Дом сразу произвел на них мрачное и гнетущее впечатление.
На стук никто не открыл, и тогда господин Федулов велел кучеру выломать дверь.
Войдя внутрь, они увидели картину, ужаснее которой невозможно вообразить.
Сам господин Малинеску лежал напротив входной двери без всяких признаков жизни. Лицо его выражало крайнюю степень ужаса, горло было прокушено, в теле, по словам производившего вскрытие доктора Розенталя, почти не осталось крови.
Неподалеку от него, у основания лестницы, ведущей на второй этаж дома, лежала в луже крови танцовщица на проволоке мадемуазель Фифи. Прекрасную танцовщицу тоже зверски убили, и ее хорошенькое личико было до неузнаваемости искажено страхом.
В разных концах дома нашли остальных артистов. Все они были мертвы, а на лицах печать невыносимого ужаса. Не нашли только тел хозяев дома и дрессировщика диких животных господина Франца Бакенбека.
Все приехавшие в злосчастный дом были до крайности испуганы найденными следами злодеяния, но еще больший страх они испытали, когда из дальней комнаты верхнего этажа до них донеслось жуткое рычание, переходящее в леденящий кровь вой. Услышав его, одна дама из кордебалета упала в обморок, так что ей пришлось немедленно дать нюхательную соль. Пристав Федулов, однако, не испугался и направился в том направлении, откуда доносились подозрительные звуки. К нему присоединились цирковой борец Иван Подольный и двое крепких акробатов из труппы господина Малинеску.
Казалось, после того, что они обнаружили на первом этаже, ничто уже не могло поразить их воображение, однако, открыв дверь, из-за которой доносилось рычание, пристав и его мужественные спутники были потрясены.
Посреди комнаты лежал укротитель диких животных господин Бакенбек, мертвый, как и остальные. Над его трупом сидела огромная обезьяна породы орангутанг, которая и издавала напугавшие публику звуки. Ужасная морда обезьяны была перемазана кровью. При виде пристава и его спутников обезьяна зарычала громче прежнего, свирепо оскалилась и прыгнула вперед с самым угрожающим видом. Однако доблестный пристав не растерялся и выстрелил в кровожадного монстра из револьвера системы «наган». Орангутанг был ранен в плечо. Издав кошмарный вопль, он выскочил в окно и убежал в сторону леса.
Расспросив уцелевших артистов цирка, пристав Федулов сумел приблизительно восстановить картину чудовищной трагедии.
Господин Бакенбек, отправившись на званый ужин, взял с собой дрессированного орангутанга, с которым почти никогда не расставался. Должно быть, во время ужина обезьяна по какой-то неясной причине пришла в неистовство и убила своего дрессировщика. Лишившись его благотворного влияния, чудовище вернулось в первобытное состояние, проще говоря, совершенно озверело и в считаные минуты растерзало всех остальных участников злополучного ужина.
Правда, остается неясным вопрос, куда подевались хозяин дома и его жена, но пристав Федулов придерживается того мнения, что взбесившаяся обезьяна утащила их трупы в лес, дабы растерзать их позднее без помех, а потом возвратилась в дом за трупом своего хозяина.
Конечно, остаются неясными еще некоторые вопросы. Скептикам кажется невозможным, чтобы обезьяна, от которой, по остроумной теории господина Дарвина, произошел человек, была способна на такое чудовищное зверство. Да и хватило бы у обезьяны сил, чтобы расправиться с несколькими людьми?
Таким сомневающимся можем возразить, что и среди человеческих племен встречаются еще в наш просвещенный век случаи каннибализма, что уж говорить об обезьянах! А что касается сил – те, кому посчастливилось побывать на представлениях труппы несчастного господина Малинеску, видели этого орангутанга и понимают, что это чудовище обладало невероятной силой.
Есть и более серьезные возражения. Так, проживающий в Выборге зоолог и ветеринар господин Альтшулер утверждает, что орангутанги питаются исключительно растительной пищей и ни при каких обстоятельствах не пьют кровь. Но при всем нашем уважении к господину Альтшулеру вряд ли кто-то в наших краях хорошо знает обычаи диких обезьян, кроме того, привычки этого зверя могли измениться в неволе. Во всяком случае, никто не в силах придумать более правдоподобного объяснения чудовищной трагедии…»
Кроме этой большой статьи, в папке была еще одна вырезка, поменьше, датированная тем же годом.
