Фредрик видел его лицом к лицу. Это он. Точно он.
Пять машин впереди. Еле ползут за маленьким красным автомобилем, тянущим громадный трейлер, который сильно накренялся на крутых поворотах, и вереница машин держалась от него на почтительном расстоянии. Фредрик попытался обогнать, раз и другой, но поневоле оставил свои попытки, когда у очередного поворота видимость упала до нуля.
Следующий съезд, к Тустерё, поворот направо прямо перед мостом Тустерёбру и центром Стренгнеса.
Он увидел их издалека.
Они стояли у калитки, между двором «Голубки» и улицей.
Пятеро педагогов-дошкольников и двое из кухонного персонала. Четверо полицейских с собаками. Родители, несколько знакомых и несколько незнакомых.
Тот, что с маленьким ребенком на руках, указывал в сторону леса. Один полицейский пошел туда со своей собакой, велел ей искать след, к нему присоединились еще двое.
Фредрик подъехал к калитке, посидел немного, потом открыл дверцу и вылез из машины, его встретила Микаэла, сначала он ее не видел, она вышла из дома.
Черный кофе. Без мерзкого молока, не латте, не капуччино, не другое модное дерьмо, просто угольно-черный шведский кофе без гущи. Эверт Гренс стоял у автомата в коридоре, он в жизни не станет платить за то, чтобы в чашку отсыпали белого порошку, вкус-то противный, эмульгаторы и что-то еще, насквозь химическое. Но Свену подавай именно эту дрянь. Кофе превратится в коричневатую бурду, а он и рад переплатить. Эверт держал пластиковые стаканчики на порядочном расстоянии один от другого, будто иначе светло-коричневый заразит черный, старался не расплескать, нес бережно, насколько позволяла легкая хромота на свеженатертом полу коридора. Он вошел в свой кабинет, протянул один стаканчик в сторону посетительского кресла, Свену, съежившемуся, бессильному.
— Держи свои помои.
Свен встал, взял стаканчик.
— Спасибо.
Эверт пристально смотрел на коллегу, заметив в глазах Свена какое-то незнакомое выражение.
— Что с тобой? Неужто для тебя такая трагедия работать в день рождения?
— Да нет.
— А что тогда?
— Юнас только что звонил. Пока ты там сражался с кофейным автоматом.
— Вот как?
— Спросил, почему я не пришел домой, обещал и не пришел. Сказал, что я врун.
— Врун?
— Сказал, что взрослые — вруны.
— И что? Ближе к делу.
— Он видел по телевизору репортаж о Лунде. И спросил, почему взрослые врут, обещают ребенку показать мертвую белку или красивую куклу, а на самом деле хотят только достать свою пипиську и избить ребенка. Вот так он сказал. Слово в слово.
Свен пил свой кофе, молча, он снова съежился, машинально слегка покачиваясь в кресле, то влево, то вправо. Эверт отошел к книжной полке, к кассетнику, пошуровал среди пластиковых футляров.
— Что на это ответить? Папа врет, взрослые врут, да сколько таких взрослых, что врут, достают пипиську и бьют детей. Эверт, у меня нет сил. Понимаешь? Нет сил!
«Семеро красивых пареньков», с радиоансамблем Харри Арнольда, 1959 г.
Они слушали.
Мой самый первый парень был строен как кинжал,
второй же был блондин и так меня любил.
Текст как хоккей: банальный и несущественный, но именно поэтому позволял отвлечься. Эверт медленно покачивал головой, закрытые глаза, другое время, несколько минут покоя. В дверь постучали.
Свен посмотрел на Эверта, тот раздраженно мотнул головой.
Стук повторился, на сей раз громче.
— Да!
Огестам. Прилизанная челка и вкрадчивая улыбка в приоткрытой двери. Эверт Гренс не любил пай-мальчиков, в особенности таких, что прикидывались прокурорами, а на самом деле жаждали получить больше, подняться выше, уйти дальше.
— Что надо?
Ларс Огестам отпрянул назад, то ли от Эверта Гренса и его раздражения, то ли от кабинета, гремевшего голосом Сив Мальмквист.
— Лунд.
Эверт поднял взгляд, отставил пластиковый стаканчик.
— Что там?
— Он объявился.
Огестам сообщил, что дежурный только что говорил по телефону с человеком, который несколько часов назад видел Бернта Лунда в Стренгнесе, возле детского сада. Один из родителей, звонил с мобильника, перепуганный, но рассказывал вполне трезво и связно — о скамейке, и кепке, и лице, которое узнал. Он оставил в детском саду свою дочь, пяти лет, и, по словам персонала, девочка пропала.
Эверт смял стаканчик, швырнул в мусорную корзину.
— Черт! Черт!
