объективной причины для этого. Производство будет продолжено. Я даю вам слово. А тот факт, что часы Glashütte с нашим циферблатом взлетели в цене, говорит о расторопности предпринимателей и ни о чём больше, – сказал директор мануфактуры, и начался следующий репортаж местного телевидения.
На утро Штольц из телефонного разговора с директором мануфактуры узнал, что цена на часы с фарфоровым циферблатом удвоилась. Выяснилось, что все часы, которые сейчас завершают делать в Glashütter Uhrenbetrieb GmbH, выкуплены каким-то антикваром. Именно он и поднял цену, когда стало известно о смерти художника. Именно он и распускает слухи. Хотя во втором обвинении директор не был полностью уверен.
Начальник криминальной полиции сделал всё перед тем, как сдаться и позволить Генриху Штольцу навестить антиквара в курортном городке Бад-Лангензальца, на запад от Мейсена. Через шесть часов Штольц вошёл в лавку, которой управлял Валерий Цой, кореец российского происхождения. Судя по справке, пятнадцать лет назад он переехал в Германию, легально получил гражданство, женат на немке, больше 13 лет владеет небольшой антикварной лавкой и такой же небольшой галереей.
– Генрих Штольц, капитан криминальной полиции Мейсена, с неофициальным визитом. Позволите? – Штольц протянул руку, зная, что по рукопожатию он поймёт, виновен ли Цой. Внимательность к деталям, которые вечно ускользают от коллег, позволяла Генриху безошибочно, по одному рукопожатию, понимать, замешан человек в чём-то или нет. Замешаны были почти все. Почти у всех рукопожатие виновного человека, если они знают, что жмут руку полицейскому.
Валерий показал свою правую кисть, словно она была в чём-то испачкана, и протянул руку запястьем вперёд, вынуждая и Генриха выставить вперёд запястье. Что это? Простая предосторожность?
– Чем могу быть полезным? – радушно, как любой толковый продавец, сказал Валерий.
– Хотел посмотреть на часы, которые вдруг стали популярными.
– Если вас что-то и может интересовать в этих часах, то как так вышло, что я купил последнюю партию часов и больше таких часов не будет? Верно? Признавайтесь!
– И это тоже, – признался Штольц и впервые в жизни ему показалось, что он встретил противника, которого ему не переиграть.
Валерий показал свою лавку: картины, фарфор, книги и даже рукописи, посуда, немного мебели – и всё с историей. Валерий брал в руки вещь и начинал рассказывать историю каждой. Вот настенные часы. «Не больше двадцати евро», – мысленно прикинул Штольц. Валерий начал рассказывать про хозяина часов, про драмы, свидетелями которых были часы. «Хорошо, если стоимость будет четырёхзначная», – подумал Штольц через пять минут.
– Вам бы не антикваром, а продавцом работать, – сказал Штольц, и Цой с удивлением посмотрел на инспектора.
– Чувствуете, что ваша работа больше не устраивает вас? – спросил Валерий каким-то уж слишком утвердительным тоном.
Оставив антикварную лавку, Штольц не спешил уезжать. Что-то с Валерием было не так. Нужно навести справки о нём. Отец научил Генриха главному секрету успеха в любой профессии. Он говорил: «Сделай своё дело хорошо, а потом немного поправь, доработай, сделай что-то ещё, чего другие не захотят или поленятся сделать». Штольц науку усвоил. А работа ему нравится! Конечно, не нравится, что люди нарушают закон, но восстанавливать справедливость и законность – нравится! Надо было так Валерию и ответить на его выпад. Ещё скажу при встрече. А встреча, как чувствовал Генрих, состоится.
В городке Бад-Лангензальца было пять антикварных магазинов и магазинчиков кроме лавки Цоя. Генрих решил обойти их все, предполагая, что вскоре Цой узнает об интересе полицейского к его персоне. Из разговоров с другими антикварами Штольц понял: коллеги Цоя не любят. Гораздо сильнее, чем они не любят друг друга. Двое вовсе отказались обсуждать Цоя. Один сказал буквально следующее: «Играл бы себе в театре, и всем было бы от этого только лучше».
– Могильщик он. Никто из наших с ним дела иметь не будет, – сказал самый старый антиквар.
