Тот жил в совсем ветхом строении, но зато участок был большой - с огромными веселыми соснами, заросший вдоль заборов кустами сирени и малины.
Афанасия встретил дядя Сиплярского - скрюченный старик, худой и почти горбатый. У него были удивительно глубокие и печальные глаза. И какое бы состояние не изображалось на лице, глаза оставались неизменными - вечная тоска излучалась из них, но тоска не пугающая, а мудрая.
- Зовите меня дядей Осей, - сказал он, когда узнал, что пришел гость к его племяннику. - Я теперь всем дядя, всем родственник. И это хорошо.
Дядя Ося оказался разговорчивым и любопытным. Он не торопился вводить Афанасия в дом и очень быстро завоевал его интерес к собственной персоне. Они поговорили о том, о сем, прогуливаясь между соснами, когда вдруг очень просто старик спросил:
- Вас интересует еврейский вопрос? Не удивляйтесь, мой племянник, Алька, немного болтлив. Это ничего, он не успокоится, пока не наклеит на человека этикетку. Вас он считает антисемитом. - старик улыбался. - Алька дурак. Вы просто познающий человек, Вам интересна история, Вы же археолог, Вы копаете.
- Много Вы обо мне уже знаете.
- Да что Вы! Разве знать, что Вы археолог, это уже знать все? Я себя-то за всю жизнь может быть на половину раскопал. И все больше черепки от ночных горшков, ни одной золотой пластины, так, иногда, песчинки золотые находил, а всего больше нарыл исторического мусора.
- С Вами приятно пообщаться, - ободрил Афанасий.
- Со мной? Что Вы, нет! - старик был искренен. - Я зануда в быту, а потом - я узкий специалист, я почти всю жизнь занимался составлением учебников по русскому языку. Работа не особо творческая, просто - работа. Со мной можно поговорить изредка, вот как сейчас, а жить со мной трудно.
- А с кем легко.
- Это правда. А Алька - он дурак, он просто человека не ценит, он всем ярлыки вешает. Всех баламутит, везде бегает, обо всех все знать хочет, а настоящие смыслы его и не волнуют. Он и в эту Елену влюбился, потому что она о смысле жизни спросила, а это ему не по зубам, потому что ему нечего сказать, кроме какой-нибудь пошлости.
Старик говорил это со злостью, и было очевидно, что с племянником они живут как кошка с собакой. Но оказалось наоборот.
- Дядя Ося! - окликнул их Александр Антонович.
- Вы заходите как-нибудь, поговорим, - зашептал старик, - Альку вчера эта женщина побила, у него синяк, - быстро добавил он, и неожиданно сладким тоном прокричал: - Идем, Алька, идем! К тебе гость! Ты уже проснулся?
Сиплярский пребывал в веселом настроении, а, может быть, изображал его.
- Я думал, что это не ты! - пожал он руку, - дядя Ося, ты бы чайку организовал.
- Может, чего покрепче, там коньяк остался.
- Давай, - согласился Сиплярский и Афанасию: - представляешь, эта сука вчера меня избила!
- Избила?
- Ну вот, гляди - саданула два раза по морде. Видишь, какой фингал!
Синяк был порядочный, и левый глаз заплыл, отчего выражение было будто Сиплярский лукаво подмигивает.
- Смейся, смейся! Мне самому теперь смешно. Влюбился, понимаешь ли! Да она же вся искусственная!
- А что произошло?
- Ну, слушай. Влетаю я к ней как юноша-десятиклассник (надо же было так напиться!), а она как будто даже ждала меня - обрадовалась, захлопотала, а за эти цветы даже поцеловала в губы - так рада была (Я эти цветы на соседней улице, придурок, наворовал. Теперь и ходить там стыдно!) Ну, я смотрю - баба плывет, тоже вся дрожит, глазами хлопает, хочет сучка, одним словом. А из меня этот любовный бред как полился, веришь, никогда такого пионерства от себя не ожидал! Пою ей: "Леночка, какая Вы утонченная, как Вы двигаетесь, как будто Вы сама женственность, у Вас такие выразительные руки, пальчики, я, как Вас увидел, места себе не нахожу, Вы что-то неземное..." Половину и не помню. Наговорил, короче, целый воз. А она, как телка, глаза посоловелые-посоловелые, молчит и тает. И ты поверь у меня и в мыслях её трахать не было - чистая романтика, любовь идеалиста. Как напасть какая-то! Прямо пакость! Вот перепил, так перепил! Ну ладно, выпили мы, я все пою свою серенаду, потом ещё выпили. Она музыку включила и молча меня танцевать повела. Прижалась гадина, а у меня по всему телу пот, она вся такая сдобная, вся прямо...ну как!... одно причинное место! А у меня-то все навзводе, все трепещет, я зубы стиснул и целоваться даже не могу, вот-вот кончу. К дивану её тесню, она уже готова, прижимает к себе. И только мы с ней это на диван... плюхнулись - у меня, как у пацана какого-то, вся моя радость в штаны утекла. Я сразу и обмяк. А она как бы это почувствовала, замерла, глазами хлопает, а потом привстала и... Я самое главное - совершенно расслабленный, её уже выпустил, ничего ей не делал! А она как звезданет меня раз, потом второй, в один и тот же глаз. Искры! Я ни хрена не понял. Ору: "Вы что?! Вы Что?!" А эта сучка заявляет: "Ты ручонки-то тут не шибко распускай, живо хвост подрежут!"
