ему. Но молодой достал револьвер, и тут же, опомнившись, оба они сразу схватились за вожжи и, нахлёстывая коней, понеслись по шляху, прочь от страшного места.
Глухая ночь опустила на сонную, притихшую землю свое чёрное покрывало. Вдали угрожающе ворчал старик-гром, вспыхивали яркие белые молнии, словно от страха трепетали вершины огромных дубов…
Но что это?..
Далеко над лесом пролетела красная горящая искра, за ней другая, третья… В темной чаще заиграли языки пламени.
Кто же дерзнул зажечь огонь в этом угрюмом лесу в такую тревожную ночь и так далеко от жилых селений?..
У костра под могучим дубом сидели откинувшись трое смелых грабителей в черных масках.
— Слушай, Маша, — сказал один, подбрасывая сухие сучья в огонь, — ты, что, думаешь, и дальше все пойдет так же гладко?
Второй усмехнулся:
— А мы поглядим, Катя. Видела как этот большевик зрачки выкатил? Я думала, он лопнет от страха.
— Это он так пистолета твоего испугался…
— Да, пистолет отличный, — согласился тот, кого звали Машей, и бросил в огонь большой черный «пистолет», дубовый ствол которого был похож на детскую пушку.
Катя сняла маску. Это была красивая молодая девушка. Золотистые длинные волосы ее упали на воротник черной рубашки. Она поправила их рукой.
— Что будем делать дальше? — спросила она, засовывая револьвер за пояс черных брюк. — Маша, твои предложения.
— Мы будем драться, — ответил второй грабитель — Маша, и тоже сорвал с лица черную маску. — Око за око. Кровь за кровь.
Последним снял маску третий грабитель, также оказавшийся молодой девушкой. При колеблющемся, дрожащем свете костра теперь уже можно было разглядеть лица трех юных особ, ничуть не похожих на обычных лесных разбойниц. Одеты были все одинаково: черные рубашки, военного типа черные брюки, заправленные в мужские сапоги. Одна из них, названная Машей, была брюнеткой — пышные темные волосы ее висели свободно, и Машу, наверное, даже можно было было бы назвать красавицей, если бы не большой, глубокий шрам след от ожога в детстве, изуродовавший ее правую щеку. Настоящей красавицей была третья девушка-грабитель, которая сидела как бы в сторонке и не принимала участие в разговоре. Она сидела, опустив голову, перебирала рукой прядь длинных каштановых волос и большим пальцем поглаживая рукоятку нагана. Она словно задумалась о чем-то. Ее мягкое девичье лицо, на котором отражались прыгающие тени костра, по временам озарялось светлой, почти детской улыбкой. Она бесшумно водила дулом нагана, вырисовывая на земле какие-то неясные знаки, потом опять загадочно улыбалась чему-то. Наконец, одна из девушек окликнула ее.
