– Мой товарищ Алексей Пирогов, – представил я приятеля. – Тоже тренер по борьбе. Мы вместе с ним в одной спортивной школе работаем… Это Дмитрий Миклухо. – Я указал на больного афазией.
Тот кивнул и сказал:
– Чень-о ят-при-но!
– Это значит очень приятно, – перевел я слегка ошарашенному от увиденного и услышанного Пирогову, который не мог понять, прикалываются над ним по поводу болезни Миклухи или нет.
– А это Александр Посылаев. – Я указал на бывшего зэка.
Тот оторвал взгляд от потолка, повернул голову к Лехе и, помахав рукою, сказал:
– Привет!
Разумеется, можно было обойтись без церемонии представления, мы с Пироговым зашли на минутку и с определенной целью, но я специально затеял это знакомство, чтобы потянуть время и дать возможность Лехе внимательно разглядеть каждого из моих соседей по палате.
Я красноречиво взглянул на Пирогова. Тот понял мой взгляд и отрицательно покачал головою, что означало: человека, которого в ресторане хватил инсульт, среди них нет.
Я для вида поковырялся в своей тумбочке, чтобы оправдать наш приход с Алексеем, мол, не зря притащился в палату, а для того, чтобы что-то забрать, взял ручку, листок бумаги, будто они и были целью моего с Алексеем прихода, и вышел в «предбанник».
– Ну-ка, Леха, загляни-ка сюда. – Я шире открыл дверь в соседний бокс и подтолкнул Пирогова.
Исмаил Рахимов лежал, устремив свое плоское лицо к потолку, рот его был приоткрыт, узкие глаза закрыты. Парень то ли спал, то ли о чем-то думал, кто его, бедолагу парализованного, разберет, что у него там на уме. Койка, на которой скончался Петр Горелов, на сей раз была занята. На ней лежал благообразного вида мужчина лет под шестьдесят, до самого подбородка укрытый одеялом. Глаза у него были открыты, он с любопытством уставился на нас. «Раз в глазах любопытство, значит, вменяемый», – подумал я и спросил мужчину:
– Ходячий?
– Ходячий, – усмехнулся он.
Я подмигнул ему и, сжав руку, приподнял ее верх, выражая таким образом солидарность с мужчиной.
– Так держать!
– Постараюсь, – сказал он и, подкрепляя свои слова, в знак согласия прикрыл на мгновение глаза.
Я схватил Леху под локоть и потащил прочь из «предбанника».
– Ну, что? – поинтересовался я.
Пирогов покачал головой:
– Нет, не тот мужик.
– Ты о ком говоришь? – уточнил я.
Леха указал пальцем за свое плечо, приблизительно в то место, где был бокс, в котором лежали Исмаил и новенький.
– Ну как – о ком? – недоуменно глянул на меня Пирогов. – Само собой, о том мужике, что слева на кровати лежит.
– Да нет, – отмахнулся я. – Я про другого спрашиваю. Того, что справа.
Леха заинтересованно взглянул на проходившую мимо нас медсестру Любу и изрек:
– Так тот же таджик или киргиз какой-то. А тот, что в ресторане, русский был.
– Ах да, действительно, – проговорил я, спохватившись, ибо в самом деле дал маху, потому что если бы тот человек, которого в ресторане хватил инсульт, был нерусским, Леха сразу бы мне об этом сказал, и тащить его сюда не потребовалось бы, так как я сразу бы догадался, что им был Исмаил. – Я как-то не подумал. Пойдем-ка, Леха, еще глянем на больных.
Пирогов не двинулся с места.
– А что, действительно у этого Миклухи болезнь такая, что он слоги путает? – спросил Пирогов, которого, по-видимому, не оставляло чувство, что там в палате его разыграли по поводу афазии у Дмитрия.
– Да, правда, правда, – пряча улыбку, ответил я. – Придешь домой посмотри в Интернете статью про афазию.
Пирогов почесал в затылке.
– Каких только болезней не встретишь в этом мире, – подивился он. – Я думал, вы шутите.
– Да какие уж тут шутки, – вздохнул я. – Проказы разума непредсказуемы.
Пока мы с Лехой разговаривали, на посту появилась медсестра Люба. Дождавшись, когда она уйдет по своим медсестринским делам, я затащил Алексея в «предбанник» палаты напротив и, распахнув дверь шире в правый бокс, сказал:
– Посмотри внимательно.
Леха сунул голову в бокс.
Вадим Савельев и Василий Николаев лежали в тех же позах – вытянувшись, задрав голову и приоткрыв рот, – что и три дня назад, когда я к ним заглядывал. Кто из троицы вор в законе уже определилось, а вот кто из оставшихся – Савельев или Николаев – полицейский, а кто прокурор, до сих пор было неясно. Освободившееся место Посылаева занял очередной больной. Судя по тому, что он тоже лежал, задрав голову, приоткрыв рот, и тяжело дышал, он тоже из неходячих, как и Савельев с Николаевым.