Сиплярский расхохотался.
- Это хорошо, что она меня так остудила! А то бы бегал как идиот, цветы воровал. Этим богатеньким бабенкам не поймешь, что нужно. Они и сами не знают. У меня одна только печаль - что я её не успел хотя бы раздеть, полюбоваться её прелестями, только юбку начал задирать - и на тебе! вулкан заработал... А чего это ты так загадочно улыбаешься?
- А чего ему не улыбаться, - рассмеялся с крыльца дядя Ося, - тут анекдот вышел. Проучила она тебя. Она же вас в баньке подслушала, как ты про неё говорил.
- Слушай, - рассердился Александр Антонович, - ты же чай пошел организовывать, а сам здесь уши развесил.
- Чай заваривается, - и старик пояснил: - Алька мне рассказывает все, даже если и не хочет. И я понял, что у неё в баньке микрофончик стоит.
- Да, старик, дядя Ося, наверное, прав, помнишь, она и про евреев ни с того ни с сего заговорила и про то, что я трахаться люблю.
- Действительно, - припомнил Афанасий, - но зачем ей это?
- Ну я же говорю, богатенькая бабенка с придурью.
- Нет, Алька, не раскусил ты её. Не по зубам она тебе, - подначивал старик.
- А может она меня любит. Бьет, значит, любит. Кто бы стал с такой силой молотить без страсти?
- Утешай себя иллюзией, чего тебе теперь осталось.
- Афанасий, ты бы разведал - что она про меня скажет, а то теперь мы с тобой и не попаримся вместе. Сходи к ней. Я и извинюсь, если что.
- Ты сначала свои штаны постирай, - подначивал дядя. - Нет, ребята, стоило мне дожить до этих лет, чтобы так посмеяться. Кобель ты, Алька!
- А ты старый кобель. Ну ладно, давай свой коньяк, хлопнем по маленькой.
Потом они пили коньяк, и Сиплярский упросил-таки Афанасия сейчас же зайти к Елене.
Афанасию и самому было любопытно поговорить с ней. Эксперимент удался, правда, не полностью, и он догадывался почему - не зря от него требовалось "выразительности". И ещё он понял, что выдвигая желание, можно наломать кучу дров, вовлекая в осуществление чьи-то чужие судьбы, возможно, влияя на них не лучшим образом.
Ему не хотелось, чтобы Ирина знала, что он у Елены. Поэтому он сразу к ней отправился, не заходя домой.
Дверь была заперта, он позвонил, и её голос ответил из динамика домофона:
- Кто это?
- Это Афанасий.
- Я открыла, заходите.
Она спустилась в гостиную с радушной улыбкой, и перемен в ней никаких не замечалось.
"А она действительно красива, - подумал он и на минуту вошел во вчерашнее состояние Сиплярского - какая-то неподвластная дрожь загулял в его теле, и сознание будто ватой наполнилось. Он стряхнул с себя это состояние и сказал:
- Зашел проведать соседку.
- Не лгите, - рассмеялась она. - Мне со второго этажа очень хорошо видна дача Сиплярского. Я видела, как он размахивал руками и, наверняка, Вам все рассказал и попросил посетить меня. Вы, мужчины, глупо зависите от лживой мужской солидарности. Садитесь, спрашивайте.
- Да, собственно, что спрашивать?
- Ну как же? Сиплярский хотел меня изнасиловать и получил в глаз событие замечательное, есть о чем поговорить. Или Вы хотите поведать мне о смысле жизни? Не забыли? Вы обещали.
- Симплярский Вас хотел изнасиловать?
- Конечно. Вы думаете, я его соблазняла? Видимо, он подмешал что-то в вино, у меня очень потом болела голова, - это она говорила нарочито твердо и глядя прямо в глаза, - за это он заплатит.
- Значит, теперь Симплярский у Вас в руках?
- Да зачем же? Я могу за себя постоять. Он просто прохвост - и получил свое. Ну, будем считать, что Вы отработали мужскую солидарность и теперь готовы удовлетворить мою любознательность и мои познавательные аппетиты.
- Вы очень странная, - Афанасий не смотрел ей в глаза, - хотя, может быть, Вы просто развлекаетесь. Вам скучно - а падать-ка сюда какую-нибудь забаву! Вы постройте во дворе какой-нибудь аттракцион, развлечетесь. Или выпишите себе эстрадных балагуров.
- Понятно, - кивнула она. - Я Вам кажусь взбалмошной пресыщенной дурой, у которой водятся деньжата. И Вы, конечно, считаете, что я чья-то содержанка. Да нет, милый Афанасий, я Вам честно скажу - у меня была фирма, потом она лопнула, но деньги кое-какие остались. Дача не моя, друзей, я здесь временно. У меня есть дочь, я разведена. Что Вас ещё интересует?
