– Мама! – Девушка замерла от неожиданности, а потом разрыдалась: – Мама, мамочка…
Только сейчас Майя поняла, как соскучилась по ней.
– Воды! – закричала Нелли Робертовна. – Кто-нибудь! Егорушка! Ольга Сергеевна!
– А говорили, что у нее не в порядке с головой, – сквозь зубы процедила Наталья Александровна, внимательно наблюдающая за происходящим. – Все она, оказывается, помнит!
– Видимо, поспособствовало, – усмехается Олимпиада Серафимовна. – Память вернулась. Вот что значит сильное впечатление!
– Вот что значит гений, – поправила ее Вера Федоровна.
– Спасибо, Нелли, – усмехнулась Наталья Александровна. – Расчет был верен: показать девушке ее мать. С такими талантами тебе надо работать не искусствоведом, а психотерапевтом, – ехидно добавила она.
– Да замолчите вы! – не удержалась Нелли Робертовна, осторожно усаживавшая Майю в кресло. – Лучше бы помогли!
В это время с разных сторон прибежали Егорушка и Ольга Сергеевна, оба с водой. Майя постепенно приходила в себя.
– Ах, какая трогательная семейная сцена! – притворно вздохнула Вера Федоровна. – Какой пассаж! Прямо из романа!
– Да помолчала бы! – осадил ее бывший муж. – Твоя манерность всех выводит из себя, неужели ты не понимаешь?
– Георгий Эдуардович, как ты можешь?! При всех!
– Могу. Давно надо было выставить тебя отсюда. Но об этом мы с тобой потом поговорим. Наедине, ты права. Сейчас все внимание нашей гостье. Нелли, проси ее к столу. И остальных рассаживай. Распоряжайся, одним словом.
Олимпиада Серафимовна при этих словах аж затряслась от негодования. Она ведь старшая среди присутствующих дам! Это ей положено играть роль хозяйки дома!
– Может, я здесь лишняя? – прошипела она.
– Мама, сядь! – довольно резко сказал ей сын. – Мне надоело смотреть, как вы делите шкуру неубитого медведя.
Дамы, не спеша, расселись, причем Нелли Робертовна во главе стола. Она же произнесла первый тост:
– За нашу гостью! Маруся, мы рады, что ты наконец с нами!
Майе было неловко чувствовать себя объектом такого внимания, порой даже хотелось провалиться сквозь землю. Но Нелли Робертовна не дала бы. Какое-то время все молча ели. Ольга Сергеевна оказалась знатной кулинаркой – заливное из судака просто таяло во рту!
– Ах, мы все так счастливы, так счастливы! – нарушила наконец молчание Наталья Александровна, быстрее всех разделавшись с судаком.
– Мама, у тебя пуговица на блузке расстегнулась и видно лифчик, – громко сказал Егорушка.
– Егор! – завизжала она. – Как ты можешь?!
– А что такого я сказал? – удивленно заморгал парень. – Это же правда?
– Заткнешься ты когда-нибудь со своей правдой?! Мог сказать это мне на ухо или вообще промолчать! – Наталье Александровне с трудом удалось взять себя в руки. – Извините.
– Ничего, Наташенька, ничего, – притворно вздохнула Олимпиада Серафимовна. – Мой младший внук – душа чистая, невинная. Вот если бы взять его и Эдуарда Оболенского, да соединить вместе, а потом как следует перемешать и вновь разделить пополам… Получилось бы два неплохих человека. Во всяком случае, нормальных, в меру наделенных достоинствами и пороками, – она вздохнула; на этот раз искренне.
– Так горячее подавать? – спросила появившаяся на пороге гостиной Ольга Сергеевна.
– Да-да, конечно, – рассеянно кивнула Нелли Робертовна. – Ну, как, Марусенька, тебе лучше?
– Да. Лучше. – Майя изо всех сил старалась не привлекать к себе внимания. Но все же не удержалась и спросила: – Откуда здесь этот портрет?
– Как? – удивилась Олимпиада Серафимовна. – Разве твоя мать никогда не упоминала о том, что ее писал великий Эдуард Листов?
– Нет, – зарумянилась Майя. Мамочка Вероника даже никогда не упоминала о том, что с ним знакома.
– А вот мы все знаем, что это была его самая великая в жизни любовь, – Олимпиада Серафимовна намеренно уколола ту, ради кого муж с ней развелся. И победно посмотрела на Нелли Робертовну. Ишь! Хозяйка! – Эдуард этого не скрывал. Правда, никогда не рассказывал подробности…
– Мама!
– А что я такого говорю? Разве неправду?
– У Егора это, по крайней мере, от наивности, а у тебя от чего? – поморщился Георгий Эдуардович. – От жестокости? Мы все только догадываемся , что мой отец был влюблен в женщину на портрете в розовых тонах, потому что это лучшая его картина. Это любовь не столько мужчины, сколько художника. Он сам мне как-то пытался объяснить, что существует любовь на одну картину.