– Как это «могильщик»? – Штольц подумал о надругательствах над телами умерших и местами их захоронения. Это уголовная статья и реальный тюремный срок. Теперь Штольца не остановит и прокурор. Но дело оказалось в том, что Цой продаёт картины, книги, рукописи недавно умерших писателей, художников.
– Если вам нужна пижама, в которой умер наш бедный мэр, – это к Цою. Он специализируется на вещах, которые застали последние мгновения жизни человека. И вы бы знали, с каким жаром он об этом рассказывает. Писал себе пьесы, и пиши, всем было бы только лучше, – заключил старик.
– Он же играет в театре? – уточнил ничего не забывающий Штольц.
– Играет. Он уже всех переиграл в своей пьесе. В позапрошлом году играл адвоката. В прошлом сезоне играл прокурора. До этого года два играл обвиняемого. Попросили взять другую роль, – сказал старик.
– Совсем нет таланта? – спросил Штольц.
Старик с удивлением посмотрел на полицейского.
– У Цоя? Нет таланта?! Вы его видели или нет, не пойму. Может, вы с его женой говорили? Хотя они не похожи… Он нас двоих вместе взятых переиграет. Вас – точно. Извините мою старческую прямоту.
– Тогда почему его попросили сменить роль?
– Женщинам становилось худо, когда обвиняемый произносил своё последнее слово, – сказал старый антиквар, который повидал немало на своём веку.
– Что же там особенного в последнем слове?
– Так сходите. Салфетки можете не брать. Там у всех по две пачки.
– Он написал пьесу и сам играет в ней? – спросил Штольц.
– То, что он автор пьесы, никто не знает. Моя несчастная дочь набирала текст пьесы на своём компьютере с его рукописи. Оттого я знаю настоящего автора, а не псевдоним, как все остальные.
– Что с дочерью?
– В клинике для душевнобольных, – сказал старик.
«И теперь никто не поверит её словам, что бы она ни говорила», – подумал Штольц. А ещё он подумал, что Цой должен предстать или перед судом, или перед Богом, и тут же поправился: «Перед судом, конечно, перед судом». И тут же добавил: «Если это возможно». Улик Цой научился не оставлять. Возможно, он овладел какой-то технологией доведения до самоубийства или до сумасшествия. Надо идти на спектакль.
– В каком театре он играет?
– При фарфоровой мануфактуре есть студия. На той сцене и играет. Но сейчас не сезон. Надо подождать пару месяцев.
«Ещё чего! Подождать!» – подумал Генрих, а вслух сказал:
– У вас мог сохраниться текст пьесы. На компьютере дочери.
Старик колебался.
– Цой может оказаться сопричастным ко многим смертям, которые произошли как бы сами собой. Если это так, то любой способ остановить злодея приемлем.
– Считаете, что он виновен в болезни дочери?
– Не исключаю, – откровенно соврал Штольц, возможно впервые в жизни при подобных обстоятельствах. «Хотя может и не соврал», – подумал Генрих.
Старик ушёл, а когда вернулся, у него в руках была маленькая красная с перламутровыми разводами флешка.
– Никто, кроме нас двоих, не знает, что Цой автор пьесы.
Штольц кивнул.
Дома, распечатав пьесу, Штольц погрузился в текст и понял, что Цой – чудовище. Герой пьесы, человек обладающий неконтролируемой способность высасывать жизнь из окружающих, борется на суде за своё право жить. Герой обвиняет окружающих в бесполезной, никчёмной жизни, которой они живут. Он же – художник. Он прославит их городок. И цена не так уж и велика. Три, максимум четыре жизни в год. Ему не обязательно, чтобы это были красивые девушки, хотя он предпочёл бы их. Его устроят и пьянчуги из подворотни. Когда они лежат в луже собственной мочи, то никому до них нет дела, так почему герой не может взять их жизнь, взамен подарив бессмертие городку. Ну и да, своему дару тоже, потому как сам герой, к сожалению, смертен. Когда в финале пьесы героя всё же приговаривают к смерти, дело происходит в 1948 году, меньше чем за год до отмены смертной казни в Германии, он предлагает желающим женщинам понести от него ребёнка, возможно его дар передастся по наследству и будущие поколения найдут дару лучшее применение. Но суд не разрешает этого.
Штольц отложил пьесу. Как такое
