Твоими глазами - Питер Хёг

Первое, что я заметил, это состояние крайнего напряжения. Женщине было страшно.

В тот момент, когда я ощутил её страх, внешний мир для меня исчез. Как это было во время сканирования Симона. Какая часть этого эффекта объяснялась действием кеталара, что представляло собой оптическую иллюзию от нахождения внутри голограммы, а что было обыкновенной человеческой эмпатией, определить не представлялось возможным.

В руке у Лизы был дистанционный пульт. Им она управляла приборами.

— Мы перерабатывали ваше страдание, — сказала она. — Это был долгий процесс. Сегодня вы собирались рассказать о самом событии.

Страх в окружающем меня светящемся теле усилился.

Я отметил какое-то растущее напряжение в глазах. Как будто на них изнутри что-то давило.

— Во время войны мы жили в Хеллерупе, на рыночной площади, — сказала женщина. — Мы прятали у себя евреев. Мой дядя оборудовал для них комнату на чердаке.

Она замолчала.

— Глазам больно, — сказала она.

Боль в моих глазах усилилась. Я посмотрел на Лизу. Её глаза покраснели. И заслезились.

— Вы сможете сконцентрироваться на боли?

Я посмотрел на голограмму, на световую собаку. Как и у всего вокруг, контуры собаки были размыты. Но я видел, что она подняла голову и смотрела на нас.

— Однажды перед домом остановилась машина СС. А у нас жили восемь евреев.

Боль в глазах нарастала.

— Мы чувствуем боль в глазах, — продолжала Лиза. — Мы оба, Питер и я, чувствуем её. И страх. Мы чувствуем его вместе с вами.

Перед моими глазами замелькали картинки. Они возникали из мерцающего голубого света. Трудно было определить, находятся ли они внутри меня или снаружи, или и там и там. Сам я их создал, или же я видел то, что видела женщина.

Лиза заговорила.

— Как вы узнали, что это машина СС?

— Я не машину узнала. А их форму.

— А как вы поняли, что это форма СС?

— Не знаю. Я не знаю, как я поняла, что это они.

Голос её был усталым, монотонным.

Я почувствовал какое-то давление. Как будто лежал под чем-то тяжёлым.

— Что-то давит на меня, — сказала женщина. — Кажется, на мне что-то лежит. Оно меня задушит.

— Я тоже чувствую это, — сказала Лиза.

— Боюсь, что у меня ничего не получится, — проговорила женщина. — У меня нет на это сил.

Я посмотрел на Лизу. В уголках её глаз проступили красные жилки. Я понимал, что мои глаза выглядят так же.

Женщина задрожала. Я отметил дрожь в собственном теле, точнее — меня просто трясло. Я чувствовал, что нас ожидает.

Женщина протянула вперёд руку, я сделал шаг к ней и взял её в свои.

— Что вы видите? — спросила она.

Теперь голос уже не был монотонным. Он был полон боли.

Я попытался вглядеться в размытые очертания. То, что появилось перед моими глазами, оказалось над моей головой. Я смотрел наверх.

И тут мне стало видно. Но сначала то, что я увидел, было настолько невероятно, что я не мог подобрать слов.

Я увидел обувь. Женские туфли, мужские ботинки, детские туфельки. Но не современные. И невероятно огромные. Словно их носили великаны.

— Обувь, — ответил я. — Мы лежим под грудой обуви.

Пульс женщины участился.

Но одновременно в её тревоге и настороженности чувствовалось гироскопическое стремление к спокойствию.

— Где мы? — спросила Лиза. — Где мы находимся?

— Не знаю, — ответила женщина. — Я не вижу.

Мы ждали.

— Мы в Каунасе, — продолжила она. — В Литве. Я приехала в Данию в сорок первом. Меня тайно вывезли из Литвы.

— Какой это день?

Пульс её замедлился. Теперь она приближалась к состоянию, которое, наверное, можно назвать спокойствием, мы все трое приближались к нему. К полной пассивности, возникающей, когда ты оказываешься в безнадёжном положении.

— Суббота, четвёртое октября. Суббота после Йом-Кипура. Мы жили в «Маленьком гетто» [4]. Оттуда нас погнали в Девятый форт. Где была выкопана огромная яма. Нам всем приказали раздеться. Они пригнали экскаватор, чтобы собирать обувь. В ту минуту, когда ковш опускается, я забираюсь в гору обуви. Прячусь в ней. Никто ничего не замечает. Лёжа там, я слышу, как их всех расстреливают. Маму, папу, всех. Мужчин, женщин, детей.

Я отчётливо всё это видел. Что создавало картинки — её голос, голограмма, кеталар, её рассказ — определить было невозможно. Но картинки теперь были чёткими, словно я смотрел фильм.

— Наконец, всё это стихло. В наступившей тишине слышно было, как ребёнок зовёт мать. Голос его я не узнаю. Но это ребёнок, который зовёт мать. Откуда-то из ямы совсем недалеко от меня. И тут я слышу шаги.

Она замолчала. Мы оказались на границе, за которой начиналась слепота.

— Что-нибудь видно? — спросила Лиза. — Мы с Питером смотрим вместе с вами. Вы что-нибудь видите?

— В горе обуви образовался небольшой просвет. Через него мне было видно мужчину. Он в серой форме. Это явно форма СС. Он делает два выстрела. И становится совсем тихо.

— С того дня, — говорит Лиза, — вы и узнаёте форму СС. И узнали, когда машина остановилась перед вашим домом на площади в Хеллерупе.

— Да, потому я её и узнаю.

— И что вы переживаете в эту минуту?

— Я чувствую, что все мы сейчас умрём.

Что-то происходило с моими глазами.

Сначала я решил, что Лиза нажала на кнопку и открыла стены и затемнение. Что свет, который я вижу, проникает извне.

Потом я понял, что это свет от голограммы. Моё зрение было так ослаблено или затуманено, что я оказался почти в полной тьме. Теперь всё восстановилось, и свет проектора снова стал виден.

— Я вижу, — сказала женщина. — Я вижу свет!

Первым моим чувством была страшная боль за неё. Ведь это галлюцинация: роговица глаз разорвана, она слепа почти всю свою жизнь.

— Мы с Питером выходим из голограммы, — сказала Лиза. — Вы почувствуете, что наш контакт разорвётся. Тот свет, который вы сейчас видите, скорее всего, исчезнет.

Мы сделали шаг назад и вышли из голубой фигуры. Я снова оказался в голограмме собаки. На какую-то долю секунды вновь возникло сверхчувствительное восприятие мира. Я сделал ещё один шаг назад, и оно пропало.

— Свет исчез, — сказала женщина.

Казалось, что она говорит каким-то не своим голосом. Случившееся что-то изменило в ней или изменило её полностью.

— Наверное, я видела вашими глазами, — продолжала она. — Теперь, когда вас нет, я снова слепа.

— Нет, — сказала Лиза. — Вы видели собственными глазами.

— Я снова смогу видеть?

— Сможете ли вы видеть контуры, я не знаю. Но свет вернётся. Вероятно, в виде долгого, бледного