не было.
— Иногда, — объяснила она, — я смотрю в одну точку, а всё остальное исчезает. А потом я возвращаюсь к себе домой.
Она снова взялась за плетение косичек.
Я знал, что в этом мгновении таится ключ. Но я не знал, к чему. Что путешествие в сознание Симона в клинике сегодня утром, пространство плетения косичек, и теперь вот это — то, что старшая сказала о возвращении домой, всё это составляет единое целое. Как будто действительность исполняет какую-то мелодию, которая настоятельно требует внимательных слушателей.
Я посидел с девочками, пока они не уснули, и ещё какое-то время после.
Их погружение в сон проходило несколько фаз, словно они были водолазами, которые медленно опускаются в голубую пучину сна.
Сначала выравнивалось дыхание. Но тела ещё таили лёгкое беспокойство — отголоски дневных занятий.
Потом приходило тепло. Они разогревались.
Тогда я приподнимал их одеяла, махал ими и снова укрывал их.
Я делал это несколько раз. И начинало казаться, что у них устанавливается какая-то ночная температура.
А потом они проваливались в глубокий сон.
Он наступал моментально. И с этого мгновения они, по сути дела, покидали помещение, где находились. Как будто, пока мы с ними не спали, между нами существовала постоянная связь. В ту минуту, когда в своём погружении они доходили до глубокого сна, связь эта прерывалась.
Как будто сон предупреждает нас о том, что будет, когда мы умрём и покинем друг друга.
Когда я появился на следующее утро, ассистенты уже трудились вовсю. Установили три сканера, подготовили три халата.
— Пациентка — пожилая женщина, — сказала Лиза, — она потеряла зрение, когда ей было девять, несчастный случай, травма роговицы глаз. У неё ушло семь лет на то, чтобы принять свою слепоту, это был тяжёлый процесс. К нам она ходит полгода, всё это время мы работаем с её горем. Сегодня попробуем добраться до самого события, я предупредила её, что ты будешь с нами.
Она подошла ко мне вплотную. Как она делала, когда хотела сообщить мне что-то важное.
— Мне всегда хотелось найти, — сказала она, — человека, который может пойти со мной внутрь. В такие глубины. Может быть, это ты?
Я не знал, как ответить. Я знал кое-что ей неизвестное. И знал, какую цену придётся заплатить, если последовать за ней.
*
Пациентке на вид было под восемьдесят. Вместе с ней вошёл водитель, он придержал дверь. Одета женщина была элегантно, её сопровождала собака-поводырь, коричневый королевский пудель.
Собака не отходила от неё ни на шаг, демонстрируя спокойствие и неусыпное внимание. Когда на женщину надели халат и помогли сесть в кресло внутри сканера, пудель пристроился у её ног.
Ассистенты накрыли собаку белым покрывалом, конечно, тоже с датчиками, позволяющими снимать данные и собачьего организма.
Я пожал ей руку и представился. Казалось, она перевела взгляд на меня.
Она улыбнулась, почувствовав моё удивление, — с обострённой чувствительностью, которая нередко встречается у слепых людей.
— Так легче общаться, — объяснила она, — да и для самолюбия это не вредно: я научилась следить глазами за звуком, чтобы разговор получался хотя бы немного более естественным. Но я действительно ничего не вижу.
Она задержала мою руку в своей, а её невидящий взгляд и её внутреннее внимание были вопрошающе обращены к Лизе.
— Питер будет следить за голограммой, — пояснила Лиза. — И описывать вам то, что мы видим, то, что будет появляться на голограмме. А я буду заниматься приборами.
Она включила сканер. На пустом стуле выросло голубое изображение тела женщины.
Рядом с ним лежала сотканная из света собака. Верный поводырь оказался в поле захвата сканера и стал частью проекции.
Ассистентка принесла три шприца. Слепая провела рукой по предплечью, нащупала вену и с поразительной точностью сама сделала себе укол. И снова, почувствовав моё удивление, посмотрела на меня незрячими глазами и улыбнулась. Я протянул руку Лизе, почувствовал тонкую иглу, слабое болезненное ощущение и прохладу солевого раствора кеталара.
Лиза увеличила голограмму, фигура женщины выросла, наверное, метров до пяти. Лиза отодвинула проекцию от стула. В зале парило голографическое изображение пациентки и её собаки, увеличенное в три раза.
Лиза заговорила с ней, тихо и сосредоточенно.
— Мы пройдём через ваше солнечное сплетение. Вы впервые столкнётесь с такой формой контакта — с двумя людьми, но это будет почти так же, как когда мы с вами были вдвоём.
Она опустила проекцию, так что диафрагма световой фигуры оказалась прямо напротив нас. Сделала мне знак, мы встали и пошли к свету.
Чтобы приблизиться к голограмме, мне пришлось пройти сквозь светящуюся голубую собаку.
На мгновение я полностью оказался внутри увеличенного изображения животного.
Изменение сознания вновь подействовало как удар. Внезапно, в одну секунду, все мои ощущения усилились. Зрение, слух и обоняние обострились, и это обострение воспринималось как некое объёмное расширение. Мне показалось, что я, благодаря увеличившемуся диапазону чувств, своим телом заполняю весь зал — до самых дальних уголков.
Одновременно, с той же секунды я стал нестерпимо остро воспринимать все внешние раздражители. В нос ударили запахи кожи, испарения химикатов, которыми мыли зал, стойкий запах акриловой краски, которой были выкрашены стены, запахи людей — удивительно концентрированные и разнообразные. Я слышал звуки всех приборов, всех вентиляторов, тех, которые работали поблизости, и тех, что находились где-то далеко, дыхание всех людей, шуршание ткани, трущейся о поверхность другой ткани.
Эта нахлынувшая острота восприятия порождала совершенно непереносимую боль.
Слепая женщина, должно быть, почувствовала, что со мной происходит.
— Обоняние собаки, — сказала она, — в миллион раз острее и тоньше нашего.
Я стал частью восприятия собаки.
Когда я осознал это, я отметил нечто, не имеющее отношения к органам чувств. Нечто вроде самоуважения, не человеческого, но тем не менее совершенно отчётливого.
Невидящие глаза женщины искали меня. И Лизу. Мы подошли к ней.
— Может ли у животного быть чувство собственного достоинства? — спросил я.
Женщина усмехнулась.
— Это собака-поводырь. Её обучали со щенячьего возраста. У неё позади семь тысяч часов тренировки. Перед ней стоит задача. У животных, перед которыми стоит задача, всегда развивается чувство собственного достоинства.
Я не просто услышал в этих словах её любовь к собаке, я почувствовал её в своём сердце. У меня самого никогда не было домашних животных. Я впервые осознал, что человека и собаку может связывать искренняя любовь.
Сияющая голубая собака рассматривала меня. Настоящая собака рассматривала меня. Я знал, что она каким-то образом, как-то по-своему, понимает, что я прошёл через её сознание.
Мы подошли к голограмме женщины. Область