Допросы. Самые мерзкие за все годы службы. Человек, который вовсе не человек, а что-то другое. Упорно ускользающий взгляд.
Гренс, мать твою.
Лунд, смотри на меня.
Гренсик, они ведь озорницы.
Я тебя допрашиваю, Лунд. Поэтому смотри на меня.
Озорницы. Маленькие-маленькие похотливые чертовские озорницы.
Либо ты смотришь на меня, либо мы кончаем допрос, сию же минуту.
Ты хочешь знать. Про их маленькие дырочки. Я знаю, что хочешь.
Ты что же, не смеешь смотреть на меня?
Дыркам нужны члены.
Хорошо. Теперь мы смотрим друг на друга.
Маленькие-маленькие дырочки, им нужна куча членов.
Каково тебе смотреть мне в глаза?
Их же надо научить. Чтоб не думали все время о членах.
Так, больше не можешь. Трусливые у тебя глаза.
Маленькие дырочки самые обалденные, самые похотливые, поэтому нужно быть суровым.
Ты хочешь, чтоб я отодвинул магнитофон и потерял над собой контроль.
Гренс, ты когда-нибудь пробовал девятилетние дырочки?
Он выключил музыку. Аккуратно уложил кассету в пластиковую коробочку.
— Раз он забыл об осторожности и даже не думает прятаться, прежде чем схватить ребенка, очень велик риск, что тормоза у него начисто отказали.
Он подошел к стоячей вешалке, втиснутой за дверь, взял висевший там пиджак.
— Я его допрашивал и знаю, как он думает. Кроме того, читал заключение судебно-психиатрической экспертизы, и оно подтвердило то, что и я, и остальные уже знали: у него ярко выраженные садистские наклонности.
Он не просто прочитал заключение судебно-психиатрической экспертизы, но не пожалел труда, чтобы разобраться в этом документе, слово за словом; сам Лунд и особенно его допросы действовали на него как никогда тягостно, хотя обычно расследования не пробуждали эмоций вроде ненависти или страха. Полицейская служба сделала его довольно-таки бесчувственным, толстокожим, и он это знал, при такой работе чувства надо отключать, иначе с ума сойдешь. Но Лунд с его преступлениями, с его чуждостью впервые вызвал у Гренса желание сдаться, уйти, бросить все это. Он тогда встретился с психиатром, писавшим заключение, и тот сказал больше, чем следовало, они говорили о Лунде и о садистских актах насилия, какие тот совершал, о злобе, которая у Лунда была равнозначна сексуальности, насилие стало удовольствием, он наслаждался бессилием другого. Эверт спросил, понимает ли Лунд вообще, что творит, осознает ли, что чувствуют ребенок, его родители и окружающие. Психиатр осторожно покачал головой, рассказал о детстве Лунда, о насилии, какому он подвергался, о том, что он мог вынести самого себя, лишь отгородившись от других.
С пиджаком в руке Гренс указал сперва на Свена, потом на Огестама.
— Легкое психическое расстройство. Понимаете? Он насилует маленьких девочек, а экспертиза говорит о легком расстройстве.
Огестам вздохнул.
— Я помню. Я тогда учился в университете. Помню, какой поднялся шум, как все возмущались.
Эверт надел пиджак, обернулся к Свену:
— Надо ехать. В Стренгнес. Пулей. Ты за рулем.
Ларс Огестам по-прежнему стоял в дверях, ему следовало посторониться, но он этого не сделал.
— Я поеду с вами.
Эверт недолюбливал молодого прокурора. Не скрывал этого раньше, не скрыл и сейчас.
— Значит, вы ведете предварительное расследование по этому делу?
— Нет.
— Думаю, тогда вам лучше отойти в сторону.
Солнце потихоньку опускалось к горизонту, по-прежнему жарко, яркий свет действовал на нервы, пока они мчались на юг по Е-4. За пределы города, мимо предместий, мимо Королевского поворота, Фиттьи, Тумбы, Сёдертелье. Свернули на запад, на Е-20 в сторону Стренгнеса, и Свен задышал спокойнее. Как только они сменили направление, Эверт тотчас перестал торопить и ворчать на слишком короткий солнечный козырек. Кстати, теперь ничто не мешало прибавить скорость, движение здесь менее плотное, и свет уже не бьет в глаза.
Они почти не разговаривали. Бернта Лунда видели у детского сада. Пропала пятилетняя девочка. Что тут скажешь? Каждый размышлял о том, что случилось, что могло случиться, и любой сценарий заканчивался надеждой, что тревога оказалась ложной, что девочка вдруг вышла из игровой комнаты, которую не проверили, что отец, решивший, что видел Бернта Лунда, просто один из тех, у кого страх смешивается с буйной фантазией.