– Да, тут видно настоящее чувство, – кивнула Наталья Александровна. – Но и дети от этого получаются самые настоящие, не нарисованные. Интересно, сколько же эта картина может стоить?
– Кому что, а этой деньги! – покачала головой Олимпиада Серафимовна. – Милочка, вы можете хотя бы на людях скрывать вашу жадность? Это же неприлично!
Настя, увидев, что вот-вот вспыхнет ссора, поспешила перевести разговор на другую тему:
– Эдик, кажется, очень хотел познакомиться со своей… тетей. Во всяком случае, он так долго меня расспрашивал: когда приходит поезд, во сколько, какой вагон, какое купе…
– Не похоже на нашего Эдика, – с недоумением сказала Олимпиада Серафимовна.
– Очень даже похоже, – ринулась в бой Вера Федоровна. – На самом деле он мягкий, чуткий, добрый. Да-да! Чуткий и добрый! А карточные долги – это признак породы!
– Вера! – не выдержал Георгий Эдуардович. – Да замолчи ты наконец! Какая такая порода?!
Майя так крепко задумалась, что не отреагировала на перепалку между родственниками. Что они сказали? Маму любил Эдуард Листов? Он написал ее портрет? Разве они были знакомы? А как же папа? Впрочем, что здесь стыдного, если великий художник писал мамин портрет? Вон как здорово получилось!
Майя начала догадываться, что тут скрыта какая-то тайна. Теперь она непременно должна задержаться в этом доме и узнать подробности. А главное: почему мама никогда и никому об этом не рассказывала?
– Марусенька, ты совсем ничего не ешь, – заволновалась вдруг Нелли Робертовна. – Не вкусно?
– Спасибо, все очень вкусно.
Девушка смешалась. На еду она не набрасывалась из осторожности, помня о предупреждении медсестры: родственники хотят твоей смерти. Майя ела только то, что уже брали с тарелки другие. И то с опаской.
– Я просто не голодна, – поспешила добавить она.
– А ты не хотела бы ознакомиться с завещанием твоего отца? – спросила вдруг Нелли Робертовна, и над столом повисла зловещая тишина. Ножи и вилки замерли в воздухе.
– Я… Разве это надо? – испугалась Майя.
– Ты, должно быть, думаешь, что отец был по отношению к тебе несправедлив. Извини, я читала некоторые его письма. Но теперь он вполне искупил свою вину, потому что…
– Я хочу прилечь… Если можно…
– Девочка устала, разве ты не видишь, Нелли? Она еще очень слаба! А ты ей о делах!
– Ма шер, дайте ребенку прийти в себя!
– Как так можно? Прямо с порога! – накинулись обитатели дома на Нелли Робертовну.
– Дорогая моя, тебя проводить?
Майя поспешно встала из-за стола.
– Мы приготовили тебе комнату на первом этаже, – засуетилась Нелли Робертовна. – Чтобы тебе не пришлось подниматься по ступенькам. Вообще-то спальни находятся на втором, но ради тебя мы кое-что переделали.
– Мне все равно. То есть я хотела сказать спасибо!
В комнату Майю проводила Ольга Сергеевна, но уходить не спешила, все суетилась, оправляя постель, задергивая занавески, чтобы не мешал свет, подкладывая подушки. Майя легла, а та все кружила по комнате, будто паутину плела. И наконец, словно на что-то решившись, спросила:
– Ну, как? Хорошо? Удобно?
– Да-да, все в порядке. Спасибо.
– Да что спасибо! Ты мне, девонька, спасибо еще успеешь сказать.
Майя никак не понимала: что надо от нее этой женщине? А Ольга Сергеевна как будто чего-то ждала. Потом стала задавать наводящие вопросы:
– Ты, говорят, головой сильно ударилась?
– Я? Да. Ударилась.
– И не помнишь ничего?
– Немного помню. Но не все.
– А… Ладно, после об этом переговорим. Оправься сначала. Если чего надо принести, ты мне скажи.
– Спасибо.
– Никому другому не доверяй, слышишь?
– Почему?
– Выспишься, отдохнешь – тогда и поговорим.
Ольга Сергеевна наконец ушла. Майя почувствовала облегчение. Да что за люди в этом доме? Кроме Нелли Робертовны, все какие-то нервные, злые. Может быть, и не злые, но Марусе Кирсановой никто из них добра не желает, это уж точно.
В московской квартире Оболенских
– Эдик, ту ти, ту, ту, ту.
– Что? Ты чего-то хотела? Вина? Или пива?
Он только что вышел из ванной, приняв душ, и его мокрые волосы были темнее, чем обычно, поэтому и черты лица стали резче, злее. Глаза у него были карие, но такие темные, что зрачков почти не видно. Маруся все никак не могла понять: о чем он думает? Почему они вместе? Любовь с первого взгляда? Да Эдик таких красоток, как она, найдет вагон и маленькую тележку, только свистни!
