– Ой, ваше сиятельство! Как это так, при чем тут ты? Ведь ты теперь в чести и при капитале, да и при немалом капитале!… Помочь старому другу должен, коли нужда пришла. Я на тебя надеюсь… Не ломайся, ваше сиятельство, понапрасну. Раскошеливайся! Добром ведь прошу!
Граф слушал всю эту речь то краснея, то бледнея.
– Подите вон! – крикнул он, едва сдерживая гнев.
Коноплянкин поглядел вокруг и удивленно спросил:
– Это ты кому же? Мне?
– Да, да, вам! Вон уходите, вон, или я не ручаюсь за себя…
– Потише, ваше сиятельство, – остановил его Коноплянкин, – того не забывай: я ведь – не старик Козодоев…
– Вон! – вскочил с кресла граф.
– Пудом крещусь, – не обращая на него внимания, закончил свою фразу Сергей Федорович. – Меня так не убьешь, как его убил… За себя постою…
Граф услыхал эти слова.
– Убил Козодоева? – прошептал он.
– Еще спрашивает! – захохотал гость. – Не води ты хоть со мною-то медведя!… С добром я пришел. Поможешь моей скудости от графских щедрот своих – все обойдется, не пикну, как в могиле это твое дело умрет. А не поможешь – на себя пеняй…
– Дело, мое дело?… Какое дело? – растерянно спрашивал Нейгоф. – Козодоева убили!… Кто убил?
– Кому же его и убить, как не тебе?
– Я… убил?… – потер граф руками лоб. – Я… я! Этого не может быть! Я никого не убивал.
– Толкуй еще! – совсем грубо прервал его Сергей Федорович. – Ишь ведь ты как прикидываться умеешь!…
Нейгоф почувствовал, что перед ним разверзается бездна и он стоит на самом ее краю.
– Я убил, я? – шептал он. – Какое страшное слово сказано… Я убил! Нет, нет! Прочь это… Не убивал я…
– Врешь, убил! – жестко проговорил Коноплянкин. – И чего это ты предо мною ломаешься? Уж и жаден же ты стал, ваше сиятельство! Да что с тобой толковать много! Даешь или не даешь!
– Что? – вырвалось у Нейгофа.
– Хошь звонкую монету, хошь кредитные билеты, мне все равно, да так, чтобы их на все хватило… Умрет тогда твое дело в моей груди, как в безмолвной могиле… Не дашь – прежде всего, супружнице доложу, а там и еще кое-куда доведу до сведения… Вашего брата, убивца, нешто можно покрывать?
„Узнает она, Софья, все узнает, – вихрем пронеслось в голове Нейгофа, – поверит, возненавидит, проклинать будет… Откупиться… пусть молчит!“
– Чего мнешься-то? – спросил Колноплянкин. – Не нравится, если дело говорят?… Ну, дашь или не дашь?
– Послушайте, – пролепетал граф, – у меня ничего нет… Все у жены…
– Вот оно как у вас!… По-благородному, стало быть? Да это ничего. У жены для меня и возьми.
– Не могу, не могу я… – уже прорыдал Нейгоф.
– Отчего не можешь? Наличными не имеешь, векселек подмахни! Я – добрый: подожду.
Словно какая-то сила метнула Нейгофа, и он упал на колени к ногам Коноплянкина, восклицая:
– Сергей Федорович! Пожалейте, пощадите!… Я никого не убивал, ни Козодоева, никого… Клянусь вам в том… Не лишайте меня счастья, пощадите…
– Деньги на стол, и никаких больше!
– Ведь я же не виновен ни в чем, ни в чем! – выкрикивал в исступлении граф. – Вам грех клеветать на невинного!… Грех, грех! Пощадите! Я не убивал Козодоева, я только толкнул его…
– Вот то-то и дело, что толкнул… Толчок толчку рознь. Как толкнуть!… Ты старика толкнул, а он и преставился… Ну, кончай, что ли, дело.
– Сколько нужно? Скажите! Я постараюсь дать!… Не губите только, не говорите ничего жене…
Неслышно вошедшая в гостиную Софья с удивлением смотрела на коленопреклоненного мужа и на совершенно незнакомого ей человека.
– Граф, что значит эта сцена? – спросила она.
Коса и камень
Увидав жену, Нейгоф вскочил.
– Софья! – вскрикнул он, протягивая к ней руки.
– Я вас спрашиваю, граф, что значит эта сцена? – повторила Софья, выступая вперед. – Кто это?
Нейгоф молчал. Коноплянкин тоже был смущен.
– Мы, ваше сиятельство, – забормотал он, поднимаясь с кресла, – вот к ним, к супругу вашему, по делу…
Он сразу почувствовал в молодой женщине силу, и недавняя наглость в нем сразу исчезла.
– Кто этот человек? – не слушая его, спросила графиня мужа. – Зачем вы стояли перед ним на коленях? Что значат ваши слезы? Фи, граф! Как вам не стыдно?
Михаил Андреевич по-прежнему безмолвствовал. Он не мог говорить – его горло было сжато, как клещами.