Леха, внимательно осмотрев каждого в палате, отрицательно покачал головой:
– Нет… Нет его.
Оставался последний человек, кого я хотел бы показать Пирогову, и я подтолкнул Леху к двери в соседний бокс. Мы оба заглянули в него. Сергей Васнецов все еще находился в коме, от его тела к установке за спинкой кровати в изголовье тянулись провода, нос и рот закрывала прозрачная маска.
– Он? – спросил я вяло, поскольку моя затея с опознанием мне казалась уже глупостью.
Леха напрягся и замер. Несколько мгновений он стоял не шевелясь, затем, не отрывая взгляда от Васнецова, бросил мне:
– Я подойду ближе. – И он, перешагнув порог бокса, двинулся в глубь помещения.
Я пошел за ним. Приблизившись к больному, Пирогов остановился и всмотрелся в его лицо.
– Знаешь, Игорек, – произнес он медленно. – Мне кажется, что это он.
Теперь пришел мой черед напрячься.
– Смотри внимательнее.
Леха, продолжая разглядывать находившегося в коме Васнецова, медленно, словно рассуждая вслух, проговорил:
– Исхудал, конечно, болезнь никого не красит. Небрит, но это он. Да-да, он, Игорек, – произнес Пирогов уже более уверенно, – сомнений нет.
Сердце в моей груди застучало сильнее. Неужели я нащупал нечто важное, ведущее к раскрытию тайны убийств, происходящих в больнице? Явно меня что-то связывает с лежащим передо мной в кровати человеком, но вот что? На этот вопрос ответа пока у меня не было.
Мы с Лехой собрались уж было выйти, но в этот момент случилось нечто невероятное. Лежавший в коме Васнецов вдруг вздрогнул, ресницы его затрепетали, веки медленно и тяжело приоткрылись. Туманным взором мужчина окинул комнату, затем, с трудом концентрируя взгляд, остановил его вначале на Алексее, потом перевел его на меня. Губы под прозрачной маской дрогнули и зашевелились. Но что Васнецов говорил, было непонятно.
Я толкнул Леху в бок.
– Сними с него маску, – попросил я.
Пирогов явно побаивался парализованного, как побаиваются иной раз находящихся в беспомощном состоянии больных здоровые люди. Он посмотрел на меня очумело.
– Сам сними, – буркнул Пирогов и отступил на шаг назад.
Я всякого насмотрелся в больнице, поэтому ни парализованных, ни мертвых не боялся. Взялся за маску и опустил ее вниз под подбородок Васнецова. Его губы снова зашевелились, и я приблизил к ним ухо.
– Передай нашим, девятого октября в ноль три часа у Белых Камней, – уловил я еле слышный шелест произносимых Васнецовым слов и мысленно отметил, что указанное больным время и дата приходится на сегодняшнюю ночь.
– Что? Что он сказал? – с любопытством спросил меня Алексей.
Я махнул рукой, давая понять, чтобы он не мешал.
– Кто «ваши»? – спросил я. – И где эти Белые Камни?
Но на этот вопрос больной не ответил. Взгляд его был устремлен будто сквозь меня, осмысленное выражение в нем стало угасать, затем глаза прикрылись, а сухие губы плотно сомкнулись. Больше что-либо узнать у Васнецова не представлялось возможным. Так что оставаться здесь – терять время. Я вновь надел прозрачную маску на лицо больного и сказал Лехе:
– Пойдем отсюда, пока нас не застукали.
Мы с Пироговым развернулись и осторожно вышли из палаты.
Я проводил Алексея до лестничной площадки второго этажа. По дороге он все допытывался, что сказал Васнецов. Я озвучил то, что еле слышно прошептал больной, но объяснить Лехе, да и самому себе, что означали эти слова, не мог. Но я не отчаивался – до означенного Васнецовым времени оставалось еще восемь часов. Так что где эти Белые Камни и что там должно произойти в ноль три часа девятого октября, я еще успею узнать. Неплохо было бы еще и выяснить, кого Васнецов подразумевал под словом «наши».
Попрощавшись с Алексеем, я вернулся в свою палату.
Дождавшись, когда медперсонал больницы разойдется по домам, а в ней останутся только дежурные врачи и медсестры, я сказал Миклухе, что отправляюсь на некоторое время домой, и, попросив в случае, если меня вдруг будут разыскивать, дать мне знать по телефону, покинул палату.
Двери больницы еще не были закрыты, курильщики шныряли туда и обратно, чтобы выкурить на сон грядущий сигарету, и я, воспользовавшись моментом, вышел из больницы через двери. В своей машине переоделся в цивильную одежду и позвонил Насте.