«У наших читателей, несомненно, свежа в памяти кошмарная трагедия, разыгравшаяся несколько месяцев назад в загородном доме, принадлежавшем родственнику покойного купца Саланайнена. Тогда взбесившаяся обезьяна растерзала своего укротителя и еще несколько человек. Мы обещали господам читателям информировать их о ходе расследования. Так вот, можем сообщить, что ужасная обезьяна пока не найдена, а в окрестностях злополучного дома время от времени находят трупы загрызенных овец, собак и коз, а дважды были найдены и человеческие тела: одно принадлежало поденному рабочему Ивану Мустонену, второе – крестьянке Анфисе Григорьевой, которая направлялась на богомолье в Печерский монастырь. Таким образом, можно сделать вывод, что кровожадное чудовище все еще на свободе и представляет опасность для одиноких прохожих…»
– Это последняя вырезка, касающаяся событий столетней давности? – спросил Малашкин, положив заметку на место.
– Последняя, – кивнул краевед.
– То есть на этом таинственные события вокруг этого дома прекратились?
– Вовсе нет. Просто через несколько месяцев после публикации последней заметки началась Первая мировая война, и читателям «Гельсингфорсских ведомостей» стало не до взбесившейся обезьяны. А потом – революция, Гражданская война, Финляндия получила независимость… ну, что было дальше, вы сами знаете.
– Да, и по прошествии целого столетия в этом доме снова начали происходить странные вещи. Только на этот раз нет орангутанга, на которого их можно списать…
Старый краевед ничего не ответил.
Следователь поблагодарил его и собрался уже уйти, но в последний момент передумал. Он достал из портфеля карту, которую нашел в рюкзаке погибшего туриста, и показал ее Сычу.
– Вы случайно не знаете, что отмечено здесь крестиком? Я сравнил эту карту с подробной топографической картой района, так на этом месте ничего нет, кроме огромного болота…
– Ну-ка, дайте взглянуть… – Краевед придвинул к себе мятую карту, сдвинул очки на нос и нахохлился, отчего еще больше стал похож на старого сыча.
– Откуда это у вас? – проговорил он наконец, повернувшись к Малашкину.
– Ну, вообще-то, есть такое понятие – тайна следствия…
– Ладно, не так уж важно! – Старик снова придвинул к себе старинную карту района. – Видите, на карте начала двадцатого века в этом месте, посреди Суоярвинского болота, отмечено кружком поселение – деревня вепсов. По переписи девятьсот второго года в ней обитало тридцать два человека. А на всех более поздних картах эта деревня не отмечена. Считают, что ее жители то ли вымерли от какой-то болезни, то ли просто покинули деревню и перебрались в более подходящие для обитания места. Но среди жителей соседних деревень ходили какие-то странные слухи. Будто бы без малого сто лет назад по тайной тропе через болото выбрался старик, последний житель той деревни. Он едва мог идти, трясся от страха и повторял одно только слово: «Кровь! Кровь!»
К утру тот старик умер, и больше о деревне болотных вепсов никто ничего не слышал.
– Вот как… негусто… – вздохнул Малашкин.
– Уж извините – что знал, то и рассказал. Еще могу добавить лишь одну деталь, возможно, она вас заинтересует… – Старик выдвинул ящик стола и достал оттуда пожелтевший листок бумаги. – Один крестьянский мальчик, который в детстве жил в деревне возле болота, куда пришел умирать тот старик, хорошо рисовал. Позднее он выучился в Выборге, стал художником. Скончался он лет двадцать назад. Так вот, в его архиве я нашел вот этот рисунок. Судя по бумаге и другим признакам, этот рисунок сделан как раз в то время, когда обезлюдела деревня вепсов.
На листке бумаги простым карандашом был очень живо нарисован бледный, изможденный, еле живой старик в рубахе с вышивкой по воротнику. Рядом были отдельные зарисовки – орнамент той же вышивки, резная ручка посоха и какой-то деревянный кругляшок с вырезанным на нем символом – восьмиконечный крест в круге.
– Вышивка на воротнике – вепсская, – продолжал говорить краевед. – Так что можно уверенно утверждать, что на этом рисунке изображен тот самый несчастный старик, последний житель вымершей деревни на болоте… Судя по посоху с резной ручкой, этот старик был нойдом, так у вепсов называется колдун, знахарь. Раньше в каждой вепсской деревне был нойд – он не только боролся со злыми духами, но был по совместительству лекарем.
– А вот это что такое? – перебил его Малашкин, указывая на крест в круге.