– Хорошо! – нахмурила брови Софья. – Вы не отвечаете?… Кто вы такой и что вам здесь нужно? – обратилась она к Сергею Федоровичу.
– Коноплянкин я… Чайная у меня на пустырях около кобрановских огородов, где их сиятельство в босяках изволили пребывать…
– Вот что! – еще более нахмурилась Софья. – Теперь я кое-что начинаю понимать… Граф, вы расстроены! Пройдите к себе и предоставьте мне поговорить с этим… человеком…
– Софья, клянусь! – воскликнул Нейгоф. – Он клевещет… Не верь…
– Чему? – Софья вдруг рассмеялась. – Право, вы нездоровы! Идите, идите! Лягте, успокойтесь! Я провожу этого человека и приду к вам, мы объяснимся… Идите и не мешайте мне… – Она взяла мужа под руку и повела его к внутренним дверям. – Как вы дрожите, Михаил! – заметила она. – Разве так можно? Идите! – и Софья слегка толкнула мужа за дверь.
Нейгоф безвольно подчинился.
– А теперь я с вами поговорю, господин Коноплянкин, – сказала Софья, возвращаясь к креслу. – Что же вам нужно от графа? Зачем вы пришли?
– Насчет деньжонок, ваше сиятельство… деньжонок у их сиятельства попросить на бедноту свою пришел.
– Денег? Каких? Граф вам что-нибудь должен?
– Никак нет-с.
– Так что же вы? Удивляюсь графу, почему он принял вас…
– Не только приняли-с, а еще на коленочках предо мною стояли…
– Удивляюсь! – пожала плечами Софья.
– Мало того что на коленках стояли, – невозмутимо продолжал овладевший собой Коноплянкин, – а плакали. Да еще как! „Не губи, – говорят, – друг мой, Сергей Федорович, по гроб жизни этого не забуду“!
– Чего „этого“? – сурово спросила Софья.
– А вот того самого, что, значит, я не выдал их… полиции, примерно сказать, а не то и самому господину прокурору…
Софья звонко рассмеялась.
– Вы шутник, господин Коноплянкин. Зачем мой муж понадобился полиции?
– Никак нет, ваше сиятельство, не шучу я! Помилуйте-с, до шуток ли? Удивительно мне, как это вы знать не изволите, что вашего супруга вот уже сколько времени по всему Петербургу и даже за пределами днем с фонарем ищут!
– Ищут? – удивилась графиня.
– Так точно-с, ваше сиятельство!
– Ищут и все не разыскали! Вы что-то путаете, господин Коноплянкин!
– Никак нет, истинную правду говорю. А ежели не разыскали, так потому, что доказать на графа и предать их в руки правосудия только я могу… Потому-то и прийти осмелился, и лишь с тем, что добром хотел… Мне что на его сиятельство доказывать? Какая выгода? Никакой-с! Но и молчать я тоже не могу: совесть не позволяет. Ведь должен я долг своему отечеству исполнить? Ежели ты – преступник, так тебе в тюрьме сидеть, а не среди чертогов блыкаться, кто бы ты ни был: граф, или князь, или барон какой – все едино.
– В чем же могут обвинять графа? – спросила Софья, даже не обращаясь к Сергею Федоровичу, а как бы в раздумье.
– А изволите ли видеть, когда ваш супруг Минькой Гусаром были, так ваш покойный папаша, Евгений Николаевич, господин Козодоев, велели мне разыскать его и к себе предоставить. Зачем он им понадобился – знать не могу, а так как некоторые дела мы с покойным водили, то я поручение принял и Миньку Гусара, то есть, так сказать, супруга вашего, разыскал. От меня покойный Евгений Николаевич из чайной и увез Миньку.
– Ну, так что же из всего этого следует?
– А то, что, так как ваш покойный батюшка, с позволения сказать, был убит в тот же самый вечер или ночь, то и выходит, что ухлопал его не кто иной, как Минька Гусар.
– Какие вы глупости говорите! – на этот раз несколько принужденно рассмеялась Софья. – Что вы? За кого вы нас принимаете? За младенцев, чтобы небылицами морочить?
– Какие уж тут небылицы? – вздохнул Коноплянкин. – Не до небылиц… всерьез я…
– Если так, то я могу только удивляться вашей наглости! Да как вы смели мне сказать такую нелепость! – Софья, пылающая гневом, поднялась с кресла. – Вас нужно отправить в полицию! Я сама видела графа в этот злосчастный вечер у моего покойного отца. Понимаете, любезный, я сама!
– Тем лучше! – ехидно захихикал Сергей Федорович. – Одним козырем у меня больше! Ведь подозрение у меня явилось, не соучаствовали ли и вы, ваше сиятельство, будущему вашему супругу?
– Как соучаствовала? – не поняла Софья.
– А так-с! Может статься, что вы вместе с Минькой своего приемного папашеньку прихлопнули?
– Что вы говорите?! – вскрикнула графиня, хватаясь рукою за висок. – Как вы смеете?!
– А так вот и смею! Дело-то очевидное, так околесицу нечего нести; будем напрямки говорить…
– Ваше сиятельство! – вбежала испуганная Настя. – Его сиятельству графу Михаилу Андреевичу худо!…
